Время – московское! - Александр Зорич

– Ага. И еще – из костей выводится кальций. Это нам в школе говорили, – добавлял Никита. – Если бы я мог тогда представить, что в эту самую невесомость когда-нибудь попаду больше чем на полдня, слушал бы внимательнее…

– И что?

– Ну что… Кости становятся хрупкими, ломкими. Как у стариков, – вслух рассуждал Штейнгольц. – Вскоре начинаются сбои в работе вестибулярной системы, как у беременных…

– Это верно! У меня не прекращается головокружение! И тошнота! – подтверждал Башкирцев.

– Также нарушается работа сердечно-сосудистой системы… – загробным голосом продолжал Никита. – Я уже не говорю про синяки…

Штейнгольц и Башкирцев отвечали Никите согласным мычанием. Таня угрюмо потирала бедро.

Синяков на «Счастливом» она набила больше, чем за все детство и отрочество вместе взятые. Правильно дозировать мышечные усилия оказалось нелегко, особенно – поначалу. Вот и выходило, что, экспрессивно отстегивая фиксирующие ремни своего кресла-кровати, ты подлетал к самому потолку и бился в него головой.

Но настоящий кошмар начинался на кухне и в туалете, где приходилось совершать множество движений в весьма ограниченном пространстве. Не раз и не два Таня пожалела, что не взяла с собой наколенников и налокотников, в которых обычно каталась на роликовых коньках.

Одно утешало: мышцы в условиях невесомости должны были захиреть, значит, и мышечные усилия обещали становиться все более скромными, а синяки – все менее внушительными…

Кстати, о мышцах. Если Штейнгольца, Башкирцева и Никиту тема атрофии мышечной ткани в условиях невесомости оставляла равнодушными, то для Нарзоева эта проблема оказалась «Геморроем Номер Один» (выражение самого Нарзоева).

Не тратя времени на охи и ахи, Нарзоев сразу же принялся мастерить себе тренажер. Не один час он провел в транспортном и технических отсеках, соображая, какие узлы и детали можно безболезненно изъять из тела «Счастливого» на благо физкультуры и спорта.

После ряда экспериментов он остановился на фрагментах привода грузового лацпорта («Слона же мы не будем на борт принимать, правильно?»). В самом деле, самые тяжелые железки ничего не весили, но ничто не мешало использовать в качестве объекта приложения мышечных усилий гидромагнитные поршни, снабдив их соответствующими дополнительными приспособлениями.

Нарзоев расчистил себе место в правом переднем углу пассажирского салона, отвинтив от пола и старательно принайтовав к паре других четыре пассажирских кресла. На образовавшемся пространстве решено было разместить спортплощадку.

Таким образом, пока Штейнгольц, Башкирцев и Никита предавались научным спорам, Нарзоев пыхтел и сопел, сгибался и разгибался, сжимая в сильных руках стальные рычаги своего самопального тренажера, обмотанные серой изолентой.

Таня понимала рвение Нарзоева. В отличие от господ-археологов ему – в плане телесном – было что терять. Сложен Нарзоев был и впрямь неплохо, а его развитые мышцы недвусмысленно свидетельствовали о том, что и при нормальной гравитации свободное время Алекс проводил отнюдь не в библиотеке…

Поразмыслив, Таня последовала примеру Нарзоева и принялась упражняться. Не столько потому, что боялась потерять бицепсы и трицепсы (которых у нее не было), сколько от скуки.

А вот остальные к детищу Нарзоева оказались равнодушны. До полной враждебности.

– Нашли время качаться. Можно сказать, перед лицом смерти! – презрительно цедил Никита.

– Да уйметесь вы, интересно, когда-нибудь со своими железяками? – вполголоса ворчал Штейнгольц. – Лучше бы поесть приготовили.

– Полностью согласен с предыдущими ораторами, – подытоживал Башкирцев, протирая очки в черепаховой оправе краем красно-бело-синей футболки с университетским гербом (девиз на гербе гласил: «Сила тока – в амперах. Сила знания – в россах!»). – Есть хочется!

Кстати, о еде.

Первые три дня на борту «Счастливого» питались исключительно бутербродами с сыром и ветчиной. Аппетита почти не было, поэтому коробку, которой в нормальных условиях четырем физически здоровым мужчинам и женщине хватило бы разве что на хороший ужин, удалось растянуть на шесть трапез. Но бутерброды вскоре закончились.

Нет, съестных припасов на борту «Счастливого» оставалось еще достаточно. Но! Эти припасы нуждались в приготовлении.

Или, как выразился Башкирцев, «в дополнительной механической и термической обработке».

Дело в том, что японский повар Тодо Аои, память которого, в числе прочих членов экспедиции, уцелевшие почтили минутой молчания, набил закрома «Счастливого» вовсе не полуфабрикатами. И даже не саморазогревающимися консервами – как сделала бы Таня. А высококачественным сырьем для своих кулинарных изысков – сырыми овощами, фруктами, цельными крупами, мороженым мясом и рыбой…

Все это, по мысли Тодо, предстояло варить, жарить, тушить.

