Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– М-м… Вот я уже сколько прочла, вы с самого начала описываете Белу как такого… специалиста, хотя на самом деле он в нашем деле не особенно разбирался.
– Но он же показывал вам элементы, значит, должен был хоть что-то в этом понимать, правда?
– Он осваивал гимнастику одновременно со мной.
(Моя собеседница смеется, и, поскольку я ее не вижу, мне трудно сказать, не примешивается ли к ее веселью горечь.)
Если верить Команечи, Бела – выдающийся менеджер, скорее фантазер, чем технолог. Он способен, как было во время парижского турнира, что-нибудь придумать, «чтобы Западная Европа ее увидела».
– А Геза, хореограф ваших чудесных вольных упражнений в Монреале! Вот что было гениально – это соединение детских жестов и акробатики, этот юмор…
– Геза… Он умел наблюдать за мной в жизни, да, и угадывать, что может понравиться судьям, он тоже своего рода… менеджер.
– Кругом одни менеджеры! Потому что в каком-то смысле… Чаушеску тоже «управлял» вашим образом…
– Да. Все они – менеджеры. Много, очень много менеджеров.
YES, SIR, THAT’S MY BABYСначала Геза придумал для Нади номер на воинственную маршевую музыку Выступление должно было подчеркнуть гибкость и быстроту спортсменки, но Бела и Марта сочиненную им композицию отвергли. Тогда хореограф взял мелодию из «Шехеразады», стал добиваться от Нади большей плавности в движениях запястий и бедер, восточной пленительности – и осознал свою ошибку еще до того, как Надя закончила показ. Стараясь быть чувственной, девочка усердно изгибалась, но каждый раз, вильнув бедром, смущенно поглядывала на тренеров, словно хотела спросить, а нельзя ли уже идти переодеваться. Ее поблагодарили и отправили под душ и в постель.
Они остались в гимнастическом зале одни. Бела немного помолчал, потом, уже не в силах сдерживать ярость, начал бессвязно обвинять Гезу в том, что хореограф хотел испортить девочку своими непристойностями, – черт побери, меня от этого просто тошнит! – а когда Геза пригрозил в таком случае прекратить сотрудничество, взмолился: придумай что-нибудь вместо этой мерзости, прости, Геза, ты мне необходим, совершенно необходим, ну пожалуйста, я хочу для Нади к Монреалю что-нибудь совсем-совсем новое и подходящее именно ей! Не выпуская сигареты изо рта, тренер наметил несколько движений: «вот так, видишь, в этом стиле… ну да, что-то такое – легкое, прелестное…» – тяжеловесно изображая ребенка и напевая себе под нос некое тра-ля-ля.
Помирившись, они отправились на кухню за колбасой и помидорами, а затем, устроившись за большим пластиковым столом, принялись обсуждать Надиных соперниц. Советские гимнастки поколения Людмилы, с которыми занимаются танцовщики из Большого театра, – с ними-то понятно, несколько трагических движений рук между безукоризненными акробатическими трюками, и все это под музыку Чайковского. Смотреть надо, скорее, в сторону Ольги, той, что в Мюнхене выступала с бантиками в волосах. Она морщит носик, как забавный хомячок, закусывает губу, перед тем как выполнить элемент (сложность Е), на котором, если он ей не удастся, рискует сломать шею; с ее появлением напряженность и драматизм номеров стали казаться устаревшими. Ольга изображает остаток детства, цепляется за него, хотя ей-то, замечает Бела, скоро двадцать один.
А Надя? Что сказать о Наде? Она завораживает своей техникой, она делает все превосходно, тут спорить не о чем. Но сколько времени потребуется русским на то, чтобы выпустить такую же девочку – «девочку супер-Е»? Несколько месяцев? Если бы в твоем распоряжении было всего три эпитета, чтобы описать Надю, какие бы ты выбрал? Серьезная-невозмутимая-совершенная? Точная-безупречная-фантастическая? Ну так вот, ей и впрямь необходима какая-то штучка, какая-то такая штучка, понимаешь, как метка, такая совсем простая, твердят они друг другу, уже совсем опьянев. Только не такие мерзкие бабские штучки, как ты предлагал, такое ей ни к чему, ты вообще поаккуратнее с ней, не пачкай мою белочку без шерстки, весело добавляет Бела, перед тем как они наконец расстаются. И Теза ложится спать, так ничего нового и не придумав, все, что у него есть, это уверенность: смотреть, как Надя виляет бедрами, неприятно. Стыдно и смешно наблюдать, как Надя выписывает телом в воздухе нечто чувственное, хочется видеть, как она лазает по деревьям или бегает по пляжу, открывает рождественские подарки и хлопает в ладоши. Надин возраст на самом деле соответствует роли, которую остальные только играют, кое-как притворяясь девчушками, пытаясь заставить зрителей забыть о не слишком-то спортивном возбуждении, которое вызывает грудь, обтянутая эластичным купальником.
