Странник - Александр Фомич Вельтман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
LXXVIII
Но все, что продолжительно, теряет цену. Скука родилась от единообразия, и потому, не имея возможности разделять удовольствие джока и вплестись в венок румяных молдаванок, я говорю хозяину, милой Земфире и живой Зоице: мулт премултимеск! и тихими шагами иду тропинкой через холмы и лес с прелестной моей читательницей.
Я
Не правда ли, природа здесь прекрасна?
Вы в первый раз здесь?
Она
В первый раз.
Я
Вам нравится жизнь сельская?
Она
Ужасно!
Особенно, когда...
Я
Я понимаю вас!
Но вы меня, быть может, не поймете...
Она
Ах, как вы больно руку жмете!
Я
Простите мне! природу так любя,
От красоты ее теперь я вне себя!
Мне сладко здесь, я счастлив на свободе!
О, как живительна, как сладостна весна!
Примите поцелуй, назначенный природе,
Вы так же хороши и милы, как она!
LXXIX
Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором по преданиям и по карте древней истории Бессарабии[110] лежит г. Тирас[111]; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка[112] есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило[113]; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона[114], власы ее, как блестящий поток струящейся лавы, легкие сандалии и тонкое, прозрачное, как облако, покрывало составляют всю ее одежду.
LXXX
Читатель, взор твой вероломен!
Но бог с тобой, смотри, смотри.
Ты видишь все! но будь же скромен
И никому не говори!
Гречанка юная не знает,
Зачем ты смотришь на нее,
Она от взоров не скрывает
Богатство дивное свое!
Но ты не в силах взор насытить,
Смутил тебя нечистый дух!
Злодей! ты ждешь, чтоб день потух,
Ты хочешь все у ней похитить!
LXXXI
Но, может быть, Тирас был там, где впоследствии славяне основали Бел-Город и где ныне Аккерман[115], это все равно для нас. Не Овидий[116] ли жил, спросят меня, за Днестровским лиманом? там виден город Овидиополь. Нет, скажу я, Овидий Назон был сослан Октавием Августом в г. Томи в Мезии, где теперь г. Мангалия; там жил 10 лет изгнанный поэт. Может быть, какой-нибудь генуэзский корабль завез надгробный его камень вместе с балластом на место нынешнего Овидиополя и неумышленно поселил в потомстве сомнение к преданиям.
Зачем нам знать, где жил изгнанник сей,
И прах его влачить с кладбища на кладбище?
Он жил, он пел, и вечное жилище
Поэта в памяти людей!
LXXXII
Теперь, добрые мои! перед нами Черное море. Воображению нашему представляется уже грозная стихия со всеми ее ужасами и тот корабль, который, помните вы, ветры носили в пучине, и та страшная минута, в которую все снасти лопнули, вода заструилась и бедные пассажиры воскликнули: гибель! Плач и вопли заглушили бурю, сердца облились кровью, и вы — бросили книгу из рук своих! Кто помнит из вас, милые охотники до чтения, Оберона[117] и те прелестные строфы, которые кончаются словами: Sie horen nicht?[118] Это также было на море, и в самую критическую, щекотливую минуту.
LXXXIII
Бурю на море мне никогда не случалось видеть; должна быть ужасна! я читал путешествие капитана Кука[119]; но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт![120]
Поднявшись с цепи гор огромной,
Накинув мрачный саван свой,
Старуха-буря в туче темной
На мир сбирается войной,
Стихии ссорит и бунтует!
Ее союзник Ураган,
Жестокий сорванец, буян,
Свистит и что есть мочи дует!
Что встретит, где ни пролетит,
Все ломит, рвет, крутит, вертит,
Мутит, ерошит и волнует.
С полей, с равнин, с лесов и гор,
Взвивая пыль, песок и сор,
По поднебесью тучей носит,
И солнцу ясные глаза
И золотые волоса
Он дрянью пудрит и заносит.
И вот, нахлупя капишон,
Седую бровь как лес нахмуря,
Несется черной ведьмой буря;
За ней, пред ней, со всех сторон
Крутятся тучки; Аквилон[121],
Собравши ветров хор с полночи,
Ревет в честь бури что есть мочи.
Стучит, гремит, грохочет гром;
Как льстец, змеею молнья вьется;
В земле от страху сердце бьется.
Но слабым ли моим пером...
И т. д.
Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели.
День XIII
LXXXIV
Окончив драку, шум и споры,
Все тучи в западные горы
Ушли. Природа в тишине.
Уж на восточной стороне
Румянец заиграл Авроры[122].
И Феб[123], оставя сладкий сон,
Зевнул, супруге скорчил маску,
Надел плащ огненный, взял связку
Лучей, сел в пышный фаэтон[124]
И на лазурный небосклон
Пустился шагом. Пусть он едет...
Однако ж, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается слишком 7 тысяч лет[125] не говоря о безначальности и бесконечности.
LXXXV
Всякий, кто имеет права, должен ими пользоваться, иначе, со временем, он теряет их. Вследствие сего предложения я удаляюсь на время с поприща, предписываю всем читателям отправиться немедленно в Главный штаб Александра Великого и находиться при нем во всех его походах, согласно формуляру сего героя, который можно отыскать в историках: Юстине, Ариане, Квинте Курции, Плутархе, Птоломее, Диодоре Сицилийском; в
