Землепроходцы - Арсений Семенов

В стойбище, откуда Козыревский увез Завину, о ее родителях ничего узнать не удалось. Она досталась тойону Большой реки, воинственному князцу Карымче, как военная добыча лет десять назад, еще до покорения Атласовым Камчатки. В стойбище, на которое напали воины Карымчи, по здешнему обыкновению было перебито все мужское население. Среди пленниц не оказалось и матери Завины. Черты, отличавшие Завину от местных женщин, считались среди камчадалов за уродство, и никто из воинов не польстился на девчонку, даже когда она подросла. Карымча использовал ее на самых неприятных работах. Ей было поручено ухаживать за собаками тойона, которых тот держал три упряжки. Каждую зиму ей приходилось доставать собакам из мерзлых зловонных ям тухлую рыбу и кормить все три злющие и вечно голодные своры. К несчастью Завины, собаки никак не хотели привыкать к ней, словно чуяли в ней чужую.

Тойон был изумлен до крайности, когда услышал, что самая захудалая из его пленниц понравилась Козыревскому, представителю могучего племени пришельцев, способных поразить огненным дыханием все живое окрест. Он с радостью отдал девчонку Козыревскому. При этом, опасаясь, не хитрит ли огненный человек, довольствуясь столь ничтожным подарком, Карымча предложил пришельцу еще двух пленниц, самых красивых и расторопных. Зная, что его отказ смертельно обидел бы и даже испугал князца, Иван принял подарок. Ему пришла в голову блажь жениться на несчастной девочке-сиротке, чтобы она, как бывает в сказках, превратилась вдруг в царицу и стала счастливее всех. Он был, конечно, не царь, решил обзавестись хотя бы собственным домом и взять несколько слуг, чтобы было кому ухаживать за его женой. Две здоровые крепкие служанки — этого для начала его царской жизни было вполне достаточно.

Рыжебородый, краснолицый архимандрит Мартиан, единственный на всю Камчатку священник, случившийся в эту пору в Большерецке, недолго выслушивал сбивчивые объяснения Козыревского, пытавшегося получить совет, стоит ли ему жениться так поспешно, и отмахнулся от его речей, словно от комариного писка. Прогрохотав, как камнепад в ущелье: «Не дай одолеть себя бесу сомнения, раб божий! Стерпится — слюбится!» — он тут же приступил к службе. Вначале он окрестил Завину, оставив ей по просьбе Козыревского прежнее имя, затем, заглянув в святцы, нарек в крещении служанок именами святых великомучениц и, не дав себе передышки, обвенчал Козыревского с молодой камчадалкой. Так в мгновение ока Иван стал законным венчанным супругом крещеной камчадалки Завины, которая ровным счетом ничего не поняла в значении совершенного обряда. Она сразу привязалась к своему новому хозяину, который увез ее от рычащих собак, зловонных ям и побоев.

Вспомнив, что он хотел поспать еще немного, Козыревский натягивает одеяло. Однако сон не идет к нему. Взглянув еще раз в сторону окна, он в удивлении садится на постели. За окном совершенно темно, словно к лахтачьему пузырю прислонился кто-то черной спиной, заслонив свет встающего утра. Неужели рассвет ему только померещился?.. Чертовщина какая-то…

Но тут мысли его приняли другое направление. Засветив от лампадки фитиль стоящего на столе каменного жирника, он достал из небольшого деревянного сундучка, засунутого под лавку, круглую костяную чернильницу и уселся на лавку.

Семь лет назад якутский воевода перехватил челобитную казаков. Казаки жаловались государю на самоуправство воеводы. Выяснилось, что челобитная писана рукой Петра Козыревского. Казаков, поставивших свои подписи, воевода бил плетьми, а Козыревского с тремя сыновьями отправил служить на дальнюю Камчатку, предписав отныне и навеки не давать им бумаги и чернил.

Вот момент, о котором он давно мечтал. Семь лет Иван не держал в руках гусиного пера и, должно быть, разучился писать. Теперь он в своем доме, где, кроме преданной ему Завины, никто не увидит его. Чернильница полна, гусиных перьев припасено достаточно, есть и заветная десть бумаги. Очинивая перо, он поймал себя на том, что осторожно озирается по сторонам. Тьфу ты, напасть какая!

Ему давно хотелось сделать чертеж Камчатской земли. Не первый год он служит здесь, и ему хорошо известно, что никто из казаков не знает, сколько на Камчатке рек, озер, огнедышащих вершин и горных перевалов. Без помощи проводников казаки заблудились бы в этой стране, где по рекам раскиданы сотни камчадальских и корякских стойбищ — названия их и упомнить-то невозможно! — а на всю Камчатку только три небольших казачьих укрепления: одно в низовьях, другое в верховьях пятисотверстной реки Камчатки, а третье здесь, на Большой реке. Чертеж, составленный по расспросам казаков и местных жителей, мог бы облегчить казакам их нелегкую службу на этих огромных пространствах.

