Зеленые холмы Калифорнии - Екатерина Вильмонт

– Ну и какой же ты факт констатировала?

– А я сказала, что он жидяра.

– Что? Что ты сказала? – я зашлась от бешенства.

– Что слышала. Пусть не нарывается.

Я подошла и отвесила ей оплеуху.

– Ты сдурела? – закричала она.

– Это ты сдурела! – И я ударила ее по другой щеке. Никогда за все годы я не била ее. И она совершенно обалдела.

– Так вот, теперь ты послушаешь меня! Сию минуту ты позвонишь Марику и извинишься перед ним!

– Еще чего!

– Если ты этого не сделаешь, никакой Америки не будет!

– Будет! Куда ты денешься? За билеты денег не вернут.

– А мне плевать на деньги, если моя внучка ведет себя как… как последняя тварь. Гнусная, подзаборная тварь…

– Да ладно, небось вся уже трясешься, так и хочешь свою доченьку обнять.

– Ничего, я еще потерплю! – И я достала из ящика стола билеты. – Не веришь, что я их порву?

Она побледнела.

– Не смей!

– Посмею, если ты не извинишься перед Мариком. Мне в моем доме черносотенные настроения не нужны.

– И ты думаешь, что, если порвешь билеты, я стану пай-девочкой? Я буду безумно любить этого занудливого жиденыша? Три ха-ха! Если из-за него я не поеду в Америку, вам всем небо с овчинку покажется! А теперь рви! Рви! Я посмотрю!

Ей-богу, я разорвала бы билеты, но в этот миг у меня словно что-то сжалось в груди, в глазах потемнело, ноги подкосились, и я едва не рухнула на пол, в последний момент удержавшись за стол. Я выронила билеты, а она как коршун кинулась и подхватила их. Это меня добило. И я сползла на пол.

Я очнулась от укола. Надо мной склонилась Ванда, соседка с третьего этажа, врач. Славная, замученная женщина лет тридцати пяти.

– Леокадия Петровна, миленькая, слава богу, как вы нас напугали. Ничего, сейчас полегче будет.

За ее спиной я увидела перекошенное от страха, белое как мел лицо Стаськи.

– Лёка, ты прости, я не хотела…

– Потом будешь разговаривать! – довольно сурово распорядилась Ванда. – Помоги, подержи бабушкину руку, я еще укольчик сделаю. Надо бы в больницу, Леокадия Петровна.

– Да нет, мне лучше, все прошло, я сейчас встану.

Они вдвоем помогли мне встать и довели до кровати.

Когда я наконец легла на свою постель, Ванда повторила:

– Лучше бы в больницу… обследоваться…

– Ванда, больница сама по себе может угробить человека. Это еще один стресс. С меня хватит. А я полежу и оклемаюсь. Все пройдет. И я хочу есть…

– Только что-то совсем легкое, йогурт, например…

– Я сейчас! – метнулась на кухню Стаська.

– Ну, я пойду, у меня там Витька один, ему уроки делать надо, а без меня он…

– Конечно, Ванда, иди. Мне уже лучше, спасибо!

Она ушла. Я слышала, как хлопнула дверь.

– На, Лёкочка, ешь, хочешь, я тебя с ложечки покормлю, а?

– Уйди с глаз долой!

– Лёка, ну прости…

– Пока ты не извинишься перед Мариком, я тебя видеть не желаю!

– Значит, какой-то поганый Марик тебе дороже родной внучки?

– Видишь ли, у меня мать была полуеврейка, да и дед твой тоже был полуеврей, так что тебе лучше подальше держаться. Впрочем, я ведь не знаю, кто был твой отец, может, и вовсе еврей, и как тебе теперь быть, ума не приложу!

Она вспыхнула.

– Прекрати, ладно, я извинюсь! Но ты тогда будешь со мной разговаривать?

Господи, как маленькая…

– Там видно будет!

– Ладно! Только я пойду на кухню звонить…

– Иди.

Она ушла, а я, чуть выждав, сняла трубку. И ровным счетом ничего не услышала.

– Ну вот, я извинилась!

– Уйди!

– Почему? Я же извинилась!

– Нет, ты не извинялась, тебе стыдно, но ты так малодушна, что не можешь в этом признаться!

– Ладно, я позвоню! Хочешь, отсюда позвоню?

– Хочу!

Она набрала номер и при этом была опять бледная как мел.

– Здрасте, Наталья Игоревна, это Стася. А можно Марика? Спасибо! – до ужаса благонравным голосом проговорила она. – Марик? Привет, это я… Ой… Он трубку бросил, – в растерянности повернулась она ко мне.

– Я его хорошо понимаю. Приличные люди таким, как ты, руки не подают!

– Ну а как же я теперь перед ним извинюсь?

– Это уже твои проблемы. Уйди, я устала, спать хочу!

– Лёка, ты спи и не злись на меня, я вообще-то… Ну он меня достал своим занудством…

– Уйди бога ради. Видеть тебя не хочу!

