Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Николай Черкашин

Я стал думать об опасности, когда прилёг в рубке под столом отдохнуть, а связь уже была налажена через „эску“. Но, по-моему, никакого страха не было — будь что будет!..»

«В 15 час 30 мин на ходовом мостике К-19 сигнальщик доложил вахтенному офицеру: „Вижу цель!“ Цель увеличивалась и приближалась к лодке. Свой или чужой? Вскоре распознали — это наша дизельная подводная лодка серии „С“. Радость экипажа была безгранична, это спасение!

В рубку радистов с мостика поступил приказ командира АПЛ: „Установить связь с ПЛ "С" на УКВ“. Старшина команды Н. Корнюшкин вставил в радиостанцию „Акация“ (дальность действия — прямая видимость, режим — микрофонный) действующий на текущие сутки кварц — и включил частоту. На запросы радиста лодка не отзывалась… Связь командиров обеих лодок была установлена при помощи электромегафонов, когда „Эска“ застопорила ход в 20–30 метров от левого борта АПЛ. Командиры представились друг другу, а затем выяснили, что на лодках в УКВ-радиостанциях разные номера кварцев, т.е. приём и передача велись на разных частотах, что не позволило установить связь. Я проверил расписание действия кварцев, доведённое нам, и не поверил своим глазам: на данное время номер кварца в моём расписании не совпадает с номером кварца, названным командиром „Эски“! При такой организации связи на УКВ мы могли установить связь лишь с лодками нашего соединения, но они в 2800 км от нас в губе Западная Лица. Я дал указание перейти на кварц „Эски“, и связь наконец была установлена».

Далее приведу строки из статьи Жана Свербилова «ЧП, которого не было…» (журнал «Звезда» № 3.1991), командира С-270. Это его корабль первым подошёл к аварийной К-19.

«Это было в июле 1961 года Подводная лодка С-270, которой я в то время командовал, участвуя в ученьях под кодовым названием „Полярный круг“, находилась в северной части Атлантического океана. В этом районе было свыше тридцати подводных лодок. Поднявшись для очередного сеанса связи на глубину девять метров, мои радисты приняли радио: „Имею аварию реактора. Личный состав переоблучён. Нуждаюсь в помощи. Широта 66 северная, долгота 4 градуса. Командир К-19“.

Собрав офицеров и старшин во второй отсек, я прочитал им шифровку и высказал своё мнение — наш долг идти на помощь морякам-подводникам. Офицеры и старшины меня поддержали. Сомнение вызывало только место нахождения аварийной подводной лодки: долгота в радиограмме была не обозначена. То ли восточная, то ли западная. Наша С-270 в это время была на Гринвиче, то есть на нулевом меридиане. И тут старпом Иван Свищ вспомнил, что суток семь тому назад мы перехватили радио, в котором командир К-19 доносил о состоянии льда в Датском проливе. Так мы догадались, что долгота, на которой находится аварийная лодка, западная.

Мы всплыли в надводное положение и полным ходом пошли к предполагаемому месту встречи. Погода была хорошей. Светило солнце. Океан был спокоен. Шла только крупная зыбь. Часа через четыре обнаружили точку на горизонте. Приближаясь, опознали в ней подводную лодку в крейсерском положении. На наш опознавательный запрос зелёной сигнальной ракетой получили в ответ беспорядочный залп разноцветных ракет. Это была К-19.

До этого нам, то есть мне и моим офицерам, матросам, не доводилось видеть первую советскую ракетную атомную лодку. Вся её команда собралась на носовой надстройке. Люди махали руками, кричали, узнав от командира моё имя: „Жан, подходи!!“

По мере приближения к лодке уровень радиации стал увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он был 0,4–0,5 рентген/час, то у борта поднялся до 4–7 рентген/час.

Ошвартовались мы к борту в 14 часов. Командир лодки Николай Затеев был на мостике. Я спросил, в какой он нуждается помощи. Он попросил меня принять на борт одиннадцать человек тяжелобольных и обеспечить его радиосвязью с флагманским командным пунктом, то есть с берегом, так как его радиостанции уже скисли и не работали…»

«Командир С-270 Ж. Свербилов в 10.00 по собственной инициативе начал операцию по спасению корабля и экипажа К-19. В 16.00 его подводная лодка ошвартовалась к борту аварийной К-19. Наконец-то наш командир Николай Затеев получил возможность установить связь с ФКП, используя передатчик Ж. Свербилова. Мой радист, побывавший на С-270 (отнёс шифрограмму для передачи), сообщил, что наш сигнал „SOS“ был принят подводной лодкой ещё утром. Нам повезло! Применённый способ связи сработал! Встреча двух лодок в океане не была случайной!

Весть была долгожданной, мы её слушали и ждали среди помех и „морзянки“ эфира с 6 часов утра. Мои парни — радисты Николай, Юрий и Виктор были настолько измотаны и уставшие, что не могли радоваться, да и я был не в лучшем состоянии.

