Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

От национальной теории к практике.

УЧЕНИК ОБРЕТАЕТ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ.

На следующий день после захвата власти Ленин включил Сталина в состав первого советского правительства в качестве председателя по делам национальностей. А когда по решению II Всероссийского съезда Советов был создан Наркомат по делам национальностей, он сделал его руководителем вновь образованного ведомства. Этим назначением Ленин явно преследовал цель приобрести в лице Сталина энергичного, толкового и исполнительного помощника, могущего стать надежным проводником национальной политики, выработанной под его, Ленина, непосредственным руководством. Такая строго «вертикальная» схема отношений тогда, безусловно, устраивала Сталина, который хоть и вошел в высший эшелон новой власти, но еще не обладал таким политическим весом и влиянием, как, скажем, Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев или Л.Б. Каменев. Время решительных аппаратных схваток за передел власти на кремлевском олимпе было еще впереди, и Сталин, будучи блестящим тактиком, предпочитал пока «не высовываться», исподволь наращивая свой политический вес. Оставаясь в тени учителя и сдерживая собственное честолюбие, он покамест не хотел публично обнаруживать свои властные амбиции. Сталин не мог не понимать, что в его положении всякая самостоятельная, независимая позиция в таком сложном и даже, можно сказать, взрывоопасном (в тех критических условиях) вопросе, как национальный, чревата самыми нежелательными последствиями. И все же, может быть, в силу южного темперамента, он не мог порой скрыть внутреннего несогласия с Лениным, особенно когда тот пытался призвать своих соратников по партии не на бумаге, а на деле определиться с правом наций на независимость. Если в апреле 1917-го Сталин лишь пунктиром обозначил свое особое отношение к этому вопросу, то в ходе дискуссии, развернувшейся в начале 1918-го, он выразил более определенно, хотя и с налетом демагогического политиканства, сказав что приоритетное значение для партии имеет «самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации»[102]. Позже, в марте 1919 года, на VIII съезде РКП(б) со Сталиным фактически солидаризировались «левые большевики» Г.Л. Пятаков и Н.И. Бухарин, которые еще до революции квалифицировали лозунг самоопределения наций как «утопичный» и «вредный». Подвергая сомнению право отдельной нации решать свою судьбу вне классового контекста, Бухарин сказал: «В комиссии я, опираясь на заявление, сделанное т. Сталиным на III съезде Советов, предлагал формулу: самоопределение трудящихся классов каждой национальности». Решительно отвергнув эту ревизионистскую попытку, Ленин в сердцах заметил: «Поскрести иного коммуниста — и найдешь великорусского шовиниста»[103]. Сталин предпочел тогда благоразумно отмолчаться, понимая, что последнее слово в этом споре будет за Лениным. Тем более, что лозунг самоопределения наций превращался фактически в пустой звук после того, как VIII партсъезд окончательно отверг идею организации партии по федеративному принципу, приравняв центральные комитеты национальных компартий к обычным территориальным комитетам[104]. Тем самым партия с ее централизованной структурой и жесткой дисциплиной взяла на себя роль основной несущей конструкции нового государства, прочно скреплявшей в единое целое все народы, оказавшиеся под властью большевиков. И Сталин не мог этого не осознавать. Еще до официального назначения главой аппарата партии он, в полной мере оценив огромные возможности этой властной структуры как основной интегрирующей силы в стране, писал в июле 1921 года[105]:

«Компартия как своего рода орден меченосцев (выделено в тексте. — Авт.) внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»[106].

Став в апреле 1922 года генеральным секретарем ЦК РКП(б), Сталин максимально использовал этот пост для реализации уже собственной национально-государственной концепции, воплотившейся первоначально в известный «план автономизации», который стал причиной первой серьезной размолвки между ним и Лениным. Подготовив в августе проект резолюции пленума ЦК РКП(б), признающей «целесообразным формальное вступление независимых Советских республик: Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Армении в состав РСФСР», а также предусматривающей распространение компетенции органов власти и управления России на аналогичные структуры этих республик[107], Сталин впервые рискнул продемонстрировать самостоятельность в решении крупных государственных проблем, бросая тем самым открытый вызов Ленину. Он полагал, что успех его плану будет обеспечен благоприятной конъюнктурой на советской бирже власти, где курс политических акций новоиспеченного генсека стремительно шел в гору, а его тяжело заболевшего и потому терявшего влияние учителя — неуклонно снижался. Однако, как оказалось, Сталин переоценил свои силы, чрезмерно понадеясь на то, что «плану автономизации», вобравшему в себя как исторический опыт традиционной российской централистской государственности, так и новоявленный постреволюционный советский прагматизм[108] не может быть серьезной альтернативы.