Занятия письмом были прерваны движением в пологе. Завина, должно быть, проснулась. Козыревский отложил перо и спрятал бумагу и чернила обратно в сундучок.

— Вчера приходил Канач, — сказала Завина.

Голос у нее низкий, грудной и мягкий, как мех соболя. Сейчас в ее голосе отчетливо прозвучали тревога и раздражение. Посещения Канача, сына инородческого князца Карымчи, всегда раздражают ее напоминанием о годах жизни в плену.

Вчерашним вечером Козыревский поздно вернулся домой, и Завина уснула, не успев поделиться с ним этой новостью. И вот, едва проснувшись, она спешит сообщить ему об этом неприятном для нее посещении. По местным обычаям, бывшая пленница Завина по-прежнему как бы принадлежит к роду Карымчи, поэтому инородческий князец, равно как и его сын Канач, навещая время от времени казачий острог, останавливаются у своих «родичей». Завина, соблюдая обычай, даже прислуживает за обедом Карымче и Каначу. Если перед старшим из них она держит себя почтительно, то перед младшим держится гордо и независимо. Канач, не по годам рослый и крепкотелый мальчишка лет пятнадцати, с серьезным лицом и пытливыми глазами, светящимися умом, делает вид, что не замечает ее раздражения. Он относится к Завине надменно и равнодушно, как и полагается относиться подрастающему деспоту к бывшей своей рабыне.

— Он не обидел тебя? — спросил Иван, имея в виду Канача.

Вместо ответа Завина только возмущенно фыркнула, желая показать, что в обиду она себя никому не даст.

— Ты накормила его?

— Накормила, — вздохнула она. — Он мой родственник.

— Ну и правильно, — поспешил одобрить ее Козыревский. — Гостя надо всегда хорошо накормить. У нас, казаков, тоже такой обычай. О чем вы с ним разговаривали?

— Он спрашивал, правда ли, что огненные люди вовсе не боги, что они не спустились с неба, что они смертны, как и все камчадалы.

— И что ты ответила?

— Я сказала, что неправда. Я сказала, что ты бог.

— Завина! Сколько раз я тебе объяснял, что я такой же, как и ты, человек, что просто мы пришли из далекой земли, где совсем другие обычаи.

Завина вдруг уткнулась носом в набитую гагарьим пухом подушку, и Козыревский услышал, как она всхлипывает.

— Ну зачем ты плачешь, глупышка? — склонился Иван над ней, не зная, как ее утешить.

— Я люблю тебя, — продолжая всхлипывать, сказала она. — Я боюсь, что тебя убьют.

— Ну кто меня убьет? Что ты выдумываешь?

— Камчадалы ездят в гости! — сказала она таким голосом, словно извещала о гибели мира.

— Ну и что? Пусть себе ездят на здоровье.

— Камчадалы никогда не ездят в гости летом! Летом они ловят рыбу и бьют на берегу морских зверей, а в гости ездят зимой.

— Да что ж в том плохого, если им вздумалось ездить в гости летом?

— Если камчадалы ездят в гости летом, значит, они готовятся к войне! Как ты не понимаешь?

Завина плакала теперь у него на груди, обняв его шею руками. Она плакала так горько, словно он был уже покойником. Тронутый ее любовью и слезами, он гладил ее волосы, обдумывал то, что она сказала. Непокорства со стороны камчадалов Большой реки казаки еще не встречали. Но все-таки в ее словах что-то есть. Пожалуй, стоит поговорить об этом с начальником острога Дмитрием Ярыгиным. Казаки в остроге слишком беспечно настроены. Караульные чаще всего спят по ночам на сторожевой вышке. Мало ли что могут измыслить камчадалы?

— Ну не плачь, — стал он успокаивать Завину. — Хотел бы я посмотреть на того камчадала, который надумает кинуться на меня. Камчадальские копья и стрелы казакам не страшны. Разве пробьет стрела мою железную одежду? — указал он на висящую на стене кольчугу. — Ты не приглашала Канача заночевать у нас?

— Приглашала, но он не захотел. Сказал, что ему уже предлагал ночлег Семейка Ярыгин, но он спешит домой.

Иван знал, что сынишка начальника острога, Семейка Ярыгин, шустрый четырнадцатилетний мальчуган, скучавший в крепости без сверстников, сдружился еще зимой с Каначом, и мальчишки часто лазили вместе по сопкам, гоняя куропаток. Однако в последнее время Канач редко появляется в крепости, и Семейка изводит Козыревского вопросами, когда «родственник» Завины навестит острог. Постепенно мальчишка так привязался к Ивану, что повсюду таскался за ним по пятам, готовый по одному его слову мчаться куда угодно, выполнить любое поручение.