Обстановка на АПЛ оставалась тяжёлой, но вопрос с обеспечением связи был решён. Моё главное дело было сделано, пусть сигнал „SOS“ не достиг Берега, он достиг Ж. Свербилова! Это был успех всей нашей БЧ-4. Информацию о приёме сигнала „SOS“ следовало подтвердить, обратившись к Жану Свербилову, а затем доложить командованию АПЛ, но усталость была такова, что я не сделал ни первое, ни второе. К тому же было не до победных реляций: на К-19 расхолаживали аварийный и соседний реакторы, выводили из действия механизмы и системы корабля. Атомоход, стоивший стране огромной суммы, умирал, превращался в безжизненную груду радиоактивного металла на плаву, а экипаж, свободный от вахт, „укрывался“ от радиации на мостике и носовой надстройке.

Наш зов о помощи услышали и радисты ПЛ С-159 Григория Вассера, который подошёл к К-19 в 19-00 часов. Командиры Ж. Свербилов и Г. Вассер, каждый самостоятельно, не поставив в известность командование СФ, приняли рискованное решение покинуть свои позиции в завесах и оказать помощь терпящим бедствие товарищам по оружию.

С подходом второй подлодки появилась возможность снять часть экипажа с К-19, и командир Н. Затеев принял решение — эвакуировать половину личного состава На „фонящей“ К-19 в очаге радиации остались офицеры, моряки — коммунисты и радисты.

Теперь связь с берегом дублировалась сразу по двум передатчикам с С-270 и С-159. С меня свалился тяжкий камень. Почувствовал голод и жажду, мне принесли бутылку сухого вина и плитку шоколада. Всюду радиация, а вино и шоколад защищены от радиоактивной пыли. Из „горла“ выпил несколько глотков вина за найденный выход из тупиковой ситуации и закусил шоколадом. Нервное напряжение несколько спало, но появились упадок сил, головная боль, полное безразличие ко всему, окружающее воспринималось как в тумане или полусне. Я погрузился в странное состояние, из которого вышел спустя месяцы. Однако остался на ногах и продолжал исполнять свои обязанности. Радисты несли приёмную вахту, а я пошёл курить на мостик. По пути зашёл в 4-й — ракетный отсек, где было моё спальное место. Тишина. Отсек освещён, но пуст, ни единой живой души! Очевидно, радиация здесь высокая, а в 6-м — реакторном — и вовсе ад! Забрал папиросы и двинулся на мостик.

В памяти остались отдельные моменты из жизни экипажа до подхода двух наших лодок: утро, много солнца, голубое небо, ни облачка. Океан спокоен, как озеро, волнение — 0 баллов, а в полдень — 1 балл, а вечером — уже 2–2,5 балла. Отличная видимость, с надеждой осматриваю горизонт, но глазу не за что зацепиться: на горизонте ни одной чёрной точки, ни своих, ни чужих. На мостике и палубе — офицеры, старшины и матросы, кругом люди, но мне среди них одиноко и, несмотря на тёплое утро, зябко. Пытаюсь обдумать сложившуюся ситуацию: на мне — ответственность за связь. Передатчик вышел из строя, и на меня свалилась задача по спасению экипажа! Никто из сослуживцев не может мне помочь, всё надо решать самому: жизни многих людей, в том числе и своя собственная, зависят от моих решений и действий радистов. Холодно! Положение — хуже не придумать!

Кто-то спросил: „Роберт, как у тебя?“ Отвечаю, что очень плохо, сбой в передатчике, неисправность не выявлена. „А как у вас?“ Слышу ответ: „Температура реактора растёт, кругом — радиация“. Всё настолько плохо, что говорить не хочется, лишь смолим папиросы одну за другой. Невозможно поверить, что в такое чудесное утро на нашем месте может вырасти атомный гриб.

На мостике дозиметрист производит замеры. Спрашиваю: „Сколько?“ Он ответил: „5 рентген“. У матроса испуганно-ошарашенные глаза, он не верит показаниям прибора. Если на мостике — 5 рентген, то сколько же в отсеках подводной лодки?!

Ещё одно впечатление. На мостике стоит незнакомый, прикомандированный на время похода офицер, под ним… лужа. Вероятно, он давно здесь, всё слышал, всё понимает, но он не востребован, а это самое страшное. Я не осудил его, не осуждаю и сейчас.

Ещё картинка. В коридоре 2-го отсека идёт наш командир в сопровождении двух офицеров. Я встал в положение „смирно“ и уступил дорогу. У всех троих поверх одежды — широкий ремень и сбоку кобура с личным оружием, снаряжены, как в базе на дежурстве. Увидеть такое на корабле, в море — чрезвычайный случай. С кем воевать? От кого обороняться? Горизонт чист, у акустиков — то же, в океане мы одни. Вдруг осеняет: вооружены на случай бунта экипажа! Понимаю, первым, кому экипаж выскажет своё недовольство, кого выбросит за борт, буду я! Следом могут полететь и радисты, не наладившие связь. Мне не выдали оружие: должно быть, сомневаются, не застрелюсь ли я из-за чёртовой связи! Не застрелюсь. А пока надо идти к радистам, которые работают на грани срыва, не слыша и не видя результата.