Лекарь - Юрий Корчевский

К Никите подошла женщина в строгом деловом костюме.

— Простите, пожалуйста, у меня просьба!

— Слушаю.

— Вы не могли бы пересесть на моё место?

Она показала рукой. Фу, как раз там стояли кресла спиной вперёд по движению поезда.

— Я не могу там ехать, у меня кружится голова, — пояснила дама.

Никита согласился и пересел — всё-таки он был мужчиной. Как потом оказалось, своей просьбой дама спасла ему жизнь.

Прозвучал гудок, состав медленно тронулся и, постукивая колёсами на стыках, выбрался из Москвы. Он плавно набрал ход, вагоны только покачивались.

Никита смотрел в окно, на стремительно пролетающий пейзаж. Похоже, что скорость большая, явно больше ста километров в час.

Попутчики уткнулись в нетбуки, ноутбуки, планшетники, папки с бумагами, единицы читали газеты. Прямо какой-то офис на колёсах, а не вагон.

Часа через два народ утомился. Люди сложили свои электронные гаджеты, откинулись на спинки кресел. Позади осталась напряжённая трудовая неделя, люди устали. Кое-кто даже начал слегка похрапывать.

Сосед Никиты посмотрел на часы, потом взглянул на часы.

— Скоро Бологое, остановка. Дождь льёт.

— Не промокнем, — поддержал разговор Никита.

Но беседа не клеилась, мужчина в строгом костюме явно не желал разговаривать со случайным попутчиком. Никита по одежде и сам видел разницу в их положении — материальном, да скорее всего и социальном.

Сосед прикрыл глаза. Никита посмотрел на часы, решая — вздремнуть или нет.

Поезд прибывает в Санкт-Петербург на Московский вокзал в 23–30, сейчас 21–30, следовательно, ещё два часа есть.

И в это время раздался удар, вагон сильно тряхнуло, раздался скрежет и потух свет. Вагон стало сильно трясти, и он начал заваливаться на бок. Закричали и завизжали женщины.

Вагон упал, послышался звон стекла, жуткий, леденящий душу скрежет. От резкого торможения стенкой о щебень и землю вагон начал терять скорость. Кресла, не выдержав нагрузки, стали отрываться от пола и по инерции, кувыркаясь и калеча пассажиров, понеслись к передней по ходу движения поезда стенке вагона. Скрежет железа, хруст костей, крики раненых слились в жуткую какофонию.

Вокруг тишина, хоть глаз выколи. И почему-то поезда не видно, совсем. Хоть и произошло крушение — это он помнил чётко, но должны же быть хоть какие-то огоньки? Фонари проводников — да хоть зажигалки пассажиров, подсвечивающих себе. К тому же тишина. Ну не может быть тишины! Раненые должны стонать, уцелевшие кричать от пережитого страха и ужаса, призывать на помощь. Или его так далеко отбросило от вагона?

Никита немного походил вправо-влево, надеясь выйти к железной дороге, но наткнулся на дерево и расцарапал себе лицо. Плюнув на бесплодные попытки, крикнул: «Ау!», но только эхо откликнулось. Отчаявшись, он уселся под дерево, на сухое место. Что бродить в темноте, так можно и в барсучью нору угодить, ногу сломать. Некстати вспомнился недавно услышанный анекдот. Мужик заблудился, идет по лесу и кричит «Ау!». Сзади медведь подошел, по плечу лапой похлопал: «Мужик, ты чего кричишь?» А тот отвечает: «Заблудился, вдруг кто-нибудь услышит, поможет». А медведь: «Ну я услышал. Тебе легче стало?»

Несмотря на то что была осень, и он был в ветровке, а к утру озяб, чай — не Кавказ, прохладно.

Постепенно темень начала рассеиваться, сереть. Солнце над горизонтом ещё не поднялось, но стало видно хотя бы метров на десять-пятнадцать.

Никита направился в одну сторону, потом в другую. Далеко он не уходил — не могло же его на двести метров из вагона выбросить? Если его с такой силой вышвырнуло бы, он бы от удара о деревья убился. А на нём — ни одной царапины, руки-ноги целы, и не болит нигде.

Тем не менее поиски его увенчались успехом — он наткнулся на просёлочную дорогу. По ней и пошёл: любая дорога всё равно к жилью выведет.

Километра через три-четыре бодрого хода впереди показалось село, поскольку в центре его Никита увидел церковь с высокой колокольней. Что скрывать — обрадовался. Сейчас он в милицию позвонит, в МЧС. О катастрофе поезда, конечно, уже известно, небось — службы вовсю работают, но о себе заявить надо, чтобы не числился без вести пропавшим.

У первого же встречного спросил, где найти начальство. Крестьянин выглядел одетым довольно бедно, и это невольно бросилось в глаза, но Никите было не до анализа одежды неизвестного.

