Уральская Обь - Дмитрий Арбузов

И часа не прошло, как я проснулся от смертельной духоты в луже пота, скопившейся под спиной. Ощущения наисквернейшие, дышать нечем, соль щиплет глаза. Полог нет и мысли откинуть – за ним беснуется гуща насекомых в такой вакханалии, что тент колышется! Лежать тоже стало невмоготу. Что ж, скрепя сердце, бегу окунуться в реку. Сползаю в холодный поток в одежде, как есть, и пью, пью, пью… Потом также бегом обратно, пока не «сожрали». Влага сразу же начинает испаряться, мокрая одежда обеспечивает терморегуляцию организма, появляется желанная прохлада. Как засыпаю, не помню.

Картина вторая. Сквозь сон чувствую, что руки и ноги плавятся. Одежда на мне мокрой как не бывала, зато под спиной снова скопился пот, в палатке ещё более душно – наступил парниковый эффект. Опять надо бы сбегать искупаться, но я не хочу больше вылезать наружу ни под каким предлогом! Начинается молчаливая истерика, чуть не до слёз. По лесу спокойно не пройдёшь, и в палатке чувствуешь себя словно в микроволновке. В небе же светит всё то же ненавистное солнце – ни капли влаги за всю неделю, жара и комары достали!!! И снова ни ветерка! Боже… Я чувствовал, что сейчас сойду с ума, что не вынесу всего этого затянувшегося кошмара. Говорите, холод страшен? Да его пережить в несколько раз проще, согреваясь движением! А в жару чем охлаждаться, скажите мне? Передвигаться-то невозможно! Будь всё оно проклято!!! И я как никогда вспомнил маму, её довольную кошку в прохладном доме, всех святых и то, что существуют такие бесполезные и прекрасные вещи, как холодильник Whirlpool со всеми вытекающими из него последствиями. С Ваней происходило, по-видимому, нечто схожее. Он вдруг прокряхтел, еле ворочая распухшим языком, не размыкая глаз, что-то несуразное: «Ага, желаю… Холодненького… Пускай, и такое сойдёт… Двойную порцию, пожалуйста, очень вас прошу…» И чего-то там ещё, из чего я различил только «спасибо». Довёл парня…

За этот жаркий день температура воздуха поднималась, как я предполагаю, до тридцати в тени; окунаться на реку бегал, просыпаясь, почти каждый час. Только где-то после пяти вечера, наконец, смог расслабиться и спокойно заснуть. Иван же так и лежал весь день пластом и даже не шевелился. Проснулись одновременно, часам к одиннадцати ночи, друг на друга посмотрели недоумённо, как заново родившись, с вопросом: «Жив ли?» Затем «отходили», снова и снова варили чай, пили его непрерывно, прячась в дыму, и смеялись, воображая модных московских девочек, отправленных по путёвке в тур на Приполярный Урал загорать и купаться, одетых в купальники, прозрачные платья, с кремом для загара в сумочках, полотенцами через плечо и розовыми зонтиками в руках.

Мошки к ночи сошли, но комары продолжали держать вахту Дрожим над каждой таблеткой «Фумитокса» – уже много их сожгли за эти дни, всё играем с комарами в «газовую камеру» – пора с этой манией завязывать. Лагерь решили переставить с острова на другой берег Пайтывиса, ближе к Хойле. Там и в лесу тенистей, и есть за чем палатку от прямых лучей солнца укрыть. О продолжении путешествия не шло и речи: жаркий денёк, который мы сегодня пережили, негласным общим решением приравнялся нами к полноценному трудовому дню.

Но я не могу долго сидеть на одном месте, поэтому, набросив куртку, закутавшись в шарф, упрятав руки в перчатки, надушившись Autan-ом (без этой основательной защиты от костра не отойдёшь) и собрав спиннинг, отправляюсь в обратном направлении – за рыбой в устье Левой Пайеры. За час вытаскиваю из ямки с десяток приличных хариусов, решив наловить сразу впрок, – поесть на завтра и заготовить мало солку в дорогу. Но все рыбы, кроме съеденных в ту славную ночь, к утру от нас «уплыли» – хариус очень нежен, и даже при хранении в холодной воде через несколько часов становится квелым: мясо теряет упругость, не портится, но начинает расползаться. На устье Пайтывиса жили несколько дней, пережидали «комариный сезон». Важной задачей было – разведать местность, отыскать возможную дорогу дальше, и в один из вечеров, когда гнуса не становилось меньше, но он в некоторой степени терял свою агрессивность, с намерением осуществить задуманное я отправился на прогулку вверх по реке Хойле, по дороге, приходящей на её устье откуда-то с Тань-ю. И нам повезло: дорога нашлась! Она начиналась в километре от устья Хойлы, с перекрёстка. Две другие дороги имели иное направление: одна уводила куда-то в сторону Правой Пайеры, вторая являлась промежуточным звеном, соединяющим перекрёсток с основным трактом, по которому мы пришли в Пятиречье. Поэтому я сразу свернул в направлении истоков Хойлы и вскоре со склона увидел, как дорога пересекает реку и метит в сопку, забирая к югу всё дальше. Мне всё сразу стало понятно.

