Ночью все волки серы - Гуннар Столесен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я в этом не сомневаюсь.
— Ладно. Вот…
Он раскрыл дело Харальда Ульвена. Быстро перелистал пожелтевшие документы, связанные с судебным процессом над коллаборационистом.
— Это все старые материалы, — пробормотал он. — А вот здесь… — Он открыл большой коричневый конверт и вытащил из него пачку фотографий. Равнодушно пересмотрел их и передал пачку мне. — Прямо скажем, зрелище не из приятных.
На одной Харальд Ульвен лежал на спине, и было видно, что буквально все его тело испещрено синяками и кровоподтеками. Совершенно очевидно, что он был зверски избит. Еще хуже обстояло дело с его головой. Лицо было буквально растоптано, кто-то превратил его в сплошное кровавое месиво.
Часть снимкой была сделана крупным планом, от них меня буквально чуть не вырвало. Один из кадров показывал кольцо, надетое на палец левой руки. Кольцо весьма характерное: со свастикой.
Я положил фотографии на письменный стол:
— Да уж, зрелище не для детишек из воскресной школы, — сказал я.
— Как же это им удалось опознать его? Хамре заглянул в бумаги:
— Это сделала женщина, с которой он жил. Гм, как ее, Элисе Блом.
Я уверенно кивнул.
— Она работала на «Павлине».
Он оторвал взгляд от бумаг.
— Да, ведь там же работал и Харальд Ульвен. Курьером? Так?
— Точно.
Он продолжал:
— Ну, Элисе Блом опознала его.
— Даже в таком виде?
Он снисходительно посмотрел на меня.
— Женщина, которая жила с ним на протяжении… — Снова заглянул в бумаги. — Двенадцати лет. Есть ведь и другие черты, кроме тех, которые видны на лице, Веум.
— Да-да. Я думаю даже, что… Возможно, на нее было оказано давление.
— А кольцо, оно-то явно принадлежало ему.
— Его могли надеть.
— Да, но ведь не было никаких причин сомневаться в показаниях Элисе Блом. Ее подвергли основательному допросу.
— Это она обратилась в полицию в связи с его исчезновением?
— Она не успела. Харальд Ульвен ушел в кино 13 января 1971 года. Он не пришел ночевать, но, как утверждает фру или фрекен Блом, в этом не было ничего необычного. Его поступки всегда было трудно предугадать. «Нервы никуда со времен войны, — сказал она. — Бывали периоды, когда он совершенно не мог спать, и тогда случалось, что всю ночь бродил по улицам». Но в ту ночь все было иначе.
— Да?
— В семь утра 14 января люди, спешащие на работу, наткнулись на труп. Это там, в переулке у рыбачьих хижин, на север от Нурднеса. На снегу были видны следы борьбы, но никто ничего не слышал. Тебе ведь известно, что это отнюдь не самый тихий район города.
— Я знаю. Там прошло мое детство.
— Во внутреннем кармане лежало удостоверение личности и записная книжка, в которую было вложено 180 крон. В ней мы нашли его адрес, а по адресу — Элисе Блом.
— Ялмар Нюмарк принимал участие в расследовании?
— Само собой.
— Он мог опознать Ульвена?
— Он-то как раз не так уж много сталкивался с Ульвеном и видел его в последний раз лет двадцать назад. Мы пытались найти кого-нибудь еще, кто бы мог подтвердить показания Элисе Блом, но это оказалось совершенно невозможным. Они вели чрезвычайно замкнутый образ жизни, у них совершенно не было ни друзей, ни родственников. Жили как изгнанники.
— Послушай, а когда исчез Юхан Верзила, неужели никто не предложил его подружке опознать труп Харальда Ульвена?
Он покачал головой.
— Для этого не было никаких оснований. Ведь Харальд Ульвен был найден в середине января, а об исчезновении Юхана Верзилы было заявлено не раньше чем через месяц, к тому же дела подобного рода всегда считаются второстепенными. Да и само дело об убийстве Харальда Ульвена к середине января уже было закрыто.
— Так скоро?
— Да.
Он снова перелистал пачку бумаг.
— Мы пытались составить картотеку всех, с кем он был знаком со времен войны, сделать это оказалось не просто. На месте преступления мы обнаружили несколько улик: чьи-то следы на снегу, следы шин автомобиля, который останавливался рядом со старым складом. Но расследование не дало никаких результатов. Кроме того…
— Да?
— Кому-то это, может быть, пришлось по душе, а кому-то и нет. Сам я, как уже говорил, не имел никакого отношения к этому расследованию. Меня тогда не было в городе.
— Что кому-то пришлось по душе, а кому-то нет?
— Это убийство. Оно довольно специфическое, не правда ли?
— Да? Что ты имеешь в виду? Зверскую жестокость?
Он кивнул.
