Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

Вдруг дверь кибитки распахнулась, из нее выскочил багроволицый Бергяс. Ничего не говоря, вскочил на оседланного коня, на котором только что приехал Чотын, и пустил коня в галоп по степной дороге.

— О, пусть бог поскорее вернет ему рассудок, — проговорил Чотын.

— Такого идиота ты когда-нибудь еще встречал? — спросил Борис у Вадима в пути. — Это же настоящий зверь! И он вершит судьбы людей!

— У нас один взгляд на окружающую жизнь, а у него совсем иной, — рассуждал Вадим. — В своем хотоне он и бог и судья. Здесь против него никто не пикнет, а пойдет встречь — голова долой. Я, кажется, понял причину его взрыва. Он считает для себя позором то, что сын его русского друга, приехав в его хотон, не заявился сразу к нему, а доверился другому, менее достойному. Здесь своя ревность, правда, необузданная… А что ты от него хочешь? Дипломатии, джентльменству в степи не учат. Все они — дети природы, а природа очень часто неласкова с ними.

— Пошли пешком домой, Вадим! До нас каких-нибудь три десятка верст, — сказал Борис и, остановившись, взглянул на часы. — О… еще рано. Всего десять… Поваляемся в копешке сена на полпути, к ночи будем дома. Хорошо, что плеть этому дураку под руку не попала, говорят, он плетью волка убивает.

— Подожди! Интересно, чем все это кончится. Уж больно любопытная фигура этот Бергяс. Да и с людьми потолковать хочется…

— Уверяю тебя, Вадим, ничего интересного.

— А вот Пушкин бывал в этих краях, много интересного для себя отметил и о степняках с любовью писал…

Когда подошли к джолуму Нохашков, из него выбежала Булгун, услыхавшая поблизости русскую речь. Она тронула Вадима за рукав, другой рукой распахнула дверь, сказала, ломая русский язык:

— Басиб, муног, басиб… — А потом уже продолжала по-калмыцки: — Долго живи на свете! — И поклонилась гостям.

Хотя семья Нохашка прожила десять лет в русском хуторе, Булгун не научилась говорить по-русски. «Надо было научиться, хотя бы кусок хлеба попросить», — шутил всегда ее муж, Нохашк. Булгун была и среди своих очень стеснительной, робкой, тем более боялась, что осмеют ее скорые на пересуды насмешливые казачки, если скажет что-то не так. А потому сторонилась излишних встреч, не общалась даже по своим женским заботам. Только однажды Булгун пришлось посетить соседей. Нохашк долго ей втолковывал, что следовало сказать, когда переступишь порог, но все нужные слова растерялись из памяти по дороге. У порога казачьего куреня она стояла, беспомощно разводя руками. Гостеприимная старая казачка насильно усадила редкую гостью за стол, накормила борщом и варениками. Хозяйка спросила у Булгун, зачем она пришла. Булгун, конечно, не разобрала слов, но догадавшись, показала рукой на чашку. Чашка была пуста, и это озадачило хозяйку. Та пошла в сени и принесла ведро картошки. Затем — туесок с пшеном. Булгун, болезненно переживая свою беспомощность, отрицательно качала головой, потом указательным пальцем постучала по столу: тук-тук-тук. Хозяйка принесла из кладовой молоток, которым отбивают косу. Тогда Булгун, собравшись с духом, вытянула шею и пропела по-петушиному: «Ку-ка-ре-ку!» Старая казачка — Катря, хлопнув себя по лбу, рассмеялась и тут же принесла большую жестяную посудину яиц. После этого случая зачастила к Булгун соседка. Катря так скоро говорила, что отделить одно слово от другого было невозможно. Зато руки ее были красноречивее слов. Эта бойкая Катря и научила Булгун готовить борщ, лапшу, вареники.

Вадим нагнулся, заглянул в джолум и увидел Нюдлю, которая сидела на постели и старательно одевала куклу в разноцветные лоскутья. Глаза ее повеселели.

— Вы пришли?.. А я сегодня совсем быстрая, только встать не могу. Как поднимусь, в глазах темнеет, голова кружится и вижу перед глазами черные кружочки, — рассказала Нюдля, увидев в дверях Вадима.

— Все идет как нужно! Сегодня лежи и завтра лежи, а потом, если не появятся кружочки, можешь встать и погулять немного, — сказал Вадим.

