Белорские хроники (сборник) - Громыко Ольга Николаевна

– Ты что, он же меня по стенке размажет! – вскинулся Данька.

Мужчина усмехнулся, поднял ладонь, призывая помолчать, пока он не доскажет.

– И добавь: «Но я, как человек честный, готов хоть сейчас тебе всю добычу отдать. Вон уже и телегу под окно пригнал, да только хочу напоследок убедиться, то ли купил, что выторговал». Узелки такие вязать умеешь?

– Умею, – растерянно поддакнул Данька. – А толку? Удачи-то они не приносят…

– То-то и оно! Тебе и надо доказать, что они ничем не хуже неклюдских. Затянешь у него на глазах три узелка и предложишь их испытать. По мелочи. Ну, монетку там бросить и загадать, чем выпадет, яблоко под одной из двух мисок спрятать.

– А ежели не угадаю? Шутка ли, три раза подряд…

– Отдашь телегу, – пожал плечами сероволосый. – Теперь уже ты ничем не рискуешь.

Данька призадумался. Крепко призадумался.

Идти на неклюда оказалось, пожалуй, пострашнее, чем на паучиху. Кое-как отвязавшись от восторженно вопящей толпы, белый как мел Данька остановил кобылу возле неогороженного домишки на отшибе, за которым смертеутверждающей картинкой виднелся погост.

Судорожно сглотнув, Данька умоляюще оглянулся на спутника, но тот непреклонно сдвинул брови и кивнул на дверь: иди, мол, герой!

Как только парень скрылся в сенях, сероволосый полуслез-полусполз с телеги и, придерживаясь рукой сначала за обрешетку, а потом за стену дома, кое-как доковылял до окна и встал сбоку, чтобы посматривать в него одним глазом и не выявиться самому.

А поглядеть было на что. Данька мямлил и заикался, комкая в дрожащих руках шапку, но идею спутника более-менее до колдуна донес, не расплескал. Правда, Дар чуть было не усомнился – а не вылетит ли парень из неклюдской избы, глянув на перекосившееся от злобы лицо старика, но Даньке терять уже было нечего. Выдержал.

Колдун, видимо, считал Даньку круглым идиотом, ибо даже не трудился этого скрывать.

– Монетку, говоришь? Хор-р-рошо… – зловеще прошипел он. Цопнул горстью воздух, как назойливую муху, и, разжав ладонь, показал парню толстую монету неведомой чеканки. Завораживающе перекатил между пальцами и снова стиснул кулак. – Ну, венок или руна?

Плохо дело. Деньга-то наверняка зачарованная, а то и вовсе колдовская: когда крутишь, видно две стороны, а на самом деле только одна и есть.

Чтобы понять это, Даньке даже не нужно было быть колдуном. Загодя признавая свое поражение, он распустил узелок, кинул на глумливо щерящегося неклюда жалобный телячий взгляд, и совершенно неожиданно для себя брякнул:

– Ребро!

И полетела Данькина удача, трепеща крутящимися боками, как диковинная бабочка-однодневка. Зазвенела по столу, определяясь, какой стороной выпасть – нет ли на ней кукиша для наглядности, подкатилась к самому краю, брякнула об пол, описала кружок по комнате, скрылась под столом и…

Данька с колдуном одновременно задрали скатерть.

Даже скупому неклюду не стоит экономить на полах. Вся его магия против щели в трухлявых досках – тьфу и растереть.

Колдун так заскрежетал зубами, словно те росли у него в три ряда.

К следующему испытанию он подошел куда осмотрительнее: мисок выставил целых пять, а яблоко выбрал самое маленькое и сморщенное, еще и в последний момент попытался спрятать его в карман. Не вышло: яблочко, как живое, вывернулось из пальцев и само скользнуло под миску, а тут уж и парень обернулся.

Угадал. Хоть и взопрел весь, выбирая.

С выбором третьего испытания промучились долго. Приободрившийся Данька наотрез отказался выбирать и выпивать из двух бокалов тот, что без яда (разве что на пару с колдуном, но тогда отказывался колдун), стоять под заклинанием, надеясь, что оно не сработает («может, ишшо в пропасть сигануть – авось полечу?») и угадывать, сколько неклюду лет («э-э, откуда мне знать, что ты правду скажешь? Может, все двести двадцать два!»).

Колдун позеленел, и Данька пожалел, что не согласился.

Наконец сошлись на гостях. Постучится первым в дверь мужик – Данькина взяла, баба – следующий узел на своей шее, наглец, затянешь!