— Все говорило о приступе ярости или о мести. Харальд Ульвен был известный предатель, как следует из различных свидетельств, он и был тем самым Призраком, которого ты упоминал вчера.
— Точно.
— Ну тогда естественно предположить, что один или двое из участников Сопротивления решили в конце концов сыграть роль Немезиды. Ясно, что многие, в том числе и сотрудники полиции, считали, что Харальд Ульвен получил по заслугам.
— И дело закрыли?
— Были использованы все возможности, но после усиленного и оказавшегося безрезультатным расследования мы пришли к выводу, что дело следует отложить. Такого рода дела никогда не закрывают, Веум. Во всяком случае, пока не истечет срок давности.
— Итак, оно значится среди нераскрытых убийств.
— Но об этом деле мало писали в прессе, не в пример другим аналогичным. Ведь в конце концов Харальд Ульвен — это не та жертва, которая вызывает сочувствие.
— А как к этому отнеслась Элисе Блом — близкий человек покойного?
Он пожал плечами.
— Ну-ну, всегда, конечно, есть кто-то, кто сочувствует жертве. Не так ли? По слухам, она знала о его поведении во время войны, ну что ж, не всегда выбор спутника жизни бывает идеальным.
— Где она была в тот вечер, когда убили Ульвена?
— Играла в бинго. — Он быстро добавил: — Заверяю тебя, что у них дома был проведен основательный обыск. В том доме, который они с Ульвеном занимали. Не было найдено никаких, даже косвенных свидетельств, что она имела какое-либо отношение к убийству.
— Ну-ну, — процедил я и развел руками.
— И вот, что я хочу сказать, Веум, я не считаю, что все, что мы знаем о Харальде Ульвене — пожар на «Павлине», исчезновение Юхана Верзилы, — имеет какое-либо отношение к тому, что вчера вечером был сбит фургоном Ялмар Нюмарк. Иными словами, мы считаем, что это обычное дорожное происшествие, какие, увы, то и дело случаются. Отягощает вину преступника то, что, совершив наезд, водитель не остановился, а помчался дальше. Возможно, он был навеселе или просто какой-то лихач.
— Но ведь фургон был угнан?
— Несомненно. Но мы, конечно же, тщательно проверили всех сотрудников спортивного общества. — Он вздохнул. — Да, светофоры вечно не в порядке, а этот переулок между двумя светофорами — особенно опасный участок дороги. Бывает так: водитель, проехав первый перекресток, видит зеленый свет на втором. Тогда он закрывает глаза, жмет на педали и надеется, что все обойдется. Бывает, что обходится, а бывает под колесами оказывается человек.
— И на этот раз им оказался Ялмар Нюмарк?
— Да.
— Есть тут у вас сегодня кто-нибудь, кто занимался расследованием пожара на «Павлине»?
— Только Данкерт. Но он тогда был зеленым юнцом.
— Данкерт Муус, — повторил я.
— Да, ты его знаешь?
Я встал. Хамре привел в порядок лежащие перед ним бумаги.
— Ну, Веум. Если появятся еще трупы…
— Трупы? — переспросил я.
Он обезоруживающе улыбнулся.
— Это всего-навсего такая острота. Извини, если она задела тебя.
Тут я припомнил эту шутку.
— Да нет. Чего уж там. Надеюсь, что счет продолжу не я.
Я кивнул и вышел, а он остался сидеть за письменным столом спиной к окну.
10
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. И я увидел сидящего за письменным столом Данкерта Мууса. Он углубился в чтение кипы бумаг, как в некую увертюру в бюрократической партитуре, если судить по толщине кипы. Но на музыканта он походил очень мало.
Данкерт Муус был в одной рубашке, его коричневая куртка висела на спинке стула, галстук был завязан так небрежно, что, казалось, вот-вот развяжется. Его внешность могла бы производить совсем неряшливое впечатление, если бы не серая довольно-таки бесформенная шляпа, которую, нахлобучив однажды, он, судя по всему, не снимал, даже принимая ванну. Она как будто приросла к нему. Мне, во всяком случае, не доводилось видеть его без шляпы.
Наверное, Муус почувствовал, что я смотрю на него, потому что я вдруг встретился с его взглядом из-под полей шляпы, пронзившим меня как луч прожектора, и пролаял:
— Чего же это ты, черт тебя возьми, стоишь и пялишься на меня?
Я распахнул дверь, демонстрируя свое намерение войти.
— Кажется, уже давно, как я… Он показал на пол передо мной:
— Ни сантиметра через порог, Веум! Предупреждаю. Я ведь однажды уже объявил во всеуслышание, что не хочу тебя видеть, не хочу тебя слышать, не хочу разговаривать с тобой. Я не скажу тебе ни единого слова. — Голос его стал елейным: — Не успеешь ты, мой голубчик, опомниться, как я тебя так обложу, что из твоей башки сразу выветрится вся та лапша, которую вешают на уши деткам в воскресной школе. Понял?