Рождественская история, или Записки из полумертвого дома - Владимир Кантор

- Бабки нужны и положение. - Юрий Владимирович взволнованно провел рукой по своим красивым, но немытым волосам. - Со мной ничего не может случиться. Я так устроен. А есть те, с которыми все случается. Я-то сюда случайно попал. Прямо с работы по "скорой" отвезли. Но я потом в АО медицины поеду. Отдельная палата, вежливые все, за двести-то баксов в день! Там долечат. Операций они не делают, а проверить, восстановить - за милую душу!

- Они нас и здесь всех долечат, - ухмыльнулся Славка.

- Только его, - кивнул дипломат на пустую постель Глеба, вышедшего "курнуть". - Пожелтел весь. А с желтизной операций не делают. Они его уже списали. Он им не интересен. Помрет просто под ножом... Зачем им это?

- Как не будут делать? Они ж ему обещали! - подскочил я, на минуту забыв о себе. - Что же они хотят? Понаблюдать?.. Почему тогда по-другому не лечат? Прямо немцы из концлагеря! Но те вроде от злодейства излечились...

- Ты, Борис, не прав. Ни хера немцы не излечились. Фашисты, они и есть фашисты. Такое никуда не девается. Просто глубже запрятано, - возразил со знанием дела поездивший по Европе дипломат Юра.

- Это ты, Юрий Владимирович, брось, - сказал Славка. - Я как-то по контракту в Дюрене работал, заболел там, так битте-дритте - в больницу, по бедности страховки, конечно, палату дали двухместную. С немецким зольдатом лежал. Но - телевизор, но - сестрички вежливые, врачи все анализы делали бесплатно. Поверх моей страховки. Беспокоились. И вылечили. Опытов надо мной не ставили. Не, немчура от этого излечилась, это точно. А нам просто друг на друга насрать. И вовсе это не фашизм, а всегда так было. Хоть ты и философ, а такого не знаешь. Только если добрый человек найдется - значит, повезло. Значит, Бог упас.

Зарисовывая сейчас этот эпизод, я снова вспомнил слова русского епископа Серапиона Владимирского, о котором писала в те месяцы книжку Кларина: в XIII веке он увещевал соотечественников (привожу его слова точно, по сборнику текстов): "Погании бо, закона Божия не ведуще, не убивают единоверних своих, ни ограбляют, ни обадят, ни поклеплют, ни украдут, не запряться чужаго; всяк поганый брата своего не продаст; но, кого в них постигнет беда, то искупят его и на промысл дадут ему; а найденая в торгу проявляют; а мы творимся, вернии, во имя Божие крещени есмы и, заповеди его слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немилосердья; братью свою ограбляем, убиваем, в погань продаем; обадами, завистью, аще мощно, снели друг друга, но вся Бог боронит". В переводе на современный русский это звучало еще страшней: "Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут; не зарятся на чужое; никакой неверный не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда - выкупят его и на жизнь дадут ему, а то, что найдут на торгу, - всем покажут; мы же считаем себя православными, во имя Божье крещенными и, заповедь Божью зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братий своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаем; доносами, завистью, если бы можно, так съели друг друга, - но Бог охраняет!"

Пас в сторону - о женщинах

Потом на каталке повезла меня пришлая сестричка на рентген желудка. Оставила в коридоре на первом этаже, где собралась очередь, и пошла к врачу договариваться, чтобы меня пропустили первым. Было зябко. Под простыней я мерз и слушал разговоры - столь же безумные, как и прежние. Мужик в зимней шапке-ушанке и в черном костюме. Лицо европеоидное. Разговаривает сам с собой вслух, хотя не старик и на тихо помешанного не похож:

- Вот я наполовину мусульманин. А еще наполовину католик. Да и сам в православной стране. Всем этим занят, всему надо соответствовать. Вот у вас в православии сколько руководителей? - обращается он к бабке с клюкой, которая только что жаловалась, что мы самая богатая страна, а американцы заставляют нас жить бедно.

- Я не знаю, я же русская, - отвечает та тихо и столь же бессмысленно.

Меня всё же пропустили без очереди. А дальше пил белую густую жидкость, ее же клизмой закачивали мне в желудок с другой стороны. Потом врач долго вертел меня и сказал, что желудок мой имеет каскадную форму, но ничего больше не отметил. Потом меня отвели в специальный туалет, чтоб я освободился от этой белой жидкости, и я сидел на холодном ободке толчка с отломанным сиденьем, тупо глядя в газетные страницы, выданные мне не для чтения. Но все же прочитал что-то из жизни звезд. Что мне с того, какая у них там жизнь! Да почти такая же, только всякими словами и одеждами прикрытая.

А затем я снова очутился в своей палате.

- Да чушь все это, - говорил Юрий Владимирович, - просто бабок все хотят. Каждый ищет, где найти можно. Заплати любому тысячу баксов, он и отстанет.

- Кто такое заработать может?! - охнул Глеб.

- Пожалуй, мне такого не заработать, - сказал я, хотя думал о другом.

- Да брось ты, просто наша лень, - возразил высокомерно мидовец. Работать надо. Вот моя баба вкалывает с восьми до полуночи, так она пять тысяч баксов в месяц получает. Другой же получает пятьдесят баксов, по-нашему полторы тысячи деревянных, в месяц, а на остальные четыре девятьсот пятьдесят долларов бездельничает, получает, так сказать, натурой, ленью. Вот ты, Славка, пока у немцев работал, небось почти не спал.

