Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - Иво Андрич

Заяц почти тащил на себе обезумевшую женщину, неприятно пораженный тяжестью ее обмякшего тела, лишенного силы и воли.

В подвале стояли гомон и сутолока. Мужчины и женщины громко препирались, ни свет ни заря разбуженные дети плакали.

Увидев сына, прислонившегося в своей каске к стене, Маргита выпустила мужнину руку и кинулась к нему с воплем:

— Мишель! Мишель! — а молодой человек, не глядя на мать, тихо, но злобно прошипел сквозь зубы:

— Сядь и заткнись!

В этот момент послышался взрыв, после чего удары следовали один за другим, сливаясь в сплошной гул. Казалось, земля клокочет, как вулкан, и дом, содрогаясь, движется скачками вперед.

Один из взрывов был особенно мощным, дом немилосердно тряхнуло как бы из подземных глубин, так что люди клацнули зубами от этого нежданно близкого и вероломного удара.

— Вокзал в воздух взлетел, — спокойным тоном заметил кто-то.

В сторону шутника устремились осуждающие, злобные взгляды. Это был управляющий домом, он сидел на чемодане в позе обреченного, и она как-то не вязалась с его легкомысленным высказыванием.

На него нервно зашикали:

— Тс-с!

— Молчи, болван!

Еще не улеглась волна последнего взрыва, как на город обрушилась целая лавина бомб. В подвале погас свет, воздух наполнился пылью. Казалось, твердь под Белградом раскалывается и город летит в какую-то бездну.

На мгновение Заяц как бы утратил связь с действительностью, но сейчас же она восстановилась, еще более напряженная и чуткая. По телу его пробегали мурашки, холодом сковало позвоночник, но обострившиеся мысли и чувства давали ему точные сигналы обо всем, что происходило вокруг. Мозг его работал четко и ясно.

В непрочной тишине, наступившей после целой серии взрывов, раскатилось ответное эхо — рушились многоэтажные дома. Низвергавшиеся каменные громады издавали рычащий, раскатистый звук. Он напоминал Зайцу слитное грозное «ура-а-а! ура-а-а!». которым приветствуют военачальников выстроенные на смотру полки.

В темном и удушливо пыльном погребе поднялась паника, люди кричали, не помня себя.

— Мои дети! — истошно орала какая-то женщина.

— О-хо-хо! О-хо-хо! О-хо-хо! — монотонно, как дождь, стонала другая.

— Заклинаю тебя… Заклинаю тебя… — взывал слезливый и слабый мужской голос.

В этом хоре различались и вопли Маргиты. Она выла, как раненый зверь, исчерпавший все средства борьбы, кроме голоса. В нем не слышалось ничего человеческого, и вместо сострадания он будил в Зайце глухое раздражен не.

Кто-то чиркнул спичкой, но ее сразу же погасили: поднялся гул негодующих протестов, опасались взрыва какого-то газа. Наконец кому-то удалось найти карманный электрический фонарик. Полоска света, бледного и мутного от поднявшейся пыли, прорезала битком набитое помещение.

Заяц воспользовался этим светом и, обходя сидевших или стоявших на коленях людей, поспешил к выходу. Пока он возился с засовом, какой-то субъект пытался его остановить, приводя доводы, очевидно, почерпнутые в «Правилах о защитных мерах при нападении с воздуха», полная бесполезность которых в эту минуту казалась особенно явной.

Справившись в конце концов с неподатливой дверью, Заяц вырвался на свободу, за ним проскочил и управляющий. С удивлением увидел Заяц знакомую лестницу и дверь своей квартиры — все было на местах. Только под ногами хрустела осыпавшаяся штукатурка да осколки выбитых стекол.

Управляющий с видом приговоренного следовал за ним, вытирая слезы и притворно всхлипывая. Присмотревшись, Заяц понял, что он пьян. Заяц велел ему принести инструменты, чтобы подняться на крышу и посмотреть, нет ли там зажигательных бомб.

С короткой лопатой на плече Заяц пошел вперед; управляющий, дрожа и спотыкаясь, поплелся за ним.

Когда они добрались до мансарды, управляющий остановился и промычал:

— А-а… что, если они опять налетят?

Заяц посмотрел на него с высоты двух ступенек и продолжал подниматься один.

Стоило ему открыть дверь чердака, как в нос ему ударил запах пыли, носившейся в сухом весеннем воздухе. Выйдя на крышу и бросив взгляд на город, Заяц остолбенел: вместо знакомых кровель, Савы, Земунской равнины на другом берегу перед ним висела плотная желтая завеса пыли; над головой невозмутимо сверкало синевою необыкновенно ясное небо, но на земле царил хаос и разруха.

