Мальчики под шаром - Фарид Нагим

– Привет, Вась! – сказал он, будто мы только вчера расстались. – Давай пива у тебя попьем…

И я вдруг увидел, что он абсолютно седой. Мы поздоровались – твердость и крепость появились в его обычно вялой ладони. Петя задвинулся за мою спину.

– Так, а это кто? Я тебя во-от таким видел. Ну давай познакомимся! Виталий…

– П…п…п…

– Петр! – представил я его. – Он, когда волнуется, заикаться начинает.

– Пройдет, у меня тоже такое было.

И я вдруг заметил, что у него изменилась, словно бы разгладилась, недобрая половина лица. Поднялось веко и кривой уголок губ.

Я суетился на кухне, не знал, за что хвататься.

– Так. Чай-кофе… Вот нарезка есть, Виталь. У Юльдоса где-то рыбка была… Она же любит пиво, ты знаешь.

Он молчал. А потом странно посмотрел на меня.

– Вася, ты веришь в бога?

Так спросить мог только Виталик. Он один мог так требовать от людей окончательных, искренних ответов. Я вдруг задрожал, и душа моя обрадовалась за него. Будто мне по воздуху уже передалась какая-то значимая информация от него. Я стал догадываться, что произошло.

– Конечно, Виталик. Я верю, верю! – Я словно бы спешил уверить его.

Я вдруг понял, что мне больше не надо бояться его зависти, что я полностью могу открываться и доверяться своему другу. На склоненном лице его играла неслыханная добрая улыбка.

– Я поел грибы! – торжественно сказал он. – Меня пригласил в лес один художник. Это надо делать в лесу.

– А-а, понял, понял, какие грибы.

– Знаешь, я съел много. Двойную дозу, чтоб легче было умереть.

Он вспомнил про пиво и отхлебнул, словно воду. Мы молчали. Я слышал, как Петя брюзжит губами, изображая мотор машины.

– И я услышал голос… Вначале я почувствовал силу. Знаешь, варвары ели перед боем специально. Мне показалось, что я щелчком могу сбить дерево. Потом подбежала собака и стала дышать передо мной с высунутым языком, я хотел ее отодвинуть мизинчиком… И вдруг услышал голос. “Спрашивай”! – сказали мне сверху. Я спросил про себя. “Ты гниешь, посмотри на свои руки”! И я увидел червей на своих пальцах, я плакал и грыз их, будто они резиновые.

Пальцы его действительно были в ранах.

– Мне показали страшно уродливого и злого бомжа. “Это ты. Ты хочешь стать таким”? Нет. “Спрашивай”. И я спросил про своего любимого Уэльбека. Мне сказали, что это писатель не очень, он пишет не от добра и в него нельзя верить. Ты был прав, Вася... Я говорил на своем древнем языке. И художник слышал этот невероятно красивый язык. Мне показали мою дату смерти. Ты знаешь, у меня еще много лет впереди, оказывается.

Он вдруг снова вспомнил про пиво. Поднял бокал, задумался и отставил.

– Я даже про “голубых” спросил. – Он ясным и спокойным взором посмотрел на меня. – И мне ответили, что это любовь и нет их вины в этом.

И я вздрогнул. Я почувствовал, что он говорит настоящую правду. Потому что этих людей он ненавидел патологически.

– Я видел время в объеме, в ширину и высоту… Я спросил про религии. И мне ответили, что это всего лишь разные национальные домишки под единой божественной крышей. И в чем правда? “Правда в том, что тебе говорили мама и бабушка, например, в добрых сказках. Правда с рождения в твоей душе”… Мои пальцы вились, как кишки. Не страшно, – сказал я. И они исправились. Я слышал, как топает по земле паук. И вдруг он превратился в монстра. Еще чуть-чуть и… Потом выползла змея и превратилась в змея! Не страшно! Потом Вервольф! Не страшно! – кричал я. Ты знаешь, это была чистка – от гордыни, злобы, зависти, депрессии, похоти и… И я увидел вдруг сияющую душу свою. Я ее видел, вот как тебя! Даже ты, может быть, не настолько реален, как я ее тогда видел! Я как бы знал, что душа есть, но я не знал, что она действительно есть! И я увидел рай, душистый такой лужок, а сбоку от самого горизонта стало клубиться нечто, принимая то вид голой морщинистой старухи, то черепашьей головы, то какого-то ужаснейшего глаза в проруби кожаных морщин, как у слона, то просто дыры, из которой высовывалось что-то мерзкое и ужасное.

Он тихо опустил бокал на стол.

– Вась, – сказал он. – Извини… Представь, что твой Петя играет на балконе, встает на табурет и выпадает…

У меня исказилось лицо. Я слышал, как в большой комнате мирно брюзжит мотор.

