Человек и его окрестности - Фазиль Искандер

Но вот годы прошли. Старый феодал умер и покоится в своей деревенской могиле. Блеск Юриной рапиры померк, тогда как блеск денег коммерсанта воссиял.

— Он из славы не смог сделать деньги, — сказал коммерсант, — а я из денег сделал славу.

И тут он выложил секунданту горькую обиду на Юру. Оказывается, слухи о том, что он когда-то упал в обморок от укуса осы, проникли в коммерческие круги. Оказывается, один делец пустил злую шутку против него. Оказывается, он сказал про него, что с ним опасно иметь дело. Стоит местному прокурору поднести ему на пинцете осу, даже дохлую, как он, видите ли, расколется и всех продаст.

Глупая, но вредная для коммерции шутка. Не может же он, солидный коммерсант, всем говорить, что в ответ на такую угрозу обалдевшего прокурора он мог бы выхватить этот пинцет и этим же пинцетом вырвать из ушей его жены бриллиантовые серьги, которые этот прокурор брал у него без всякого пинцета.

А кто пустил эти слухи? Юра. А что было на самом деле? Школьники впервые в жизни выехали на загородный пикник. И он впервые в жизни выпил. Тем более водку. И ему стало плохо. И тут его укусила оса. И ему стало совсем плохо. Вот и все! А Юра говорит только про осу, а про то, что было перед этим, не говорит. Дуэль так дуэль! Только на той лужайке, где его укусила оса, и ни на какое другое место он не согласен. Но ему нужен один месяц свободной жизни.

— У меня недвижимость, — сказал он сокрушенно, как о роковой тяжести на сердце. — Юре хорошо. Отдал рапиру истопнику ковыряться в топке и гуляй! А у меня недвижимость!

Юра согласился на знакомую лужайку, дал месяц коммерсанту подвигать своей недвижимостью, и, кажется, напрасно.

Через две недели к нему нагрянули чекисты. Надо сказать, что они и раньше приглядывались к нему. Они объявили ему, что он, по их сведеньям, незаконно хранит оружие и, если он его сам не отдаст, они вынуждены будут устроить обыск.

— Рапира в чулане, — ответил Юра спокойно, — можете взять.

— Пистолет, — поправил его старший по званию и вдруг расселся за столом, как бы в ожидании, а может быть, и в самом деле ожидая примирительного угощения.

Следующий по званию ушел на кухню, то ли для того, чтобы присмотреться к запасам провизии и возможности мирного застолья, то ли для того, чтобы оттуда пройти в чулан, где пистолет мог храниться в дружеском соседстве с рапирой. Впрочем, одно не исключает другое.

Юра был спокоен за пистолет. Он лежал на цветастом абажуре, свисавшем с потолка в середине комнаты, где уютно расположился главный чекист. Юра был уверен, что никто из них не догадается тряхнуть абажур, чтобы пистолет шлепнулся на пол. Так оно и оказалось.

Но самый младший по званию, всего их было трое, подошел к книжной полке как бы в поисках именно той книги, в которую он мог вложить пистолет. Юра во время своих поездок за границу ухитрялся привозить запретные книги, которые он давал почитать надежным людям, и хранил их на чердаке.

Но случайность — о, ужас! — один из его друзей, кстати секундант, как раз накануне вечером вернул ему «Технологию власти» Авторханова, и Юра, обсуждая с ним технологию собственной дуэли, небрежно сунул ее на полку, с тем чтобы потом перенести в тайник, и забыл.

И она теперь не только не стояла на полке, а вывалилась оттуда и лежала у ног молодого человека, при этом, как назло, обложкой вверх.

Как только Юра, похолодев, это заметил, молодой чекист, словно почувствовав его взгляд, посмотрел себе под ноги и увидел любимый охотничий трофей своего учреждения.

И что он сделал? Слушайте внимательно. Как бы изучая книги на полке, он так передвинулся, чтобы прикрыть от старшего чекиста лежащую на полу книгу, а потом ногой тихо запихнул ее за край нижней полки.

Браво! Браво! Это было, и мы должны быть верны истории. Молодой чекист оказался настоящим патриотом нашего края. Не мог он своего знаменитого земляка не попытаться спасти. За «Технологию власти» в те годы в провинции давали до пяти лет. Возможно, года три Юре могли скостить за прославление Родины рапирой. Но и два года лагерей — никому не нужное удовольствие.

Только молодой чекист успел убрать свою филантропическую ногу, как в комнату ворвался тот чекист, что ходил на кухню и в чулан. Он был разъярен и держал в руке Юрину рапиру, как некий миноискатель.

