Алмазный остров - Евгений Сухов

Обед был с вином и фруктами, в центре стола торжественно был водружен заморский плод ананас. На все изыски Артур истратил пятнадцать рублей, не считая той трешницы, что отдал кучеру. У него оставалось немногим более шестидесяти целковых, чего было вполне достаточно, чтобы доехать, скажем, до Будапешта или Вены. Но вот как туда добираться без паспорта? Впрочем, хороший обед, вино, барышня, готовая разделить ложе, – чего еще надобно здоровому неглупому мужчине? Пару-тройку дней у нее вполне можно перегодить, а там, глядишь, и придет какое-нибудь разумное решение или подвернется счастливый случай. Главное – не мельтешить, даже если куда и торопишься. И не суетиться.

Отобедав, Артур и Ванда сели на оттоманку.

Разговор отчего-то не ладился. Оба чего-то дожидались, словно к ним вот-вот должен был прийти неизвестно кто и в приказном тоне велеть начать соитие. Или, во всяком случае, побудить к тому.

Наконец, Артур начал наступление. Он приобнял кокотку за талию и, убедившись, что она не возражает, прижал к себе. Ванда сдержанно улыбнулась краешками губ.

Артур скользнул ладонью к ее пышной груди.

Ванда слегка прикрыла глаза, раскрыла пухлый ротик.

Артур поднес к ее рту свободную ладонь и одним движением стер ярко-красную помаду с аппетитных губ. А затем впился в них долгим и страстным поцелуем…

Амалия Шульц, «вдова магдебургского пастора», снимала одноэтажный домик в шесть комнат с небольшим садом в самом конце улицы Видок. Конечно, это были не апартаменты генерала фон Штайна на Литейном проспекте в Петербурге, к которым, надо признать, она успела привыкнуть, однако пани Шульц знала и более скверные времена. Так что жаловаться было особо не на что, а ежели принять во внимание тот факт, что в кармане ее блузы лежали десять тысяч рублей, которые для людей прижимистых или экономных являлись бы целым состоянием, то жить можно было вполне сносно. Во всяком случае, первое время.

Мешало одно – невыносимая скука!

Согласитесь, господа, скушно жить, когда один день похож на другой, как братья-близнецы. Тем более для натуры деятельной и авантюристической. Посему уже через два дня Амалия решила предпринять очередной демарш: облегчить ювелирный магазин на пару-тройку дорогих… пожалуй, что самых дорогих украшений.

Решение пришло утром, и к середине дня пани Амалия была уже готова к совершению очередной аферы.

Доехав до Рыночной площади и пройдя в самый ее конец, где стояли ночлежные дома для бедных, «пасторша» вошла в один из домов и пробыла в нем около двух часов. Из дома она вышла в сопровождении седого старика в длинном белом рубище и полноватой женщины с ребенком – девочкой шести-семи лет.

Старик немилосердно маялся с похмелья и являл собой почти апостольский облик: огромные печальные глаза, наполненные мукой последствий вчерашнего возлияния, и худые щеки от хронического недоедания. Женщина, одетая ненамного лучше старца, имела простоватое лицо и своим обликом чем-то напоминала флегматическую корову, которой ни до кого и ни до чего не было никакого дела, кроме своей нескончаемой жвачки. От нее пахло потом и семечками подсолнечника, отчего Амалия-Ольга шла чуть поодаль от нее. Девочка была одета в заношенное бабье пальто, которое ей было до самых пят, не умела говорить и ничего не слышала. Ее огромные глаза были такими, словно она видела этот мир впервые.

Странная четверка взяла на площади экипаж и отбыла почти на самую окраину Варшавы. Остановившись возле дома с вывеской «Меблированные комнаты пани Строгановской», они прошли на второй этаж сего второсортного гостиничного заведения, где у них не спросили ни пашпортов, ни видов на жительство, потому как одна из комнат была снята Амалией Шульц заблаговременно. Через некоторое время к дому с вывеской подъехала бричка, и из нее выпрыгнул приказчик галантерейного магазина с большими кульками и коробками. Ему понадобилось сделать три ходки, чтобы поднять на второй этаж все привезенное. Через полчаса он вышел, немного удивленный, но весьма довольный. Очевидно, полученные чаевые его вполне удовлетворили. Довольно улыбаясь, приказчик укатил восвояси, а еще через час из дома с вывеской вышли молодая женщина с пожилым мужчиной, убеленным сединами, в отличном новом пальто, мягкой шляпе и с дорогой тростью, с костяным набалдашником, делающими его похожим на германского промышленного магната, передавшего не столь давно все свои дела молодым отпрыскам. Лицо старика теперь имело благообразный вид, так как Амалия, проинструктировав, как ему следует себя вести во время «акции» (так она называла задуманное жульничество), чуток опохмелила его и заставила откушать горячего жюльена, после чего лицо старика потеряло мученическое выражение и приобрело тихую и чуть печальную благость. По плану Амалии старик должен был изображать ее отца.