Она на цыпочках вышла из комнаты. Надеюсь, она запомнит этот урок. Я в изнеможении откинулась на подушку, закрыла глаза и в ту же секунду словно воочию опять увидела, как Стаська в разгар скандала кидается спасать заветные билеты, не обращая внимания на то, что я почти теряю сознание… Неужто я все-таки упустила ее? В заботе о ее физическом, материальном и интеллектуальном развитии я забыла о душе? Но ведь говорят, что лучшее воспитание – пример воспитателя. Да ерунда это все! Ариадна… Я просто никудышный воспитатель. Потерпела полное фиаско и с дочерью, и с внучкой. Но почему? Я ведь так любила и ту и другую? А может, слишком любила? Может, слишком многое брала на себя? Ну, предположим, Стаська росла действительно в неполной семье, в до ужаса неполной, но Ариадна! У нее были отец и мать, бабушка и дядя, и все ее любили… Почему же она не умеет любить? Но может, вся ее любовь досталась тому парню, за которого она выходит замуж? Впрочем, я ведь не знаю, любовь там или расчет… Ах, я уже ничего о ней не знаю. Я просто хочу ее видеть, и слава богу, что не порвала билеты. Может быть, там, в Калифорнии, мне удастся связать ту нить, которая лопнула? «Порвалась дней связующая нить, как мне обрывки их соединить?»

Я заснула и проснулась от какого-то странного летнего звука, хотя на дворе конец января. И увидела, что возле непогашенной лампы бьет крылышками серая ночная бабочка. Откуда она взялась? Впрочем, в квартире тепло, она могла осенью заснуть и от тепла проснуться. Я почти ничего не знаю о жизни ночных бабочек. И вдруг мне вспомнился один ничего не значащий эпизод из времен ранней молодости. Я еще не была замужем, кажется, даже не была еще знакома с Лёней. Мы студенческой компанией гостили у кого-то на даче, и одна девочка безумно боялась ночных бабочек. Над ней посмеивались, а она то и дело взвизгивала, потому что к большому цветастому абажуру над столом на веранде слеталось множество всякой мошкары… И один парень, Гриша, весьма неравнодушный ко мне, все шептал:

– Лео, а ты у нас храбрая, как Жанна Д’Арк! Не боишься бабочек! Какая ты красивая, Лео, гораздо красивее этой фанатички Жанны!

Он был славный, влюбленный, и мне ужасно нравилось, что он зовет меня Лео! Никто и никогда больше не называл меня так. И почему-то я чувствовала себя такой счастливой… Впереди вся жизнь, я молода и красива, я студентка Школы-студии МХАТ, у меня впереди долгая счастливая жизнь в искусстве и очаровательный мальчик зовет меня Лео… И я не боюсь ночных бабочек…

Никогда я не вспоминала тот вечер, Гришка вскоре бросил институт и куда-то исчез. Да и о чем тут вспоминать? А вот вдруг вспомнилось…

Стася

И чего меня так плющит? Нахамила Марику, да фиг бы с ним, но Лёка на меня зуб наточила, разговаривает еле-еле. И как я не пойму, что она старая и живет своими представлениями, сто лет назад устаревшими? Это нельзя, и это нельзя, а это можно, но слегка. А я так не хочу! С какого перепугу я должна все это соблюдать? От такой жизни с тоски помереть можно. Странно, раньше я так не думала и не чувствовала. Я ей верила, старалась быть такой, чтобы нравиться ей. А сейчас мне наплевать! И ведь она всерьез могла бы порвать билеты, и тогда бы все рухнуло… Где-то я то ли читала, то ли слышала, что месть – это такое блюдо, которое надо подавать холодным… Я его холодным и подам, но таким острым, что… Как малюсенький зеленый перчик, который я однажды пробовала у Натэллы. Лежали себе в мисочке такие хорошенькие зеленые перчики, и сын Натэллы Вадим ел их и не морщился. Ну я решила тоже попробовать, мне тогда лет десять было. Я сунула перчик в рот и чуть коньки не отбросила! Ужас! Глаза на лоб вылезли, слезы градом, я как собака в жару язык высунула, руками замахала! Никогда не забуду. Моя месть будет такой же! Маленькой, зелененькой, остренькой… И запомнится надолго, я надеюсь. Лёка, наверное, меня проклянет, но потом простит, куда денется. А вдруг не получится… Я два раза попробовала, действует. Без промаха! А в школе вообще все парни, у которых, как выражается наша Матвеевна, «женилка выросла», просто слюнями исходят… Говорят, месть – разрушительное чувство. Фигня все это, очень даже созидательное чувство, стопудово! Как меня эта идея посетила, я сразу другой стала, у меня появилась цель, и я иду к ней медленно, но верно! И вот уже есть результат, мне нравится смотреть на себя в зеркало, и чем дальше, тем больше. Я согнала лишний жирок, волосы теперь блестят, как в рекламе, и вообще – девка что надо! И не может быть никаких сбоев! Не может быть просто потому, что не может быть! Лёку, конечно, жалко, но не могу я жить в сегодняшней жизни по ее старым правилам! Ничего не получится. Надо только вести себя умнее, не прокалываться по пустякам. На фиг я спустила собак на Марика? На фиг обозвала жидярой? Была бы умнее, назвала бы хоть кретином, хоть болваном, хоть кем, и ничего бы такого не было. А теперь Лёка вся бледнющая, еле ноги таскает… Когда она вдруг на пол свалилась, мне показалось, что она умерла… И так жутко стало, как будто я бежала-бежала, и вдруг обрыв… Один раз в детстве так было. На даче у Геры мы пошли гулять, а я все вперед забегала наперегонки с Водолеем – так пса звали, лохматый такой здоровый пес был… Я неслась за ним, а там овраг… В самый последний момент Лёка меня за юбку поймала… Только теперь меня уже некому будет поймать…