Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Делегация, предназначенная к отправлению в Батум, состояла из 45 человек – цифра чрезмерная, но объяснимая, помимо других причин, специальными политическими условиями Закавказья – сборностью его власти, наличием разных не доверяющих одно другому политических слагаемых.
Делегатов было, собственно, шесть: Чхенкели и Николадзе – от Грузии, Гаджинский и Расул-заде от Азербайджана, Качазнуни и Хатисян от Армении. Были также советники, представители ведомств, национальные секретари, то есть секретари национальных советов – грузинского, армянского и мусульманского; военная миссия в составе двух генералов и трех полковников и т. п.
Все пахло импровизацией: не было ни времени, ни спокойствия, чтобы подготовиться к делу методически.
Отъезд назначен был на 5 мая, специальным поездом, куда пристроились также многие, желавшие ехать по своим делам в занятый турками Батум. Трудно было попасть на вокзал, если вы не располагали автомобилем; но еще труднее было поезду тронуться с места; что, однако, произошло поздно ночью.
Ранним утром в Квирилах. Как не воздать хвалу весенней красе полей верхней Имеретии, так прилежно обработанных! Белые церкви селений; там и сям развалины башен по зеленым ущельям – богата Грузия романтическими пейзажами!
В этом одно из утешений ее бедности. Другие давно к утешению прибавили бы и доход.
Мягкость гурийского ландшафта (мы уже в Гурии) так не вязалась с мыслью, что тут поблизости окопы, позиции османов.
В Супсе опять остановка: почетный караул от грузинских частей. Пехотинцы, артиллеристы и кавалеристы; все в пешем строю без оружия.
Чхенкели вразвалку проходит перед ними, сопровождаемый военными; говорит речь – в глазах офицеров, вольноопределяющихся как будто бы огонек, солдаты же непроницаемы.
Ответных слов не слышно.
Среди серых шинелей встречаю одного тифлисского адвоката – добровольца. Много разговоров о том, как пал Батум, о Чолокском деле, где, как здесь уверяют, чувствительно пострадали турки (уже после занятия Батума)[25]; о неправильной приостановке озургетской операции, «как раз когда Озургеты переходили уже обратно в наши руки» и т. д.
Этой весной крестьянам Гурии пришлось-таки расплачиваться за легкомыслие и опрометчивость, с какой в сейме постановили возобновить войну.
Турки на деле без всякого сопротивления, формально же как будто с боя, вошли в Батум.
Все наше положение в предстоящих переговорах испорчено этой преждевременной, а главное – ненужной пробой сил.
Карс и его оборона армянами во всем дополняет картину.
Белый флаг над нашим поездом. Вот турецкие окопы, а дальше и расположение их войск. Корявые, неуклюжие солдаты. Тоже драгомировская «серая скотинка»… И может быть, «святая»?
Прибываем в Батум и располагаемся в отеле Oriental, на набережной, рядом с морской таможней.
15. Чувства и лица
И месяца не прошло с тех дней, как произнесены были в сейме страстные речи на тему: Батум или смерть! Без Батума и жизнь не красна! – и вот делегаты независимого Закавказья оказались в Батуме; но не у себя, а в гостях у турок (6 мая 1918 г.).
Депутаты в сейме вовсе не переоценивали значения Батума для Закавказья, и в особенности для Грузии; оно действительно чрезвычайно велико и общеизвестно. Но и Батум, и Карс, как части огромного военно-пограничного оборудования Российской империи, рассчитаны были на оборону ее обширными средствами. При известных условиях они могли бы сделаться (и, возможно, сделаются когда-нибудь) элементами планомерного военного устройства собственно Кавказа или Закавказья: это не могло совершиться внезапно, на рубеже 1917 и 1918 гг., когда все рушилось.
Словом, оказалось невозможным охранить границы от турецкого вторжения. Легко, однако, было видеть, что занятие неприятелем, например, Батума вовсе не могло считаться окончательным: это зависело бы от общего исхода войны. С Турцией, следовательно, приходилось договариваться, в сущности, лишь о некотором modus vivendi; преимущественно об обеспечении экономической связи Батума с Закавказьем. Но общественное мнение в Грузии относилось к вопросу с крайней нервностью; а в частности, социал-демократы, имевшие в Батуме один из главных своих приходов, труднее всего мирились с тем, что они – преждевременно и преувеличенно – считали смертельным ударом для Грузии. Опасались также ущерба от этой потери вообще для дела революции и демократии.
Армяне были в совершенно понятном ужасе: с возвращением Турции в Карс создавалась угроза всему будущему Армении, и казавшиеся так хорошо охраненными провинции русской Армении подвергались теперь непосредственной и смертельной опасности. Очевидно, армяне должны были явиться в Батум с еще более тяжелым чувством, чем грузины.
В ином положении находились азербайджанцы. Они в турках начинали видеть сородичей, способных во многом им помочь; ничто не побуждало их смотреть трагически на предстоявшие батумские переговоры.
Из этих столь различных мотивов, оценок, опасений, стремлений надлежало теперь извлечь общую закавказскую политику!
Представим себе также чувства турок при занятии ими Батума. Они как бы возвращались сюда, после 40-летнего отсутствия. И хотя то, что они нашли здесь в 1918 г., мало походило на Батум, оставленный ими в 1878 г., они смотрели на провинции (санджаки), уступленные им в Брест-Литовске, как на своего рода турецкую Эльзас-Лотарингию, возвращенную по принадлежности[26]. К этому особому чувству присоединялось нечто более общее: с давних уже пор Турция привыкла терять провинции и отдавать города. Впервые с того времени, как мощь султанов пошла на ущерб, войска турецкие заняли город, достаточно известный и значительный, чтобы успех этот льстил тщеславию Стамбула. Какое ни есть утешение после утраты хотя бы Багдада (март 1917 г.) и Иерусалима (декабрь 1917 г.)!
Вот почему так сияли лица турецких офицеров и чиновников в Батуме весною 1918 г. и такими новенькими, яркими казались красные кумачовые турецкие флаги всюду на общественных и казенных зданиях!
Главным турецким делегатом на этой конференции был министр юстиции и (временно) иностранных дел Халил-бей, видный деятель группы «Единение и прогресс» (несколько позже – председатель константинопольского парламента), человек апоплексического склада и обычного для турок ложно-французского лоска. В Батуме же находился в это время и турецкий главнокомандующий Кавказским фронтом, Вехибпаша, мужчина широкоплечий, с глазами, налитыми кровью, герой столь легких успехов над войсками, уходившими не сражаясь. Приезжал при нас на яхте из Константинополя и морской министр Джемаль-паша, член знаменитого триумвирата (Талаат – Энвер – Джемаль), фигура представительная и значительная[27]. Энвер-паша побывал в Батуме – но еще до нашего приезда, встречали его с большим торжеством, и уехал он, как говорят, далеко не с пустыми руками.
Наибольший интерес вызывала, однако, германская делегация. Неприязненных чувств к