Неклюд снова повеселел. Гости к нему заглядывали редко, а сегодня утром он успел сговориться с мельничихой, что после обеда та зайдет к нему, дабы пакостными колдовскими методами сжить со свету паршивку-невестку.

И надо же такому случиться, что какой-то босоногий пацаненок, в вихре пыли пролетев мимо степенно шествующей по дороге тетки, рывком распахнул дверь колдуньей избушки и, счастливо выпалив: «Дяденька неклюд, там вашего черного петуха бродячий кобель задрал и уже второе крыло отъедает!» – с чувством выполненного долга бросился обратно – смотреть, околеет бедная псинка после такой трапезы или нет.

– Ах ты, щенок паршивый! – рявкнул колдун, весенней жабой выпучив глаза. Но дверь успела захлопнуться, и мальчишка побежал дальше на своих двоих и без хвоста.

Усмехнувшись уголками губ, сероволосый отступил от окна, успев присесть на край телеги прежде, чем на порог вылетит безмерно счастливый, невероятно удачливый, а теперь еще и неописуемо, по сельским меркам, богатый Данька.

В отличие от него, Дарлай Рудничный, боевой маг с десятилетним стажем, мастер телекинеза и эмпатии, колдунов не боялся.

Просто не любил конкурентов, особенно жадных, бесчестных и зарвавшихся.

Один к двум

Косуля лежала на дне расселины, и Трию только и оставалось бессильно ругаться у обрывистого края. Узкий ручеек тянул из пятнистой тушки алые разводы, неестественно вывернутая голова злорадно пялилась на охотника остекленевшим глазом, заставляя усомниться, что послужило причиной гибели – безоглядный прыжок или торчащая в боку стрела.

Вкрадчивый шепот осыпи заставил Трия отпрянуть. Вот проклятая тварь! Нашла где издохнуть. Он и так весь в мыле, а теперь придется тащиться домой за веревкой – час туда, час обратно, и то если его не припрягут к какому-нибудь делу на благо общины. Приметное черно-рыжее оперенье стрелы не убережет добычу от случайного прохожего, скорее наоборот. Трий и так имел право только на пятую часть туши, остальное придется отдать племенным: им, дескать, есть на что тратить силы…

Нет, по такой круче он точно не спустится, все ноги переломает. Надо возвращаться.

Трий закинул лук на плечо и потрусил прочь, не оглядываясь, чтобы не травить душу. Наискось пересек луг, выжелтив бабки липнущей к поту пыльцой, и двинулся вдоль леса, по самому краешку древесной тени. Строго говоря, не стоило бы вообще касаться ее копытами, но уж больно жаркий денек выдался – полоумному магу тоже вряд ли захочется вылезать из чащи и швыряться заклинаниями. Откуда он тут взялся, никто уже не помнил; ходили слухи о жуткой трагедии, подвинувшей его рассудком; о беглом чародее-ренегате времен знаменитого белорского Противостояния; об обете целомудрия, сохранять который легче всего в глуши и одиночестве. Была и вполне реальная версия, что маг прибыл сюда по распределению из Старминской Школы Чародеев, Пифий и Травниц, но быстро спился и одичал.

Раз в месяц старикан в драной мантии выползал на опушку, пускал пару молний из посоха, привлекая внимание местных жителей, страшно бранился на всех языках сразу, грозил карой небесной, земной, водной и своей собственной, пророчил всякие гадости, после чего выменивал снадобья на хозяйственную утварь и зерно для кур, и с чувством выполненного долга убирался обратно в лес.

Соваться в гости к самому магу никто не осмеливался, даже по жизненной необходимости. Обоим жившим по соседству народам проще было обозвать лес заповедным, одновременно избавляясь от необходимости ловить безумца и «сохраняя для потомков природные богатства родного края», как писалось в официальных документах.

Наконец ели сменились кленами, и Трий вздохнул посвободнее: здесь «владения» мага заканчивались, можно нырнуть в тень поглубже.

– Ну, как поохотился?

Взгляд самым нахальным образом выхватил из явившихся ему прелестей высокую грудь в оковах черного дырчатого лифа. Засим последовали: львиная грива волос вокруг прелестного личика с томными лиловыми глазами, тонкая талия с бисерным пояском, лоснящийся круп и умопомрачительный хвост почти до самой земли. Короче, кобылица была прекрасна, как горная вершина под зимним солнцем: такая же белоснежная, манящая, холодная и недоступная.