Полноватая женщина тоже преобразилась. От нее теперь исходил тонкий аромат цитрусового одеколона, а одета она была как матрона, занимающаяся присмотром за малолетним ребенком. За руку она держала девочку в соломенной шляпке и матросском костюмчике, похожую на юную баронессу германских кровей. Ее огромные синие глаза смотрели на мир так, как будто они видели его впервые. По замыслу Амалии, девчонка должна была изображать ее дочь. Сама Амалия была облачена в свое лучшее платье с серебристыми соболями, стоившее ей когда-то огромных денег. На плечах – бархатная накидка, застегнутая на шее большой изумрудной брошью, и шляпка из тончайшей сарацинской соломки с букетом роз и страусиными перьями посередине дополняли ее одеяние ежели не герцогини, то уж княжны или княгини как пить дать!

Взяв извозчика, счастливая семья подкатила к большому ювелирному магазину пана Полторацкого в северной части Саксонской площади. Магазин был лучшим в городе и, следовательно, одним из самых дорогих во всем Царстве Польском. Оставив коляску у дверей, «семья» вошла в магазин и остановилась у витрины с бриллиантовыми изделиями. Прознав про непростых клиентов, к ним вышел сам пан управляющий Яцек Полторацкий, сын престарелого пана Владислава Полторацкого. Управляющий счастливо улыбнулся Амалии, и та одарила его своим знаменитым светящимся взглядом, вызвавшим у Яцека появление на теле мурашек и шевеление волос на руках и груди.

– Чего изволит, пани? – спросил он с легким поклоном набриолиненной головы.

– Баронесса фон Гольстен, – с улыбкой поправила его Амалия. Говорила она по-немецки.

– Ах да, ну конечно, – словно узнавая баронессу, произнес извиняющимся тоном Яцек. – Прошу у баронессы прощения.

По-немецки он говорил плохо. Что было хорошо, следовательно, он вряд ли способен был уловить ее легкий акцент.

– Ну что вы, – примирительным тоном ответила Амалия. – Мы с отцом и дочерью, – она посмотрела на старика и девочку, – в Варшаве всего-то проездом. Хотели провести у вас два дня. Инкогнито, – она со значением посмотрела на Яцека. – Но пресса уже прознала о нашем приезде, а сегодня мы получили приглашение на обед от его высокопревосходительства генерал-губернатора Георгия Антоновича.

– Кхм! – со значением кашлянул пан Яцек.

– Он просит прибыть к нему в четыре часа пополудни, а все мои украшения, – Амалия беспомощно развела руками, – отстали вместе со всем нашим багажом и будут в Варшаве только поздно вечером. Поэтому я хотела бы купить у вас что-нибудь подходящее для того, чтобы надеть на прием к его высокопревосходительству… Ну, вы меня понимаете?

– Разумеется, баронесса, вы правильно сделали, что пришли именно к нам. Давайте сейчас посмотрим! Ну, чего вы встали? – прикрикнул он на приказчика. – Несите для баронессы украшения!

Яцек был сама любезность. Колье, подвески, броши – все для пани, то бишь баронессы.

Осмотр драгоценностей был не очень долгим. Ибо знающему человеку увидеть то, что действительно представляет настоящую ценность, – раз плюнуть. Ну, вот разве что еще примерить, чтобы посмотреть, как будет выглядеть колье на лебединой шее и серьги на маленьких красивых ушках.

– Вот эта бриллиантовая подвеска меня бы устроила, – указала затянутым в лайковую перчатку пальчиком Амалия. – И еще… – она немного подумала и повела пальчиком по витрине, – вот это колье. И еще эта диадема.

Старик, наблюдая за действиями «дочери», шумно вздохнул. Амалия метнула на него быстрый взгляд, после чего бывший оборванец принял позу знающего себе цену человека, для которого приобретение очередных бриллиантовых безделушек дочерью – на его, разумеется, деньги – все равно что выпить чашечку кофею.

– Прекрасный выбор, баронесса! – с восхищением произнес Яцек, восторженно глядя на Амалию. – Это самое лучшее, что у нас есть. И, – он слегка смутился, – конечно же, вы уж меня простите, самое дорогое.

– Цена для меня не имеет никакого значения, – просто ответила Амалия. – Сколько?