Геза ищет. Неделя за неделей пробует – одно, другое… Надя прогуливает школу и отнимает время у сна. На нее примеряют разные мелодии и тут же отбрасывают их, словно одежду, которая девочке не к лицу, нет-нет, этих народных танцев и вальсов уже наслушались. Дан, пианист, роется в портфеле, вот ноты, которые привез ему друг из-за границы, Young Americans Дэвида Боуи. А вдруг судьям такая дерзость не понравится? Нет, лучше не надо. И в этот день они уже не первый час топчутся на месте, Дан в левой руке держит сигарету, а правой, свободной, негромко, чтобы расслабиться, наигрывает тему чарльстона 1925 года – Yes, Sir, That's Му Baby. Надя, сидя по-турецки на большом ковре, до того местами истертом, что невозможно разглядеть ограничивающую поле белую линию, пьет вместо обеда лимонад. Она в такт покачивает головой, потом встает перед пианистом и, чтобы его рассмешить, делает, пародируя немой фильм, несколько преувеличенно отрывистых движений, после чего направляется к Беле, болтая руками и стуча пятками по полу Довольно забавно, обычно девчушка с нами себе такого не позволяет, думает Геза, глядя на нее. Она паясничает, чтобы разрядить обстановку, но главное – она очаровательна. Нестерпимо мила. Так и хочется ущипнуть ее за щечку, шлепнуть по попке и снова выпустить на ковер. Снова и снова. С этого дня он сочиняет, подстраиваясь под гимнастку. Он ничего в ней не меняет, да и не надо ничего менять, все уже есть. Когда появляется «кривлянье» – так Бела именует танцевальные движения, – тренер добавляет к ним еще не получившие названий акробатические трюки, изобретает то, о чем мечтает для нее, и тут же требует, чтобы она это выполняла. Он и надеяться не смел, что воспитанница примет хоть что-то подобное, а она легко с этим справляется.
Она падает. Навзничь/ничком/чуть ли не на голову, и однажды утром он бросается к ней, испугавшись сотрясения мозга. Но она мгновенно высвобождается из его объятий и протягивает руки, чтобы тренер еще раз ее подсадил. К ее распухшему ахиллову сухожилию примотан скотчем поролон – девочка столько раз задевала ногой нижнюю жердь брусьев. В коленях у нее скапливается жидкость – реакция на частые ушибы, на коленях мозоли. Надо следить за тем, чтобы содранные волдыри на ее ладонях не воспалялись, чтобы туда не попадали пыль и магнезия. Соотношение мышечной ткани и жира у Нади настолько безупречное, что, когда она разбегается, перед тем как крутить «солнце», кажется, будто она не касается ногами земли. Надя все время опережает музыку в первой диагонали, жалуется Дан. Значит, успевай за ней, отвечают ему. Не отставай от нее. С приближением Игр в зал вообще перестают пускать посторонних, двери запирают на ключ. Для неслыханных фигур придумывают кодовые названия, «супер-Е» окрестили «сальто Команечи» и отметили рождение нового элемента вечером, устроив праздник у Белы. Он подарил Наде новую куклу для коллекции.
– Надя, я не слишком поздно вам звоню?
– Нет, все нормально. Извините, я не успела прочитать последние страницы.
– Ничего страшного. Дело вот в чем: вчера я посмотрела один документальный фильм. Комментатор там сказал буквально следующее: во время Олимпийских игр в Мехико Вера Чаславска была очень красивой женщиной, что правда, то правда, но ни у кого не создавалось впечатления, что она может что-то себе повредить, если упадет. А вот глядя на Ольгу в Мюнхене в семьдесят втором, он дрожал, потому что она была такая юная и такая прелестная, и впервые в гимнастическом зале зрителям стало страшно. Страшно за нее, за ее жизнь. Когда я слышу, как опытные репортеры с жаром говорят об опасности, меня это… Самый смак в том, что девочки все время рядом с опасностью?! В этом есть нечто… порнографическое. И… Алло, вы меня слушаете? Вам кажется, я преувеличиваю?
– Нет. Вернемся к этому позже. К разговору о риске. Как только вы покончите с моим детством. Спокойной ночи, приятных вам снов.
ТРЕНЕРЫ С ВОСТОКА (НАСТУПЛЕНИЕ КРАСНЫХ БАНТИКОВ)А что, они, эти тренеры, всегда рассуждают именно так? Всегда считают, что создаваемую ими историю необходимо украшать деталями вроде прически, которую носила Вера Чаславска? Волосы этой принцессы рок-н-ролла начесаны и собраны в высокий пышный пучок, перехваченный черной, как и подводка ее глаз, лентой, – прическа у нее ночная, американская… Вера, неотразимая, недостижимая Вера выполняет элементы, доступные только мужчинам. На фоне ее черного купальника выделяется белоснежный воротничок, острые грудки и не дрогнут, когда она наклоняется вперед; кажется, она могла бы выполнять упражнения с полным до краев бокалом шампанского в руке. Улыбаясь, она собирает грозди золотых и серебряных медалей.