— Ой, какой вы хороший! — ликовала Нюдля, прижимая к себе куклу.

Пока они разговаривали, Чотын подозвал к себе Булгун:

— Сейчас придет Сяяхля, принесет муки и мяса. Приготовь гостям что-нибудь русское. А мне нужен Церен. Хотелось бы кое о чем расспросить парней.

— Ах, Церен! — сокрушенно сказала мать. — Он пасет телят. Может, Нюдля выручит. Слышали, она ведь тоже что-то там лопочет.

— У меня совсем не женские разговоры, — махнул рукой Чотын. Старик не верил, что такая кроха может помочь объясниться с русскими. А потому решили послать кого-то из мальчишек попасти телят за Церена.

Через некоторое время появился Церен с двумя подростками, такими же замурзанными, как он сам.

— Его зовут Лабсаном. Мы вместе пасем, — представил друга Церен и кивнул на широкоскулого мальчугана, у которого пучки давно не стриженных волос торчали клоками у висков, на лбу и на макушке. Из-за спины Лабсана выступил еще один — худенький, длинношеий.

— А этот — Шорва, — продолжал Церен. — Тоже при телятах.

Глаза у Шорвы слезились, веки были припухшие, красные. Мальчик стыдился своей болезни и прятался за спину Церена.

— У него же трахома первой стадии! Почему до сих пор не лечили? Мне совершенно непонятно, почему взрослые спокойно наблюдают, как слепнет еще не живший на свете парнишка? — воскликнул возмущенно Вадим.

— У Шорвы еще терпимо. А вот у отца его глаза совсем слиплись. Говорят, болезнь эта у них передается по наследству. Сегодня утром Шорва еле открыл правый глаз. Мы с Лабсаном настоем табака ему глаза промыли. Только тогда он стал немного видеть, — рассказал Церен.

— Ахинея какая-то! — возмутился Вадим, — Кто это вас надоумил? Вы же без глаз оставите дружка.

В их разговор вмешался Борис.

— Погляжу я на тебя, Вадим, — все-таки ты неисправимый чудак. Чего ты хочешь от этих пастушков? Вот поговорил, поругал, пристыдил — и они все стали враз такими умными! Как бы не так, дорогой Вадим! Разве мы с тобой сможем за один вояж по степи сделать людей зрячими, если они сотни лет живут, как кроты во тьме? Оставь ты, ради бога, этого Шорву в покое. Может, табак — народное средство! Давай-ка займемся действительно полезным делом: найдем лошадей, чтобы выбраться отсюда. Если назвать имя моего отца, то наверняка кто-нибудь даст нам хотя бы одну лошадь.

— Только Чотын может дать. Вы ему понравились. И ему Бергяс ничего не сделает… — деловито кивнул Церен.

Когда вчера Вадим и Борис спешились у кибитки Лиджи, свободные от занятий мужчины собрались в другом конце хотона у Чотына и строили всякие догадки о нежданных гостях. Приблизиться к кибитке Лиджи не позволяла мужская гордость. Сегодня они освоились, стали подходить по одному, по два к джолуму Нохашка, и уже столпилось десятка полтора любопытных. Содержание разговора приезжих парней насчет трахомы, осмотр больного мальчика заинтересовали степняков. Они и раньше знали, что Церен говорит по-русски, но сегодня сами услышали, как бойко рассуждает их юный однохотонец на ином языке, как ловко у него это получается. Русские парни с ним запросто, как свои.

— Смотрите, мужчины! Когда Церен говорит по-русски, у того светловолосого парня глаза еще больше синеют! — сказал один из чабанов. Другому вздумалось убедиться, правда ли у русского в глазах синий цвет, и он подошел к Вадиму поближе.

— Бросьте трепаться… Глаза как глаза: были и есть синие. Ничего в них не меняется.

Его тут же осмеяли за излишнее любопытство.

Подошедший Чотын дал знак рукой Борису и Вадиму, чтобы заходили в джолум, и когда те скрылись за низенькой дверью, принялся стыдить собравшихся зевак.

— Эй, мужчины, расходитесь! Как вам не стыдно! Раскудахтались, как наседки!.. — Выждав, пока толпа поредела, Чотын сам зашел в джолум.

Старик сел рядом с гостями. Церен занял место у двери. Борис и Вадим, со света, чуть не споткнулись о кучу золы, которая возвышалась у входа.