- Да я с нашей фирмой работал, - хмыкнул Славка. - Спал больше, чем в Москве, а дойче марки шли. Да не в работе дело, а в чем-то еще. Кто-то так устроен, что у него всегда бабки, а кто-то иначе.

- Это у кого какое счастье, кто жизнь понимает, у того все схвачено, задумчиво сказал подросток-наркоман, явно начинающий задумываться, как жить дальше. - У нас сосед по подъезду мясную лавку держит. Сговориться сумел. Сошелся с церковной мафией, тридцать три тысячи баксов отслюнил, получил киоск, в виде часовенки построен, на крыше, правда, не крест, а шар такой. На верхнем этаже иконы, свечки, религиозные всякие там книги, церковную утварь продают, а на первом у соседей колбасный магазин.

- Небось, и в пост торгуют? - позавидовал дедок.

- Конечно, торгуют, иначе прогорели бы. У него жена - еврейка, - пояснил подросток.

- А мне наплевать на бабки! Юрий вот говорит, что я не вкалываю с утра до вечера, потому и баксов нет. А куля я делаю, если не вкалываю? - вдруг махнул рукой Глеб. - Но я своей жизнью доволен. Я вообще везучий. Все на меня падает. Да мимо проходит. Бобину как-то раз сорвало со станка, крутануло в воздухе, но в аккурат на волосок мимо головы пронесло. Ножиком пырнули, когда с девушкой гулял, но я выжил. Я вот после операции думаю с женой в дом отдыха от работы махнуть. Я ведь счастливчик. И неважно, что плохое случается. Я вам о свадьбе своей скажу. Я невесту-то из машины на руки подхватил, шагнул, а начало марта, ледок, я в луже и поскользнулся. - Он захохотал. - Невеста в платьице таком воздушном была и попу свою в луже намочила, у меня же, пока пытался ее удержать, ноги разъехались и брюки по шву распоролись. А свидетелю в этот момент теща с перепугу автомобильной дверцей пальцы на руке раздробила. И ничего. Все проходит. С тех пор жили хорошо. Я из всего выкрутиться умудряюсь.

- Нельзя так говорить! - вдруг почти злобно сказал Славка.

- Это точно, - глядя в потолок, отозвался бесцветным голосом Паша-наркоман. - У нас один так хвастался, а потом перекурил и в окно с одиннадцатого этажа вышел.

Дедок захихикал, да так, что банки на жгутах затряслись и жидкость расплескалась. Он замахал руками и заклекотал:

- Один мудак у нас все хвалился, что проедет в ворота на грузовике на скорости сто километров, и - кулдык-мулдык - столб снес, и рельсом из сарая ему голову снесло, а тоже удачлив был. Хи-хи!

- Расхихикался дедок, - сказала полнотелая Наташка, занося себя в палату. - А я с уколами к вам пришла. Давайте-ка все попами кверху.

Делала она уколы не очень хорошо, больно, хуже Сибиллы, но лучше Кати. Все поеживались, переворачиваясь после укола на спину. Подойдя к Юрию Владимировичу, она вдруг смущенно покраснела и, глядя в сторону, пригласила его в процедурную:

- Вы уже мужчина здоровый, вставать можете. Сейчас я вам здесь сделаю, а уж потом буду делать в процедурной.

- Что делать-то будешь? - игриво-молодцевато спросил Юрка, работая явно на публику.

- А вы какой интересный! Все вам и скажи сразу! - И, не сводя с красавчика дипломата глаз, исчезла за дверью.

- Самая большая удача, - задумчиво произнес Славка, когда Наташка вышла, это баба хорошая. Да, поди ж ты, их одна на миллион!

- А у тебя что, плохая? - спросил юнец.

- Да не, ничего. Но знаю, что бывают лучше.

- А ты сам старайся, - сказал Глеб. - И она тебя есть не будет.

- Да не ест она меня, - возразил Славка. - Но ворчит - это да. Думает, что я не от болезни, а от лени по дому чего-то не делаю. Не верит, что болею.

Юрий Владимирович подначивающе ухмыльнулся:

- А ты ее прогони! У моего приятеля, как он повышение по службе получил, жена тоже свихнулась. С ума сошла. Испугалась очень, когда у них машину с дачи воровали. Сначала мания преследования. А потом мания величия. Вообразила, сука, себя особой королевской крови. Был слет королевских семейств в Турции. Так она тоже туда отправилась. Продала две своих квартиры - в Сочи и в Киеве. На эти деньги и поехала. Жила в соседней шикарной гостинице. Вернулась и решила, как и положено особе королевской крови, отправиться на сафари в Африку. На остатки денег и поехала. Взяла все бабки и поехала. А там уже в пустыне напилась с кем-то и велела сыну везти ее в город. Уж как их там львы не съели, как он машину вел (первый раз ведь!) и до гостиницы доехал - не знаю. А эта стерва лежала на заднем сиденье и только кричала: ""Осторожнее! Не тряси! Ты везешь особу королевской крови!"" Мужик ее, натурально, выгнал. Но она все равно при баксах, работа денежная, и с работы ее не поперли. Значит, может себя в руках держать! Блажила, может? Баб надо гнать без жалости, тогда толк будет.