Гамиани, или Две ночи сладострастия - Альфред де Мюссе

— Бедная девочка, — сказала она сочувственно, — я так хорошо ее понимаю. Не каждому приходится пережить такое в течение одной ночи. Это, несомненно, потрясло ее, и к тому же она очень устала. Что же касается меня, то я безумно жажду, адский огонь жжет мою душу. Я не могу больше сдерживаться, но не знаю, как мне утолить свою жажду. О, Боже!..

— Успокойтесь, Гамиани, — пробормотал я.

— Да сделайте же, наконец, со мной что-нибудь! Бейте меня, терзайте, рвите на части… я вся горю… я хотела бы… о-о-о…

Глаза графини закатились, из уголка рта тонкой струйкой потекла слюна, все тело ее конвульсивно дергалось. Фанни, разбуженная страстными стонами графини, с ужасом наблюдала за ней. То, что происходило с Гамиани, очень походило на приступ эпилепсии. Я попытался ее успокоить и всем телом навалился на нее. Она то страстно обнимала меня, обвивая руками и ногами мое тело, то вдруг отталкивала с силой, то вновь яростно на меня бросалась, покрывая самые сокровенные части моего тела исступленными поцелуями и стараясь возбудить меня. Но, хотя ей и удалось пробудить во мне желание, я был настолько истощен, что не мог ее удовлетворить. Кровь во мне закипела, но плоть все еще не могла восстать.

Почувствовав бесплодность своих попыток добиться от меня какого-нибудь толку, Гамиани решительно высвободилась из моих объятий, вскочила с постели и стремительно бросилась в комнату своей служанки. Вскоре оттуда стали доноситься нечеловеческие вопли и стоны.

— Она убьет себя! — в испуге воскликнула Фанни. — Вы слышите, Альсид, она убивает себя! Спасите ее… скорее же…

Она подбежала к двери, за которой скрылась графиня, и толкнула ее, но дверь оказалась запертой.

— Альсид, — позвала меня Фанни, — здесь наверху есть окошко.

Я быстро пододвинул к двери диван, и мы с Фанни прильнули к стеклу. Какое зрелище открылось нашим глазам! Графиня, бешено извиваясь, каталась по огромному ковру из кошачьего меха. На ее губах выступила пена, глаза вылезли из орбит. Широко раздвинув бедра, она яростно терлась животом о ковер. Казалось, в нее вселился дьявол. Время от времени она вскидывала ноги, почти стоя на голове, и открывая нашим взорам свою спину, затем с ужасающим смехом снова стремительно бросала тело на ковер и с ожесточением терлась о него бедрами. Но было видно, что ожесточенная схватка с кошачьим мехом не приносит Гамиани желанного удовлетворения…

— Юлия, ко мне, сюда! — позвала она служанку. — Скорее… у меня кружится голова… Ах, я схожу с ума!

Юлия не замедлила явиться на зов своей госпожи. Я невольно залюбовался ее прекрасным нагим телом. Смуглая, гибкая, сильная, она наклонилась над беснующейся Гамиани и ловким движением связала ей руки и ноги. И это было очень своевременно. Страсть графини достигла в этот момент апогея. Она билась в мучительнейших конвульсиях, стонала, кричала. Сначала Юлия спокойно наблюдала за мучениями своей госпожи, но вскоре, возбужденная этим зрелищем, сама впала в экстаз и стала удовлетворять себя пальцами рук. Гамиани в это время жадным взором следила за ее движениями, но собственное бессилие приводило ее в ярость, причиняло огромную боль. Прометей, раздираемый тысячью коршунов, наверное, не испытывал таких страданий.

— Медор, возьми меня! — вдруг исступленно закричала графиня.

Тотчас же на ее крик в комнату вбежала огромная собака, виляя хвостом и добродушно повизгивая. Она подошла к лежащей графине и усердно принялась лизать ее воспаленный клитор, красный язычок которого высовывался наружу. Из груди Гамиани вырывались страстные стоны. Однако шершавый язык Медора ненадолго смог утолить жажду графини к наслаждению.

— Молока… молока… о-о… о-о-о! — простонала она.

Смысл этого странного восклицания стал для меня ясен, когда в комнате снова появилась Юлия, вооруженная странным инструментом. Это была гуттаперчевая имитация возбужденного приапа огромных размеров. Когда Юлия сильно сжала его в руках, из него струей брызнуло горячее молоко. Едва ли самый могучий жеребец мог похвастаться таким великолепным орудием. Трудно было себе представить, чтобы этот грандиозный инструмент можно было запихнуть между узких, изящных бедер Гамиани, однако Юлия без особого труда справилась с этой задачей. Несколько сильных толчков, сопровождаемых жалобными криками графини — и гуттаперчевый приап прочно занял свое место между ног Гамиани. Эта порочная женщина напряглась до предела, страдание исказило ее смертельно побледневшее лицо. Между тем Юлия умело принялась орудовать страшным инструментом, двигая его взад и вперед все быстрее и быстрее. Графиня в это время бешено кричала от боли и наслаждения…

Этот крик и стоны раздразнили добродушного Медора, и он бросился на Юлию, наклонившуюся над Гамиани в весьма удобной и соблазнительной позе. Раздвинутые врозь мощные чресла Юлии, по-видимому, представились огромному псу сладкой приманкой, и он заработал с таким усердием, что Юлия, захваченная врасплох этим стремительным нападением, на мгновение остановилась, охваченная сладкой истомой, но тут же с удвоенной энергией принялась орудовать резиновым прибором, не забывая при этом о собаке, ласки которой доставляли Юлии колоссальное наслаждение. Во всяком случае, никогда мне не приходилось видеть, чтобы женщина отдавалась с таким самозабвением и страстью. Юлия настолько увлеклась состязанием с Медором, что совсем забыла о своей основной обязанности — удовлетворить графиню, чем сильно разгневала свою госпожу. Гамиани буквально взбесилась, она осыпала нерадивую служанку проклятиями, грубыми и злобными.

Придя в себя, Юлия с яростью заработала гуттаперчевым приапом и, когда графиня, закатив глаза и широко открыв рот, со стонами стала сама хватать руками орудие наслаждения, стараясь как можно глубже затолкнуть его в себя, Юлия, поняв, что страсть Гамиани уже достигла своей кульминационной точки, нажала пружину, и теплое молоко мощной струей брызнуло в чрево неистово кричащей женщины.

— О-о-о… ой… остановись… я тону… о-о… о-о-о… ох…

Этот великолепный эротический спектакль вызвал в моих чувствах целую бурю. У меня не было сил сдвинуться с места, в полном оцепенении я чувствовал, что рассудок покидает меня. Эти дикие восторги и нечеловеческая страсть Гамиани пробудили неистовое желание, в моих венах горячо и неровно пульсировала кровь. Бешеная страсть к разврату охватила меня. Жажда любви довела меня в самое короткое время до полного безумия.

Увиденное оказало поразительное воздействие и на Фанни. Тело ее напряглось, глаза остекленели, сжатые в кулак пальцы дрожали. Весь ее облик как будто манил меня разделить с ней восторги любви. Полуоткрытый рот, пылающие губы и щеки, затуманенные глаза выражали такую неудержимую, необъяснимую страсть к наслаждению, что я, не помня себя от вожделения, стремительно бросился на нее.