Рождение подвига (рассказы) - Геннадий Гончаренко

Кипоренко подозвал начальника штаба. К ним подошел член Военного Совета армии полковой комиссар Поморцев. Приложил ладонь к уху, поворачивая голову на север.

— Слышите богатырскую поступь наших стальных коней?

Все умолкли, прислушались. Оттуда доносился громыхающий гул танковых колонн.

— Отпустил бы ты меня, Иван Кузьмич, с ними.

— Ты как конь боевой: заслушав сигнал тревоги, навостряешь уши, готовясь ринуться в атаку. Куда ты собрался, в какой корпус?

— Навещу Канашова. Погляжу, как он там командует.

— Давай, давай, поезжай. Командир-то он неплохой. Привет ему от меня. Скажи, спуску ему не дам, коли будет что не так, хоть и недавно в танкисты его окрестили. Признаться, тревожно мне за него.

Командир танкового корпуса генерал Канашов томился в ожидании приказа. С началом атаки его танковые колонны вышли с исходного положения в сплошном тумане. Плохая видимость вполне устраивала танкистов: полная скрытность и отличная маскировка от воздушного наблюдения противника. Но тут же появились неизбежные в таких случаях затруднения. Нелегко было точно выдерживать маршрут движения. В степи много новых, не нанесенных на карту дорог, проложенных войсками. Это мешало танкистам, лишало возможности быстро ориентироваться. Приходилось делать частые остановки и сверять маршрут с местностью, чтобы не сбиться с пути.

Вместе с Канашовым ехал в машине Поморцев. Его приезд накануне марша корпуса и удивил и насторожил Канашова. «Хочет посмотреть, как буду командовать… Кипоренко тоже, наверно, беспокоится обо мне. Вот и прислал на всякий случай. Погляди, мол, Константин Васильевич, как пойдут дела у нашего наскоро испеченного танкиста. Возможно, и помочь ему надо поначалу». Мысли о том, что его как командира вздумали опекать, сердили Канашова. «Поморцев неплохой человек. Но если он приставлен ко мне как нянька, — это уже слишком…» К его удивлению, Поморцев не задал ему ни одного служебного вопроса. Даже не поинтересовался, где находятся его танковые бригады. Он поздоровался и стал рассказывать армейские анекдоты, будто затем и приехал в корпус. Все это выглядело странно. Канашов хорошо знал, что Поморцев безразлично относился к этой разновидности устного творчества. А однажды, когда Канашов посетовал на то, что не запоминает и не может пересказывать анекдоты, которые ему мастерски рассказывают другие, сказал: «Это, Михаил Николаевич, у тебя хорошее свойство мозга не держать в голове дряни». «Чего же сейчас Поморцева прорвало на анекдоты?»

— Ты что-то, Михаил Николаевич, сегодня не в духе. Меня, наверно, осуждаешь? Чего, мол, приехал чудить, развлекать побасенками. А представь себе, что у меня сегодня настроение праздничное. Так что рвется все наружу. Песни пел бы, да голоса нет. А душа поет. Не осуждаешь?

— Что вы, Константин Васильевич. За то, что у человека на душе радость, судить грешно.

— А как же не радоваться, дорогой. В наступление какое перешли. Сколько ждали этого праздника!

Канашова вызвал к рации командующий армией.

— Есть, товарищ генерал. Постараемся. Есть рвать с ходу…

С чувством важности полученного сейчас приказа — допрорвать румынские боевые позиции, на которых задерживалась стрелковая дивизия Андросова, и чувством смутной тревоги вернулся он к Поморцеву. Будучи мысленно весь там, в бою, он рвался скорее начать боевые действия танковым корпусом и все же что-то невольно тревожило его. Почему наши пехотинцы не смогли взломать вражескую оборону.

Поморцев подошел к Канашову, всматривался в задумчивое лицо, пытаясь угадать его настроение.

— Путевку получил, Михаил Николаевич?

— Все в порядке. Бьем совместно с пехотой из Клиновой и Усть-Медведецкой.

Поморцев обнял Канашова.

— Только не зарывайся… По-умному. Не очертя голову.

— Есть, товарищ полковой комиссар.

Канатов влез в командирский танк, помахал Поморцеву папахой. Танк рванул с места, заскрежетал гусеницами и, вырвавшись, обогнал грохочущую колонну, понесся вперед, грозно покачивая орудием.

«Вот бы нам теперь встретиться в этой просторной степи с генералом Мильдером, — подумал Канатов. — Потягались бы силами, померились, кто кого. Это не сорок первый и не лето сорок второго, когда мы впервые встретились…»

За командирским танком Канашова неслась стальная армада: сотни новых боевых машин, последние марки грозных танков Т-34, КВ. Попробуй, останови их… Какая сила способна их остановить?