– Страшно? А теперь усиль этот страх в миллиарды раз – вот такая ужасная безвоздушная дыра надвигалась на меня, все ближе и ближе… Понимаешь, слова живые. И я сейчас не могу их вырастить так, чтобы ты ощутил весь мой ужас, перед которым меркнет животный и вообще какие бы то ни были страхики земные. Это была дыра адова! Ад! За что? Ведь я не убил, не зарезал… Я заплакал, Вася, и, знаешь, когда дыра накрыла меня, я сказал: ВЕРЮ!.. МНЕ СТРАШНО, ГОСПОДИ! ГОСПОДИ, СПАСИ И СОХРАНИ!

Он замолчал, потрясенный в который уже, наверное, раз тем, что открылось ему. Руки его тряслись.

– Виталик! Вот о чем ты должен написать великий роман!

– Я сейчас нахожусь в каком-то божественном облаке. Я протянул в этот вихрь мизинец, а меня всего затянуло. Раньше я из-за больного зуба мог повеситься, а теперь хоть пусть член отвалится! Роман – это так мелко! А потом, если я хоть одну душу после этого подсажу на грибы – грех мне, нельзя так, понимаешь?

Юрок

Нашли. Милиция каким-то невероятным образом отыскала и опознала его труп среди останков бомжовского могильника. Встретил на улице его мать. Она похорошела и помолодела. Я прошел было мимо, но она остановила меня.

– Слушайте, а вы в икре что-нибудь понимаете? – вдруг спросила она.

– В чем?

– В икре! – раздраженно повторила она. – Тут студенты с Владивостока, которым я сдаю квартиру, привезли икру. И вот, знаете, хорошо, я посмотрела – на крышечке белая закорючка. А когда я утром глянула, она поменяла положение, была вот сюда, а стала сюда и с другим изгибом – червячок… А если б я съела? Ведь они личинки могут отложить. Вы представляете? Мне потом Полякова сказала, что плохо посолили. А там грамм триста, представляете?

Виталик

Теперь, когда вижу “черных”, вспоминаю слова Виталика: “А ты не зли себя на них искусственно, Вася. Ты люби их, и они полюбят тебя, они не будут чувствовать этот город агрессивной, враждебной средой. Я вот познакомился с Ахмедом и обалдел – ходил себе чурка-дворник, а оказалось, человек с университетским образованием, философ, которому тамошние исламисты житья не дают. Он теперь мой друг. Ты поставь себя на их место. Это тебе здесь жить не хочется, а отправь тебя дворником в Германию, ты ого-го! Да, у меня была к этому Ахмеду легкая неприязнь, а теперь ничего, я вижу человека, а не цвет его кожи и разрез глаз. Понимаешь, если заниматься дружбой, то будет дружба, а если ненавистью, будет ненависть. Просто на самом деле. Это уже пошло, но даже его дед воевал вместе с моим на Втором украинском фронте”.

Я перехожу Оружейный и выбегаю на аллею. Красивым козырьком зависают над нею изогнутые сучья. Вон воюет с листьями инопланетянин Сашка-узбек. Настоящее имя его до того сложное, что он сам не в силах произнести это по-русски. Говорит еще очень плохо, и потому у него сильно развилась мимика. Из-за любого вопроса он вначале пугается, а потом широко улыбается и энергично пожимает плечами. Все, кто не понимает языка, будь они хоть Сократами, выглядят всегда глуповато. Каждое утро, едва завидев меня, он начинает радоваться и суетиться. Сегодня я спешу.

– Я опаздываю, Саша! Бегу, бегу! – показываю в сторону будки.

Он сначала поднимает большой палец, а потом догадывается, что я опаздываю. Включает свою трубу и поддувает мне вслед, колдует, а я машу руками, будто меня сносит ураганом, подпрыгиваю и бегу еще быстрее.

– Спасибо, друг, выручил! – кричу я.

Руками и мимикой он объясняет: мол, обращайся, если что, всегда помогу тебе!

Старик Богданов обиженно поджимает губы – я опоздал. Молча сдает смену, я ничего не спрашиваю, сам потом разберусь. Мне радостно, настроение хорошее, и неловко перед ним. Я не показываю ему своей радости. И воды мне не оставил по смене. Пока он разогревает свой “Жигуль”, я хватаю две канистры и бегу к магазину. Шланг от стены загибает за угол. Всовываю пистолет в канистру, водяная струя с шумом упирается в дно, приятно подталкивая ладонь. От палатки торговцев доносятся вкуснейшие запахи, и я вижу сквозь кусты, что они подогревают что-то на электрической плитке.

– А что это у вас? – не выдерживаю я. – Пахнет так вкусно!

– Шорпа! – Пожилой мужчина, мой ровесник, наверное, рад моему интересу, одобрение мое ему очень приятно.

– А-а, ясно. Шорпа!

Он смотрит на меня чуть дольше положенного.

– Будешь с нами? – вдруг приглашает он.

Он смотрел, чтобы понять, может меня обидеть его приглашение или нет.

– Не-е, спасибо, ребята, я дома поел.

– Через пять минут будет готово, приходи.

– Я на работе, спасибо вам. Приятного аппетита.

Мужчина огорченно цокает языком и разводит руками.