Мертвые воспоминания - Ирина Родионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей запрещалось даже смотреть на шестерку, и лишь поэтому Дана под присмотром друга сначала научилась водить на картодроме, потом тренировалась в городе, и в конце концов добралась до отцовской собственности. Не злоупотребляла, но иногда все же брала.
Тем более что сегодня ей все равно было не избежать войны.
Хлопок дверью прозвучал, как выстрел. В подъезде на ступеньках лежал мужик в теплом полушубке, и Дана с брезгливым страхом пробежала мимо, не принюхиваясь. Набрала полные легкие воздуха перед квартирой, словно собиралась шагнуть с каменной скалы в пропасть над затопленным железнорудным карьером, где так любила загорать с подругами в жарком, переполненном солнцем июле.
Задергались, заплясали губы — Дана даже полюбила масочный режим за то, что теперь могла прятать нервные тики под голубоватой тканью и не ловить на себе чужих взглядов, сочувственных или осуждающих. Хотелось сбежать: напроситься к девчонкам-волонтерам, к подругам, уехать в хостел или в другой город… Дана ненавидела эти мысли и гнала их от себя, едва только доносился этот слабый, дрожащий отзвук. Малодушие и трусость.
Заходи.
Она жила в этой квартире на третьем этаже всю жизнь, но так и не научилась перешагивать через порог спокойно, чувствовала, будто просовывает голую ладонь сквозь ржавые, колючие прутья. Вроде бы и обои те же самые, мягко-старые и выцветшие, и брат с сестренкой наверняка давно спят, и узорчатый палас листвой шуршит под ногами — это же знакомое, родное.
Но нет. Клетка.
В гараже они с Кристиной и Машей быстро разобрали короб, хоть вещи и цеплялись за двери, за разбросанные то тут, то там инструменты, за чужую память. Дана споткнулась о какую-то трубу и чудом не разбила себе лоб о нависающую балку. От холода коченели ладони, изо рта облаками рвался пар, над головой едва светило стерильно-белым, а через распахнутую дверь в железную коробку гаража заползал густой промозглый вечер. Маша торопилась домой, Кристина шипела из-за каждой мелочи, Галка была на работе. Но даже там, в холоде и вялых препирательствах, Дана чувствовала себя спокойно. Она готова была до утра разгружать вещи старенькой Анны Ильиничны, только бы не возвращаться сюда.
В квартире не шевелился даже воздух — Дана взмахнула рукой, разгоняя его, но он остался тихим и недвижимым. Плохой знак. Ни капающего крана в ванной, ни скрипа соседских шагов над головой, ни воя сигнализации с улицы. Мелкие спят, а родители наверняка смотрят с дивана телевизор. Быть может, они уже уснули, отец с утра уйдет на работу, и с Даной все будет хорошо.
Малодушие. И страх.
Разувшись, Дана пригладила колючий ежик волос, расслабила лицо — губы все еще не слушались. Она шагнула в большую комнату, и у кресла сразу вспыхнул детский ночник, розово-голубое мерцающее облако. Даже слабая вспышка резанула по глазам, и Дана заслонилась от нее рукой.
Отец сидел в кресле и смотрел, не отрываясь.
Широко расставленные ноги, барабанная дробь пальцев по мягкому подлокотнику, полый пустой звук — наконец хоть что-то зазвучало в комнате, а ведь Дана боялась, что звуки у нее забрали вместе со всем остальным. Она как-то издалека подумала, что отец сейчас разбудит мелких, но промолчала. Знала, что любые слова обернутся против нее самой.
Остановилась в проеме, будто все еще надеялась сбежать.
— Время видела? — глухо спросил отец.
Дана кивнула и склонила голову. Вот бы стать хлебной крошкой и юркнуть под плинтус в одну из щелей, из которых зимой тянуло по ногам и приходилось ходить в колючих шерстяных носках. Вот бы стать одной из тысяч пылинок, что мельтешат по комнате в солнечное утро — отец проорется и уйдет, не сможет ее найти. Вот бы…
Лицо его схватилось, как несвежий бетонный раствор, знакомое почти до судороги в пальцах. Сплошь в желваках и натянувшихся мышцах, белое, яростное — Дане хватило одного взгляда, чтобы это понять. Только глаза оставались матовыми. Немигающими.
Дана с трудом сглотнула.
Ночник погас, и комната рывком ухнула в темноту. Дана не шевелилась. Свет загорелся снова, и снова пропал. Щелк, щелк. Щелк. Перед глазами мельтешили тени, кололо под веками.
— Мне повторить?!
— Я видела, пап. Но я ведь…
— Ты. Видела. Время?
Шипит. Лучше бы прикрикнул или врезал кулаком в кресло. Нет же, пригнулся и сузил по-змеиному глаза. У Даны чесалось на языке, билось в зубы, но она молчала.
Нельзя его распалять.
— Мы разбирали квартиру одной старушки, — сказала она мягко, так, как это обычно делала мать. Раньше за эту ласковую вкрадчивость, за показное спокойствие Дана ее почти ненавидела, но повзрослела и быстро поняла, что это единственно верная тактика. Мелкие неуверенные шажки, словно переступаешь по болоту, по кочкам из травы и глины, уходишь в ряску ступнями и молишься, лишь бы не провалиться по пояс.
Надо ждать. Он быстро отходит и успокаивается, только бы не разозлить его лишним словом или взглядом исподлобья. Дана робко, будто бы извиняясь, улыбнулась.
— Ты считаешь, что отцу не обязательно знать, где ты шляешься по ночам, а? И с кем? Может, и внуков мне притащишь через полгодика?.. — кажется, улыбаться ей не следовало. Дана безвольно свесила и голову, и руки, скользнула взглядом по ковру. Вот тут упало что-то с новогоднего стола, и у матери никак не доходили руки оттереть бледное пятнышко, а вот тут отец прижег сигаретой, потом Аля рассыпала карандаши, и разноцветная грифельная пыль набилась между ворсинками.
— Не слышу!
— Нет, пап. Прости меня, я должна была предупредить. Но я…
— Должна была.
Пахнет слабым перегаром, и Дана против воли чуть отступает назад. Отец не алкоголик, нет — он примерный семьянин, воспитывает трех детей, мастер высшего разряда в коксохимическом цехе, отлично играет в баскетбол и выступает от завода на соревнованиях, любит рыбалку и состоит в профсоюзе… Он и выпивает-то для души, совсем немного, но алкоголь не дает ему держать себя в руках. Это плохо. Очень-очень плохо.
Плечи тянет к полу, и Дана чувствует, как вправду уменьшается, врастает ногами в ковер. Отец говорит, но Дана больше не здесь, ее ведет в сторону, и она представляет, какие кружевные косички заплетет Але перед садиком, сколько новых заказов возьмет на