Пребывая в таком заблуждении, он 22 сентября 1922 г. направил Ленину письмо, в котором пытался убедить его в том, что «существующий порядок отношений между центром и окраинами, то есть отсутствие всякого порядка и полный хаос, становятся нетерпимыми…». Приводился и наглядный пример, подкреплявший этот вывод:

«Недавно Грузинский Цека… решился без ведома ЦК РКП разрешить оттоманскому банку (англо-французский капитал) открыть свое отделение в Тифлисе, что несомненно повело бы к финансовому подчинению Закавказья Константинополю (уже теперь в Батуми и Тифлисе турецкая лира является господствующей, вытесняющей с рынка грузинские и русские деньги), причем решительное запрещение со стороны Цека… вызвало… бурю возмущения среди грузинских национал-коммунистов»[109].

В послании особо подчеркивалось, что страна переживает «такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы». На этом основании предлагалось прекратить «игры в независимость» советских республик и выбрать одно из двух — «либо (здесь и далее выделено Сталиным. — Авт.) действительная независимость и тогда невмешательство центра… либо действительное объединение советских республик в одно хозяйственное целое… то есть замена фиктивной независимости действительной внутренней автономией республик…»[110].

Известно, что в том или ином виде все независимые советские республики, за исключением Грузии, поддержали план Сталина. К тому же в 1920–1921 годах советские республики заключили договоры о военно-экономическом и дипломатическом союзах с РСФСР, что де-факто означало их отказ от суверенитета в пользу последней. Оставалось только оформить это де-юре, что, собственно, и собирался сделать Сталин. Однако Ленин, имевший по всем крупным проблемам свой вариант решения и всегда добивавшийся во что бы то ни стало его принятия партией как единственно правильного, и на сей раз прибег к такому способу самоутверждения. 26 сентября он встретился в Горках со Сталиным и после почти трехчасовой беседы категорически отверг «план автономизации», выдвинув идею создания так называемого «Союза советских республик Европы и Азии». На деле это означало, что в качестве альтернативы проекту с относительно простой и логичной схемой наделения всех национальных республик единого государства одинаковыми автономными правами — «в смысле языка, культуры, юстиции, вну[тренних] дел, земледелия и прочее…» (Сталин) — предлагался чрезмерно усложненный вследствие своей идеологизированности вариант декларативно-федеративного государственного устройства. По сути планировалось возвести «многоэтажную» национально-иерархическую конструкцию, на верхнем (самом привилегированном) ярусе которой должны были располагаться ранее «независимые» Россия, Украина и Белоруссия, ступенькой ниже — Грузия, Азербайджан, Армения, входившие в союз в составе Закавказской федерации, еще ниже — автономные республики в составе союзных и т. д. по нисходящей. Разумеется, что без жесткой партийно-административной скрепы такая модель национально-государственного устройства вряд ли могла нормально функционировать, ибо сама по себе была мало жизнеспособна. Однако это обстоятельство, кажется, меньше всего беспокоило ее создателя, который как всякий революционный романтик грезил наяву глобальными идеологемами. Для него создание СССР было началом реализации грандиозного проекта под названием «Всемирная федеративная республика Советов», о которой он заявил еще в марте 1919 года[111]. К тому же, с конца 1922 года воображение «кремлевского мечтателя» и его ближайших соратников находилось во власти утопических планов относительно «пробуждающегося Востока», «с сотнями миллионов… народов Азии, вот-вот готовых к выступлению»[112], а также призрака такой желанной для российских большевиков пролетарской революции в Германии, победа которой связывалась ими с началом триумфального шествия коммунизма по странам Европы.