Глаз ничего не мог разобрать, а ухо улавливало непривычные звуки, дальние взрывы и глухие удары, будто где-то там, за сеткой непроницаемой мглы, полчище великанов долбило землю тяжелыми кувалдами.

Заяц обошел террасу — она была усыпана землей и мелкими щепками, занесенными, должно быть, взрывной волной, но зажигательных бомб не обнаружил. Спускаясь вниз, Заяц нашел управляющего все на той же ступеньке, где тот остановился; он по-прежнему всхлипывал. Заяц прошел мимо него, как мимо капризного ребенка, и вернулся в подвал.

Луч света от фонаря скользнул по лицу вошедшего. Жильцы устремились к нему, со всех сторон посыпались вопросы.

С тех пор за ним укрепилась слава бесстрашного. Да и вообще с тех пор все пошло по-другому.

Воспользовавшись коротким затишьем между бомбежками. Заяц направился к Звезда ре, разыскал военную комендатуру, но не нашел никого, с кем можно было бы поговорить. Начальство бросило своих военнообязанных.

И снова были бомбежки, и снова в доме поднимались крик и беготня, но Заяц не опускался в подвал. Он сидел в пустой квартире, не прикасаясь ни к питью, ни к еде, погруженный в раздумья о людях и обо всем, что творится вокруг. Подчас страх гнал его вместе со всеми вниз, но неотвязные мысли приковывали к мосту. Они преследовали его независимо от того, чем он был занят в данную минуту — помогал ли своим домашним собираться в подвал, обходил ли крышу после очередного налета, встречал ли жильцов, выбравшихся из подвала, слушал ли сына или жену или смотрел на первых немцев, вступивших в город.

Так началась его жизнь в оккупированном, сожженном, ограбленном Белграде.

Маргита долго не могла оправиться от страха и болезней, полученных, по ее словам, в результате нескольких дней, проведенных в подвале. Тигр приутих и поблек. Но вот однажды к ним в гости явилась родственница из Земуна и начала на все лады расхваливать жизнь при немцах в Независимом государстве Хорватском[9]. Это несколько ободрило Маргиту и Тигра, и они начали смелее ходить по Белграду, скупая вещи и в особенности продукты, а потом начали наведываться в Земун.

В дом стали захаживать разные люди в военном и штатском. (Заяц запирался на это время в своей комнате.) Тигр получил какую-то должность в новой городской управе и в знак этого на правой руке носил зеленую повязку. Маргита скупала разное барахло заведомо сомнительного происхождения, стараясь реализовать динары, стремительно падавшие в цене.

Как-то раз Заяц пошел на Саву, но там не осталось и следа от прежней жизни. Люди разбрелись кто куда; только под орехом, бросая по сторонам янычарские взгляды, сидел Милан Страгарац, все такой же высокомерный и надменный, что сейчас выглядело еще более отвратительным и нелепым. Страгарац не преминул помянуть капитана, добавив, что Мика, должно быть, забился куда-то в мышиную нору. Гадкий смешок Страгараца разнесся по пустынному берегу. Все здесь стало неузнаваемым, словно и домишки куда-то сместились. На следующее лето, правда, берег снова ожил, но в мастерских и на складах работали другие люди, а на пляжах загорали немцы. И Сава изменила!

Стараясь как можно реже оставаться со своими домашними. Заяц чаще ходил на улицу Толстого. Но и здесь его встречало тревожное молчание. Филиппа и Елицы почти никогда не было дома, или они сидели наверху, в мансарде, и, встречаясь с ним, здоровались отчужденно и рассеянно. Хозяин дома, и прежде не отличавшийся разговорчивостью и остроумием, от страха и растерянности совсем ушел в себя. Марию томила гнетущая тревога, явно из-за детей; она не признавалась в этом, но взгляд ее потухших глаз да несколько случайно оброненных слов говорили об этом красноречивее всяких признаний.

А между тем Заяц, как никогда, ощущал настоятельную потребность поделиться с кем-нибудь своими думами и чувствами, выслушать других и попытаться разобраться во всем. Но у других, видно, не было в этом потребности. Встречаясь с кем-нибудь из своих старых знакомых, по его мнению, порядочных и умных людей, Заяц только и слышал:

— Да что же это творится, скажи, ради бога?

«Вот так, — думал про себя Заяц, — все мы задаем друг другу один и тот же вопрос, но не хотим, не можем или боимся искать ответа».

Однажды ранним воскресным утром Заяц столкнулся на Сараевской улице со своим давним приятелем и, спросив его, по укоренившейся привычке, что нового, встретил испуганный взгляд его широко открытых глаз и услышал странный ответ: