Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - Стивен Коен

А ответ простой. Журналисты и учёные, чьи работы выглядят достаточно обоснованными, должны перестать создавать образ России, «которая нам нужна». Конечно, они делали это и раньше (я отмечал это в предисловии), причём неоднократно в течение XX века{86}. Однако на сей раз результат оказался гораздо более серьёзным: абсолютно неверные, но общепринятые оценки и анализ положения дел в стране, обладающей ядерным и прочими видами оружия массового поражения.

Чтобы рассеять эти не только неверные, но и опасные убеждения, необходимо сделать, по крайней мере, три шага. Для начала журналисты и учёные должны дистанцироваться от американской политики и любых консенсусов по российской проблеме, какими бы широкими они ни были. Повар должен потакать вкусам клиентов, но учёные и журналисты не повара, демократическая культура предполагает их независимость от общественных аппетитов. Однако в 90-е гг. многие из них предпочли отказаться от своей подлинной миссии в угоду миссионерству{87}.

Вторым шагом учёные и журналисты должны избавиться от псевдо-экспертов, в особенности тех из них, кто относится к России, как к любой другой стране, не считаясь с её историей, видит в ней просто «лабораторию» для испытания своих теорий{88}. (Без сомнения, должно быть что-то особенное в стране, в которой и коммунизм, и капитализм оказались полностью дискредитированными за какие-то 80 лет) Среди тех, кто мнит себя экспертами, представители двух профессий сыграли особо пагубную роль в 90-е гг.: теоретики-экономисты и финансовые инвесторы. И те, и другие напоминали тех экспертов по вооружениям из другой эпохи, которые считались «советологами» лишь на том основании, что Советский Союз обладал вооружениями.

Разъезжающие по миру «шоковые терапевты» из различных университетов, межотраслевых институтов и официальных структур оказали особенно сильное влияние на мнение прессы о посткоммунистической России. Очень жаль, что большинство из них мало что знали об этой стране (кроме того, что у неё есть экономика) и нисколько не смущались, что их законы и рецепты по-марксистски универсальны. (Некоторые из них были настолько «не в материале», что их собственные предприятия в Москве закончились скандалом){89}. Справедливости ради, надо отметить, что не все экономисты разделяли взгляды приверженцев «шоковой терапии» и оказались правы. «Шоковые терапевты» потерпели в России сокрушительное поражение.

Понятно, почему прославленные экономисты, обладавшие престижными учёными степенями («второсортные экономисты из первосортных университетов», как презрительно назвал их один из действительно выдающихся их коллег), оказали такое большое влияние на учёных и журналистов. Но почему они посчитали достоверными информаторами финансовых инвесторов? Причина, говорят, в том, что они так много вложили в Россию{90}, (а мы уже знаем, что случилось с их вложениями). В чём дефект подобного объяснения, рассказали два американских журналиста, не согласных с «генеральной линией»: «Любой хороший бизнес-репортёр знает, что мало кто из биржевых аналитиков или брокеров, работающих в стране с развивающимся рынком, позволит себе говорить «под запись» что-либо негативное об экономике страны-хозяина, иначе никто не будет вкладываться в этот рынок»{91}.

Инвесторы, экономисты и американские чиновники были признаны экспертами по посткоммунистической России и даже поставлены в один ряд с ведущими специалистами в этой области, потому что были главными действующими лицами в миссионерской трактовке событий. В то же время, люди, которые действительно знали Россию или предлагали иную интерпретацию событий, презрительно именовались «мудрецами от советологии», чьё место на свалке истории, и оставались не у дел{92}.

Многие годы американские специалисты черпали цитаты и вдохновение для своих антисоветских произведений в творениях двух известных (даже американскому читателю) российских писателей, двух жертв коммунистического режима, — Андрея Синявского и Александра Солженицына. Но когда они выступили с протестом по поводу того, что произошло в их стране после 1991 г., их перестали замечать и даже подвергли насмешкам. Как заявил американский эксперт от журналистики, понимание Синявским «российского перехода» было «анализом, основанным на эмоциях, очевидных опущениях, дезориентации и анекдоте». В своё время заслуживший похвалу за умение проникать в суть явления, Синявский теперь подвергся бичеванию за «глубоко ошибочные суждения, основанные на весьма произвольных наблюдениях». Что касается Солженицына, то даже его биограф, ранее восхищавшийся им, назвал его «политическим динозавром», чьё время давно прошло{93}.

В отличие от модных экспертов, актуальных лишь в течение одного политического сезона, подлинные специалисты по России должны искать свои ответы на вопросы и, что не менее важно, не бояться задавать эти самые вопросы, даже если они звучат немодно. Начать здесь следует — и это будет третий шаг к пониманию посткоммунистической России — с истории. Я не хочу сказать, что журналисты, политологи и прочие специалисты по современности должны превратиться в историков, но некоторое общее представление о том, что происходило в России до 1991 г., им следует иметь. Судя по обобщениям, которые делают сегодня молодые транзитологи, и фактическим ошибкам журналистов, и те, и другие знают немного{94}. Если бы они знали больше, они бы поняли, что Россия, как подметил однажды один российский реформатор, не может выскочить из своей истории, подобно тому, как мы не можем выпрыгнуть из своей кожи{95}. Они бы знали, что многие мероприятия Ельцина, чьё восхищение Петром I считается общепризнанным, имели гораздо больше общего с обычной практикой российского руководства, нежели с демократией и социализмом. Они были бы озабочены тем, что «шоковая терапия» и другие меры, осуществляемые на американские деньги, только усиливают некоторые из худших российских традиций. И, наконец, они не стали бы так безумно отметать альтернативные способы реформирования России, так называемый «третий путь», отличный и от ортодоксального советского коммунизма, и от догм американского крестового похода. Мало того, оглядываясь назад, они обязательно задались бы вопросом о более продуктивных и менее дорогостоящих возможностях, которые могли быть упущены с распадом Советского Союза в 1991 г.

Одна альтернатива из прошлого уже стоит в повестке сегодняшнего и завтрашнего дня посткоммунистической России. Дело в том, что настойчивое желание американских крестоносцев видеть российскую экономику полностью приватизированной и функционирующей по законам «свободного рынка», противоречит российской традиции. И до, и после 1917 г., за исключением полувекового отрезка 1929–1986 гг., на который приходится господство аномальной сталинской командной системы, в России всегда было то, что русские называют «смешанным укладом экономики». Он характеризуется сосуществованием в условиях рынка двух секторов — государственного и частного. Государство при этом оказывает существенное влияние на рынок, но не управляет им.

Сами русские, когда их спрашивали об этом, начиная с конца 80-х гг., неоднократно отдавали предпочтение именно «смешанной экономике»{96}. Сегодня она выглядела бы так: свобода частного рыночного предпринимательства в соединении с характерными чертами советской системы, включая гарантию занятости, некоторое регулирование и дотирование потребительских цен, разветвленную систему социального обеспечения и государственную собственность на ряд жизненно важных отраслей хозяйства. В связи с этим становится понятно, почему от 75 до 85% россиян, опрошенных в 1999 г. и в 2000 г., сожалеют о распаде СССР, а большинство из них считает брежневскую эпоху 70-х и начала 80-х гг. «золотым веком»{97}.

Иными словами, большинству россиян милее идеалы европейской социал-демократии, нежели «условия» американского крестового похода. Попытка навязать им любой другой тип экономики, как это было сделано в 90-е гг., неизбежно будет иметь отрицательные последствия, прежде всего для демократии. Провал идеи «свободного рынка» в России, ставший очевидным к концу десятилетия, только упрочил общественные надежды на «смешанную экономику». Сегодня это — программное положение почти всех значительных партий в России.

Таким образом, простейший исторический ликбез позволит сфокусировать внимание на реальных событиях сегодняшнего дня, а не на мифах, а это, в свою очередь, является важнейшим шагом к пониманию того, что в действительности произошло в России после 1991 г. В россиеведческие исследования должна вернуться Россия и, в особенности, её народ, чью судьбу, в бытность его ещё советским народом, так оплакивали американские политики, журналисты и академические учёные. Обо всех событиях, невольно или намеренно опущенных или затушеванных американскими специалистами в 90-е гг., непременно будут написаны книги; здесь же позвольте привести только два примера.