Нет сейчас такой силы. Это хорошо знал Канашов.

Справа от дороги вздыбилась земля. Противник открыл огонь. Били минометы из хутора, упрятавшегося в лощине.

— Шумейко, — командует Канашов. — Дай-ка им по-гвардейски.

Башенный стрелок, смуглый коренастый танкист, быстро работает у орудия. Выстрелы звучат часто, один за другим. В ушах звон, глухота, будто вата закрывает уши. Во рту становится кисло от газов, наполнивших танк.

Танковые бригады с ходу ворвались в хутор Клиновой вместе с пехотой, захлестнули и отрезали последние траншеи врага. Уцелевшие солдаты бегут к обрывистым оврагам, но там уже засели наши стрелки. И потянулась гуськом колонна пленных в бараньих островерхих папахах.

Вскоре Канашов доложил Кипоренко об успешной атаке корпуса.

В штаб 6-й армии Паулюса во второй половине дня 19 ноября пришло сообщение из штаба группы о том, что русские войска утром перешли в наступление с плацдармов правого берега Дона. Паулюс стоял у карты с оперативной обстановкой и внимательно рассматривал положение войск группы и его армии. «Как же расценивать эти действия советских войск?» Сведения о передвижениях армий противника с севера к Дону, о его танковых колоннах отмечались в некоторых разведывательных сводках, приходивших из штаба группы армии. Но в беседах с Вейхсом, в частных разговорах о положении немецких войск и группы армий «Б» он никогда не придавал серьезного значения этим данным, считая все эти передвижения не более как тактическими маневрами врага.

Паулюсу запомнился случай, когда Вейхс по этому поводу как-то сказал с иронией, перефразируя известную русскую пословицу: «Потеряв голову, пусть не плачут по волосам — остаткам своих территорий, которые наверняка не в силах уже спасти…»

Паулюс разделял взгляды своего начальника. События и факты упрямо подтверждали все это как неопровержимую истину.

«Конечно, — думал он, — советское командование, чтобы поддержать пошатнувшийся престиж — в проигранном сражении у Волги, в неудачах на Кавказе, в летнюю кампанию 1942 года — пошло на такую отчаянную авантюру, как контрудар с донских плацдармов. Но кто-кто, а он хорошо знает, что нет у большевиков для этого ни техники, ни войск. Да и обстановка сложилась не в их пользу. Тем хуже для них. За это они жестоко поплатятся, не добившись даже каких-либо тактических успехов. Они думают отвлечь мою армию от Сталинграда. Ничего из этого не выйдет. Оборона наших союзников — 3-й румынской и 8-й итальянской армий, — как утверждает Вейхс, надежна. Она может задержать их до того, как моя армия покончит с остатками 62-й армии в Сталинграде и другими ее соседями у Волги. Если взять худший вариант и допустить, что они прорвут оборону на Дону в каком-то одном месте, то у Вейхса найдется достаточно резервов локализировать этот прорыв. Я же не сниму ни одного солдата, ни одного танка и не позволю перебрасывать их из Сталинграда, если даже на этом будет настаивать Вейхс. У меня есть для этого все основания. Фюрер мне доверяет. Он меня всегда поддержит!»

…Так думали в первый день контрнаступления войск Юго-Западного и Донского фронтов наши противники: Вейхс, Паулюс, Мильдер, Нельте и тысячи других немецких генералов и офицеров — от командующего группой «Б» до командиров немецких дивизий. Они верили сводкам и докладам своих подчиненных и не понимали подлинного хода событий, развернувшихся южнее Дона, в заснеженных степях большой донской излучины. И хотя отданные приказы привели в действие многие немецкие части и соединения, но боевые действия советских войск опередили планы и замыслы гитлеровского командования.

Мощный удар советских танков, пехоты, артиллерии прорвал, как бурный весенний поток, плотину обороны румынских войск и покатился на юг неудержимо, сметая на своем пути встречающиеся преграды, сокрушая и уничтожая вражеские гарнизоны. И остатки их, плененные советскими войсками, потянулись темными извилистыми колоннами на север, оставляя у дорог штабеля винтовок, автоматов, брошенных орудий и минометов, — теперь уже трофеев.

Пожалуй, в этот первый день наступления лучше всех понимали, что поражение неизбежно, командир 2-го румынского корпуса, принявший первый удар 5-й танковой армии русских, да командующий 3-й румынской армией генерал-полковник Думитреску.