— Это ты про волостеля? У церкви его изба.

Никита направился по улице в указанную сторону. На ходу достал телефон. Вот досада! Ни ночью, ни сейчас сигнала нет, идёт поиск сети. Ориентир у него отличный, церковь со всех сторон села видна.

У добротной избы стоял тарантас, а рядом — несколько мужиков. На подходящего Никиту они уставились, как на невидаль. Оно и понятно: в деревне все свои, любой чужак любопытство вызывает. Да и одежда на нём городская — джинсы, ветровка, футболка и кроссовки. И в городе в такой одежде удобно, и в поезде.

Из избы выскочил разъярённый бородатый мужик в длиннополом пиджаке и широких штанах, заправленных в сапоги.

— Я этого так не оставлю! — кричал он. — Я управу найду! До самого князя дойду! В город еду!

Никита сразу сообразил, что ему тоже в город надо — неважно, какой.

Мужик вскочил на тарантас, взял в руки вожжи.

Никита подбежал, встал на подножку:

— Возьмите до города, мне тоже туда надо.

— Садись.

Мужик крикнул «Но!», лошадь тронула, и Никита буквально упал на сиденье.

— Вот же кровопивец! — не унимался мужик. — Взял и подсунул воск в бочках. Сверху отменного качества, а внутри…

Мужик махнул рукой.

— Меня на торгу едва не побили. Позор-то какой! Отродясь со мной такого не было! Меня Фёдором звать, — вдруг резко сменил он тему.

— Меня Никитой.

— Что-то я тебя здесь раньше не видел.

— Так я не местный, сам впервые в этих краях оказался. Проездом из Москвы.

— Правильно, честному человеку в этом селе делать нечего. А волостель — мошенник! Так князю и скажу.

Никита сначала подумал, что волостель — это фамилия такая. У наших людей таких фамилий не бывает: и редкие, и заковыристые. Но всё оказалось проще. Волостель — управляющий в деревне или в селе.

— Ты чем на жизнь зарабатываешь? — поинтересовался Фёдор.

— Доктор.

Мужик посмотрел на Никиту непонимающе.

— Лекарь, если так понятнее.

— Чего ж тут не понять? Врёшь, зубы заговариваешь или, как цирюльник, кровь пускаешь?

— Всё-таки пускаю.

Какие-то замшелые они тут, в селе своем. И словечки-то старинные — цирюльник. Неужели цивилизация не дошла?

— То-то я смотрю — одёжа на тебе странная. Да и обувка тоже. Вот я купец — и одет, как купец. Если боярин — так и его по одёжке сразу угадать можно.

— Разве лекари по-особому одеваются?

— Да, верно.

Они выехали на более широкую дорогу, где было движение — впереди виднелась попутная телега, навстречу другая ехала.

Постепенно Никита стал замечать, что не видно столбов и проводов — электрических, телефонных. Да и машин на дороге нет. На селе лошадь до сих пор в почёте — сена привезти, картошки, участок небольшой вспахать, на котором на тракторе не развернуться. Но где машины?

— До города далеко?

— Вёрст пять ещё, и Владимир.

Никита подумал, что ослышался. Ведь катастрофа «Невского экспресса» произошла между Питером и Москвой, а Владимир в другой стороне от столицы.

— Фёдор, Владимир этот между Москвой и Нижним?

— Конечно! А где же ему ещё быть? Испокон веков тут стоял.

Мозги отказывались принимать информацию. Ему же в Питер надо! Какой Владимир? И как он здесь очутился?

— Подожди, а год сейчас какой?

— Семь тысяч сто шестидесятый от сотворения мира.

Блин, это же сколько по-современному летоисчислению — от Рождества Христова, которое Пётр I ввёл с первого января одна тысяча семисотого года?

— Ну да, — кивнул Никита, стараясь не показать своего изумления. — А кто же нынче великий князь?

— Да уж семь лет Алексей Михайлович.

Верилось в услышанное с трудом. Какой-то бред сумасшедшего.

Показался город. Был он большей частью деревянным, хотя храмы и дома в центре были каменные. Столбов и проводов — так же как машин и прочих примет двадцать первого века, нигде не было видно.

Никита вздохнул. Получалось, всё, что говорил купец Фёдор, было истинной правдой. Осознать, а главное — принять эту правду было нелегко. Выходит, у него нет ни дома, ни работы, ни родни — как, впрочем, и всего другого, что делало жизнь налаженной и стабильной. А теперь он никто, бомж.

Фёдор остановил тарантас в центре.

— Приехали.

— Спасибо.

Никита выбрался из тарантаса и остановился в задумчивости. Куда идти, что делать, где и на какие деньги есть и спать? Перед ним встало множество вопросов, и пока никаких перспектив. А кушать уже хотелось — хоть на паперть иди попрошайничать. И церковь рядом была. Ноги сами понесли его туда.