Собиратель миров - Илия Троянов

— Мы зря потратили деньги? Нет-нет, это невозможно. Я деньги заплатил, а вы их получили.

— Нам следует больше написать про Бароду. Ведь именно здесь ты будешь искать себе новое место. Синдх — далеко.

— Но я уже все рассказал вам про мое время здесь.

— Ты умолчал о Кундалини.

— Специально.

— Это ненужный стыд, поверь мне. Все в городе знают, что если у ангреци нет жены, он берет конкубину, у каждого из них есть бубу. Итак, ты раздобыл для хозяина любовницу.

— Откуда это вам известно?

— В те уголки, куда не попадает солнце, дозволено заглядывать поэту. И ты хочешь что-то скрыть от меня?

— Нет, все было иначе.

— Разумеется, поэтому я хочу записать историю. Ты становишься особенным человеком. Она приукрасит тебя, я убежден в этом, даже не зная ее.

— Нет. Не обязательно.

— Я тебе уже неоднократно обещал, что не буду записывать то, что не говорит в твою пользу.

— Об этом лучше и не говорить.

— Ты не только упрям…

— Я не обязан обо всем рассказывать.

— Ты еще пытаешься оправдать свою твердолобость.

— Я не хочу сегодня ничего рассказывать. Я пойду.

— Без моего согласия…

— Ао-джо. Увидимся завтра.

— Ты глупец. Я — единственный, кто может тебе помочь замаскировать твою глупость. Слышишь, ты, глупец!

И вдруг она появилась. Он не был к ней готов. Самое первое, что он увидел — бухта обнаженной спины. Устье затылка. Над кромкой сари — светло-коричневая дупатта. Сари было синим, как глубокая вода. Она сидела в саду, на табурете, который, если он не ошибался, принесли из кухни. Он видел затылок, шею, вертикально поделенную канатом сплетенных волос, усыпанных красными шелковыми нитями. Тонкая цепочка свисала золотом над шейным позвонком, словно подвешенная мысль. Она не двигалась, и он, стоящий у окна, недвижно наблюдал за ней. Конечно же, Наукарам не оставит ее в доме — кем бы она ни была, сестрой, быть может, или возлюбленной, нет-нет, это совершенно невероятно — не спросив на то его разрешения. Концы волос касались травы. О, эти волосы, черны как блестящий уголь, когда свисают вот так неподвижно, как он им завидовал. Светлые волосы — недоразумение природы, результат необдуманной тяги к разнообразию. Блузка более светлой синевы, как морская вода у побережья. Там, где кончались рукава, слегка намечались мускулы. Но, может, он ошибался, может, это рукава были слишком узки. На запястье висели серебряные браслеты. В дверь постучали. Оторвавшись от окна, он сел за письменный стол и лишь потом разрешил Наукараму войти. Сахиб, я хотел бы вам кого-то представить, простите за беспокойство, это гость. По какому он делу, Наукарам? Познакомиться, сахиб, никакого дела, вы не будете сожалеть, поверьте мне.

Он сразу заметил бинди на ее лбу, точка оттенка одежды, густого синего цвета. Лицо было темное и узкое. Наукарам представил ее по-английски и принялся ее расхваливать, словно хотел продать. Ситуация была неприятной и одновременно волнующей. Вдруг ее нижняя губа скользнула по верхним губам, и моментально вернулась обратно, так быстро, что он не был уверен, действительно ли это видел. Он задал ей несколько вежливых вопросов, и лишь несколько ответов спустя она подняла голову. Во взгляде подобострастия было меньше, чем в положении ее тела, глаза, черные в белом, как оникс, вправленный в каджал. Один лишь недостаток имело ее совершенное лицо: высоко на лбу, рядом с кромкой волос, загибался шрамик, как нарождающаяся луна. Он не понимал, что говорил Наукарам, он перестал слушать, лишь кивнул однажды, когда она отвернулась и вышла вслед за Наукарамом. Уходя, подарила улыбку, маленькую, как загнутый уголок страницы в книге. Наукарам тотчас же вернулся.

— Наукарам, что это такое?

— Мне показалось, вы тоскуете по женскому обществу.

— И ты решил, что я не в состоянии об этом сам позаботиться?

— Вы так сильно заняты, зачем вам обременять себя еще и этим?

— Так-так.

— Она вам не понравилась?

— Она изумительна. И кроме того, ты прав, как бы я сам нашел женщину?

— Быть может, вам захочется посмотреть несколько дней, доставляет ли вам радость ее общество.

— Я не привык к таким сделкам.

— Вы не должны ни о чем беспокоится, сахиб. Я возьму на себя все то, что вам может показаться неудобным. Вам нужно лишь наслаждаться.

Но в этой женщине крылось нечто большее, чем надежное обещание наслаждения.

II Aum Bhaalchandraaye namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Вы должны узнать о Кундалини, я так решил. Я не должен ничего скрывать.

— Ты видишь, чтобы я писал? Нет! Я буду только слушать.

— Я нашел ее в маикханне. Я увидел ее там, она там обслуживала. Она принесла мой стакан, молоко с бхангом, которое я очень люблю. Я никогда не пил даару, я ненавижу алкоголь. Может, вы не знаете, но там очень благообразные женщины, и они умеют танцевать. Если им нравится посетитель, и посетитель кладет на стол деньги, они танцуют перед ним, только для него. Я наблюдал за ней. Я подумал, как было бы прекрасно, если бы она станцевала для меня. Я мог себе это позволить, поэтому я вернулся и положил на стол деньги. И она танцевала. Только для меня. Заглянув мне в глаза, она дала понять, что находится близко-близко и одновременно что прикоснуться к ней невозможно. Она была подобна священному фикусу в центре деревни…

— Не преувеличиваешь ли ты?