Но Тодо погиб. А продукты остались.

– Ну что, Танюха, покажешь класс? – спросил Нарзоев, когда стало ясно: кому-то придется встать к плите.

– Я? – испугалась Таня.

– Ты. А кто – я, что ли? – хохотнул Нарзоев.

– Но почему я?

– А кто еще? Не эти же? – Нарзоев кивком головы указал в сторону Башкирцева, Никиты и Штейнгольца, с увлечением обсуждавших актуальный ксеноархеологический вопрос: отчего «черепков» в Коллекции всего двенадцать, а не, скажем, четырнадцать. По тону Нарзоева чувствовалось, что он ни на секунду не верит в способность указанного научного коллектива очистить от кожуры картофелину…

– Но я… Понимаете, Алекс… Я не умею! – призналась Таня.

И впрямь, так причудливо сложилась ее жизнь, что научиться готовить ей не случилось. Когда Таня была школьницей, на кухне орудовал отец, который допустил к плите посторонних лишь однажды – в день, когда сломал шейку бедра. Потом, в общежитии, обедами и ужинами занималась домовитая Люба. В те разы, когда Таня оказывалась в гостях у оголодавшего Воздвиженского, она ограничивалась разогревом полуфабрикатов, компенсируя избыточное рвение в использовании соли тщательной сервировкой стола – цветочками и салфеточками.

Впрочем, Воздвиженский не возражал. «Знаешь ли ты, Татьяна, определение интеллигентной женщины?» – зычным голосом спрашивал он. И, игнорируя Танин утвердительный кивок, в сорок пятый раз провозвещал: «Интеллигентная женщина – это женщина, которая не умеет готовить!»

Ну а во время совместной жизни с Тамилой Таня и вовсе перешла на питание йогуртами и залитыми соком пшеничными хлопьями. Тамила соблюдала строгую балетную диету. А Тане было все равно.

– Не умеешь? Как это не умеешь? – недоуменно переспросил Нарзоев.

– Так – не умею. Я умею только разогревать. Ну, в крайнем случае могу поджарить готовую котлету…

Реакция Нарзоева удивила Таню. Вместо того чтобы процедить что-нибудь сдержанно-презрительное и, закатав рукава, самому встать за разделочный стол (а точнее, повиснуть возле него, держась одной рукой за поручень, а другой рукой орудуя ножом), он решительно заявил:

– Не может этого быть! Все женщины умеют готовить. У них умение готовить – генетическое. И записано в подсознании. Наверняка и у тебя записано. Так что не надо тут вот это вот всё!

Возражения застряли у Тани в горле. В голосе Нарзоева звучала такая несгибаемая вера…

– Ладно. Я попытаюсь. Только вы, пожалуйста, мне помогите! Потому что я одна не справлюсь…

– Чем же я тебе помогу? Я в этом деле дуб дубом…

– Ну хоть подержите меня, что ли… Одной рукой я много не наготовлю.

Так они и куховарили. Нарзоев, упираясь ногами и спиной в противоположные переборки, придерживал Таню за талию, а Таня разделывала судака (впрочем, в том, что это был именно судак, Таня уверена не была – с тем же успехом это мог быть морской окунь или минтай).

После недолгого, но темпераментного совещания Таня и Нарзоев решили приготовить рыбные котлеты. Нарзоев признался, что с детского сада их не едал и мечтает предаться ностальгии. А Таня, по счастью, несколько раз наблюдала за тем, как котлеты производила Люба. И вроде бы даже помнила, что именно, кроме, конечно, рыбы, в эти котлеты кладут.

– Тем более котлеты полезны для здоровья! В рыбных костях содержится кальций! Кажется, Никита говорил, что кальция нам как раз и не хватает, так? – осведомился Нарзоев.

– Да, – кивнула Таня. – Котлеты – это по-взрослому.

На то, чтобы получить из двух цельных рыбин ломти филе без костей и кожи, у них ушел добрый час. Промыть рыбу тоже оказалось нелегкой задачей: и Таня, и Нарзоев насквозь промокли – пузыри воды вырывались из намотанного на кран пакета и летели куда попало, а воспользоваться герметичной мойкой, которая была встроена в комбайн, кулинары не догадались.

Правда, после мясорубки дело пошло веселее. В фарш были добавлены перец, соль, размоченный в лимонаде хлеб (молоко, в котором хлеб нужно было вымачивать по рецепту, они отыскали среди запасов только на следующий день), и Таня принялась формировать котлетки. Увы! Фарш плохо держал форму приплюснутого эллипсоида, заготовки то и дело разваливались на части. Намаявшись с претенциозными эллипсоидами, Таня и Нарзоев сочли, что «котлетки» нужно превратить в «тефтельки». В конце концов, какая разница? А катать шарики гораздо проще…