Заглянув в сторону верховьев Хойлы, я не мог уже отделаться от мысли осмотреть и её каньоны, тем более край одного из них был виден с дороги. В результате, вместо того, чтобы преспокойно вернуться в лагерь, я продолжил свой путь вдоль реки, преодолел нижний каньон, где Хойла волнообразно зажата тёмными, как корни старых деревьев, скалами, и даже поднялся немного к верховьям за границу леса, чтобы увидеть каньон большой. И долина Хойлы, надо сказать, пришлась мне по вкусу. Это не только чёрные каньоны с их каменистыми, утонувшими в аконитовых зарослях оврагами и мрачными скалами-обрубками, но и задорный, светлый характер реки. Миниатюрные деревца на горбатых, осыпающихся от ветхости склонах, витиеватые наледи по крутым оврагам, и, что самое замечательное, – высокие кары в самых верховьях, украшенные, словно гигантскими царапинами, росчерками матовых снежников. Поднявшись на сопку, я увидел, как в сторону этих каров, минуя большой каньон, поднимается дорога – видимо та, что уводит с перекрёстка в сизые распадки Правой Пайеры. Тогда я, полюбовавшись видом, устало повернул обратно, но сейчас, вспоминая тот момент, понимаю, что надо было бы пробежаться ещё километров на пять-семь вперёд, чтобы запечатлеть в душе те красоты как можно живее, чётче, рассмотреть их поближе, а то и коснуться рукой. Последние километры до лагеря пришлись на время, когда гнус обретает свою «магическую силу» и сохраняет её до захода солнца. Как повелось, достаю перчатки, закутываюсь в непромокаемый плащ, накидываю капюшон, – в жизни бы не подумал, что буду так использовать все эти вещи, предназначенные совсем для иных целей, – и начинаю как можно быстрее идти, пока не наступила жара.

– Нашлась дорога? – встречает вопросом Иван, отделяясь от дымовой завесы костра как вполне самостоятельный элемент. Пока я бродил, он пришил и примотал скотчем кусок резины, вырезав из него что-то наподобие сладкого кренделя, к своему сапогу. Получилось, что одна нога стала короче и тоньше другой.

– Угу, – кратко осведомляю я, наоборот, поскорее исчезая в дыму. Меня преследует гигантская толпа насекомых, завидев которую Ваня от удивления даже присвистнул. – Такая же вездеходная колея, что привела сюда.

И я начинаю смаковать слова, глотая притомлённый на углях чай из обжигающей кружки. Хорошо так вернуться из краткого похода обратно к товарищу, ожидающему твоего скорого возвращения у большого огня, невзирая на явные для него неприятности с этим связанные, такие как ветер, дождь или вот, комары, – и поведать ему о своих приключениях! Я уверен, когда люди жили неразрывно с природой, так и было. Человек становится другом человеку только когда разделяет с ним радость и грусть под незримым покровом «сил высших». В природе то происходит само собой: человек, испытывая невзгоды, превратности судьбы, становится добрее, внимательней к окружающему его миру. Современные городские условия, наоборот, способствуют разобщению, и иные представления о «нормах жизни» складываются у нас в подсознании, вынуждая не смотреть друг другу в глаза. Человек способен устанавливать свои порядки, и благодаря этой его черте он окончательно отделился от лона природы и организовал свой круг бытия, кардинально отличный от всего нечеловеческого, где не в сплочённости и дружбе уже живёт, а больше в замкнутости и хитрости. Этого не отмечено ни на одной карте, но оно существует: Земля давно поделена на две части. Человек и человеческое, выделяющееся из общей концепции природы, и всё остальное, – целый океан вокруг коптящих островков суши, обладающий своими, отличными от людских, жизненными приоритетами. Разница той и другой частей только на вид ничтожна, на деле же она является основополагающей линией развития личности прежде всего. Только вдумайтесь в это, и всё сразу же прояснится. В толпе человек, являясь придатком гигантского механизма, чувствует свою ничтожность, а здесь, в природе, не сомневается в единстве всего живого, представляет героем из эпоса себя. На работе и дома его мнение о себе самом складывается из единиц лженауки о добропорядочном, интеллигентном и терпеливом человеке, а в лесу зависит от силы воли, броской находчивости и откровенной смелости – противолежащих причин. Природа, как расширяющаяся вселенная, не приемлет рабов и заскорузлого к себе отношения, она учит бороться за жизнь, каждый раз избирать новые пути для достижения цели, а глобальная система человеческих взаимоотношений поощряет совсем иные ценности, вынуждая слепо приспосабливаться к постоянству. Да и что тут вдумываться! Разница впечатлений очевидна. Застревая в автомобильных пробках и толкаясь в тоннелях метро, ты испытываешь одни только мучения от жизни, где отсутствует и капля радости. Здесь нежелание сделать лишний шаг навстречу другим – не случайность, а общепринятая закономерность (привычка); в горах же ноги сами несут тебя ввысь, неприятные мелочи не так раздражают, встречи с людьми чудесны. А что есть скудность, ограниченность рутины, её шумная беспросветность и постоянная зависимость человека от множества мелких, убивающих божественное предназначение причин в сравнении с горными просторами, когда облака возлежат перед тобой как на ладони, когда в пространстве теряется взгляд? Что там говорить! Никакое благополучие не заменит сердцу человека щемящего чувства свободы! Природа жестко воспитывает человеческую личность, а не ранит или сушит её. Откуда же взяться самопожертвованию там, где его быть не может? Где мир – не единое целое, а жилплощадь, и существует разница между шумом, грязью столицы и уютом квартиры: однозначно «своим» и непримиримо «чужим». Нет сомнений, что мир людей излагает совсем иные законы, чем дикая природа. И раз за разом обращаясь к горам и лесу, я как никогда начинаю чувствовать эту разницу, понимать, что в природе способен коренным образом изменяться, можно сказать – совершенствоваться по её методике; учиться жить полноценно. С помощью красочных картин природы я открываю в себе, обычном человеке, столько всего нового и прекрасного, что это радикально меняет существующую систему ценностей моего подсознания. Жизнь человека в дикой природе – это совсем другая жизнь. Мечта…