— Быть может. Не имеет значения, о чем она мне напоминала. Важнее, что когда танец окончился, в голове у меня поселилась идея. Она была женщиной, которую я мог представить рядом с Бёртон-сахибом, она утолила бы его голод по экзотическому. Моему господину нужна была спутница. Его чувства не могли удовлетворить случайные прогулки, он все делал основательно.

— Значит, он не все время сидел за письменным столом.

— Я поговорил с ней. Я очень старался найти правильные слова. Я не хотел ее обидеть. Она должна была понять, что я делаю ей предложение из почтительности и уважения. Она согласилась немедленно. Признаться, это удивило меня. Потом я позаботился о всем прочем.

— Полагаю, об оплате.

— Не только. Подобные отношения длятся долго. Я послушал людей. Мне надо было защитить моего господина. Оградить его от всех возможных неприятностей. Я составил документ, и она его подписала.

— Как?

— Что как?

— Как ты его составил? Ты не умеешь писать, если мне позволено будет об этом напомнить.

— Вы можете сами догадаться, какой будет ответ. Я пошел к лахье.

— И он согласился записать на бумаге подобный договор?

— Почему бы нет. Это было обычным делом.

— Воистину, мы должны очистить нашу страну. Эти млеччха несут к нам грязь, которая нас разрушает.

— Ну, это вы преувеличиваете.

— Да что ты знаешь, ты был в их власти, ты же их выкормыш, а может, теперь ты один из них.

— Раз я их знаю, то я один из них? Это смешно. А что насчет Бёртон-сахиба? Он жил среди нас. Когда он одевался как я, то вполне мог сойти за одного из нас. И что же, он теперь — один из нас?

— Есть разница между отречением от себя и маскарадом. И притом огромная.

— Я кстати знаю, у нас всегда были куртизанки, это записано даже в Пуранах.

— И кто тебе это сказал?

— Не важно.

— Кто?

— Бёртон-сахиб.

— Бёртон-сахиб? И ты доверяешь какому-то млеччха, когда речь заходит о наших собственных традициях? С каких это пор чужеземцы стали мерилом нашего знания? Куртизанки в Пуранах, хм, посмотрим какую более мерзкую ложь они придумают.

— Вы уверены, что это неправда?

— Оставим эту тему. Что же пообещала тебе, или вам обоим, эта женщина, да еще и в письменном виде?

— Она поклялась, что у нее не будет детей.

— Поклялась?

— Она знала, как это делается.

— Дай-ка я сам догадаюсь. При помощи орехов кешью? Или ей нужно было съесть папайю, едва только она заподозрит у себя беременность?

— Нет. Она знала действенные мантры и владела особым талисманом. Кроме того, она умела готовить смесь из коровьего навоза, нескольких трав, лимонного сока, сока еще каких-то кислых плодов и немного соды, если я правильно помню.

— И перемешать куриной лапкой.

— Что-что?

— Ничего. Ты договорился с ней о том, о чем следовало. Тебя можно рекомендовать как отличного сводника. Кстати, работы прибавляется, ты взваливаешь на меня все больше, так что необходимо договориться о повышении гонорара. Полагаю, мне потребуется не меньше восьми рупий.

Некоторым, немногим, позволено умереть за отечество. Прочие ежевечерне плачутся в полковой столовой, какой тяжелой жертвы оно от них требует. Одиннадцать невыносимых месяцев, восклицают они, и еще один, самый ужасный — май. Жара парализовала Бёртона. Мысли испарились. Лежа на кровати, он был в состоянии лишь рассматривать термометр. Липкими глазами. Кровать, со всех сторон занавешенная светло-зеленой чесучой, стояла посреди комнаты. Если он протягивал руку, то мог опустить пальцы в медную миску с прохладной водой. Один из слуг каждый час менял воду. Над ним кружилось большое опахало — панках, из дерева и ткани. Он знал, что от вентилятора, через стену, тянется шнур к большому пальцу ноги одного из тех тихих темных существ, что населяли его дом, и его единственным заданием было сгибать и разгибать ногу, чтобы его, сахиба, овевал ветерок. Снаружи было безлюдно. Ему не надо было выходить из дома, чтобы убедиться, что город сковал такой же паралич, как его самого. Горячечный ветер, как из раскаленной печи, сметает всю жизнь. Облака состоят из пыли. Пахнет нюхательным табаком. Барода впала в летаргию, это последний месяц перед спасительным ливнем, привязанные лошади стоят, опустив головы и выпятив нижние губы, ленясь даже отмахнуться от мух, рядом похрапывают конюхи, выронив из рук сбрую, которую должны были чистить. Даже вороны, задыхаясь, ловят клювами воздух. Тебе следует ограничить все телесные функции. Избегай лишних движений. Пользуйся слугами, представь, они — части твоего тела, твои органы. Этот человек прав, конечно, Бёртон может последовать его советам, если ему станет совсем невмоготу, он позовет Наукарама, снимет просторную хлопковую одежду, пойдет в купальню, где слуги польют его водой из пористых глиняных кувшинов. Потом он сможет читать.