Навряд ли он был разъярен тем, что не обнаружил пистолет в чулане рядом с рапирой, как двух старых бойцов, вспоминающих боевые поединки. Скорее всего, его разъярил пустой холодильник Юры, потому что он с удручающей многозначительностью широко развел руками и произнес:

— Ничего.

При этом рука его, сжимавшая рукоять рапиры, так неосторожно откинулась, что кончик рапиры задел абажур и тот качнулся. Юра поспешил отобрать у него рапиру и поставил ее в ближайший угол, как нелишний аргумент, может быть, и не только былых заслуг.

Услышав удручающе короткий доклад своего помощника, начальник явно помрачнел и принял за столом гораздо более официальную позу.

— Обыскать, перевернуть все вверх дном! — приказал он.

Повальный обыск начался с книжных полок. По словам Юры, под видом пистолета они искали нелегальные книги, а под видом нелегальных книг искали доллары, которых он, кстати, никогда не привозил, превращая их в книги или шмотки для жены.

Юра был уверен, что они ищут доллары, потому что каждую книгу, которую они брали с полки, встряхивали над полом, при этом целомудренно каждый раз проводя эту процедуру в рамках кругозора начальника. Ясно, что такая процедура совершенно излишня, если они искали только пистолет, вложенный в книги, и вполне оправдана, если они искали доллары, вложенные между страниц.

После того как половину книг его большой библиотеки перетряхнули, а долларовые бумаги так и не усеяли пол преступно красивым ковром, но при этом воздух комнаты наполнился задумчивой, а может быть, и гневной пороховой пылью старых книг, начальник яростно закашлялся. Багровея и превозмогая кашель, он зарычал:

— Ищите постранично!

По-видимому, он решил, что Юра подклеивает доллары к страницам своих книг. Вторая часть библиотеки была обыскана постранично. Сначала тяжеловесно листали, но потом быстро приспособились веером пропускать всю толщу страниц от обложки к обложке.

Одним словом, ни долларов, ни пистолета они не нашли, хотя пистолет в это время возлегал на цветастом абажуре, как какой-нибудь Хан-Гирей на подвешенном ложе вместе со своими девятью гуриями, учитывая, что пистолет был девятизарядный.

Кстати, по словам Юры, главный чекист почему-то время от времени поглядывал на абажур, довольно затейливый подарок феодала-отца на свадьбу дочери. И эти взгляды Юру стали слегка тревожить, потому что он сам теперь зрением, обостренным опасностью, заметил, что абажур, оказывается, чуть-чуть скошен односторонней тяжестью пистолета.

Во время одного из взглядов начальника абажур вдруг медленно потянулся в его сторону, но не выдержал и тихо откачнулся. Юре стало не по себе. Он никак не мог понять, чем вызвано это легкое покачивание — телепатическими сигналами (оружия? чекиста?) или порывами бриза в приоткрытое окно?

Юра хотел было прикрыть окно, чтобы установить наконец, какая именно сила заставляет абажур задумчиво покачиваться, но потом понял, что это опасно. Начальник может почувствовать причину его беспокойства. Юре запомнилось, что вот эти странные взгляды главного чекиста на таинственное покачивание абажура были самыми неприятными мгновениями обыска. Бедный Юра! Его тревога по поводу взглядов на абажур говорит о том, что он представитель следующего за мной поколения.

Начальнику, человеку солидного возраста, этот абажур, скорее всего, приглянулся. И он, всматриваясь в него, ностальгически вспомнил те идиллические времена чекизма, когда абажур можно было просто снять и унести, даже не сразу заметив возлегающего на нем Хан-Гирея.

Точно так же и наоборот. Здесь в Москве во времена Брежнева я как бы подоспел к новому поколению чекистов, с совершенно незнакомой мне новой ментальностью.

После очередного подписания коллективного письма в защиту незаконно арестованных людей у кого-то лопнуло терпенье, и я был вызван для разговора в мрачноватый номер солидной гостиницы. Разговор был долгий, неприятный.

— Вы в тяжелое положение ставите своего издателя. Вот к нему приходит автор и говорит, мол, вы этого писателя, который подписывает антиправительственные письма, печатаете, а меня не печатаете. Вы в тяжелое положение ставите всех издателей. Им нечем крыть. Им это может надоесть.

Откуда вы взяли, что суд был закрытый? Клевета. Помещение не могло всех вместить. Не проводить же суды на стадионе?

И, наконец, главный аргумент. Как это так получается, что вы письма адресуете правительству, а их раньше правительства получают враждебные радиоголоса?