На суше и на море. Выпуск 4 (1963 г.) - «На суше и на море»

Последующие события становятся известными из материалов специальной комиссии, начавшей свою работу 5 ноября, двумя днями позже последней записи в дневнике Шлезингера.

Курт сдавал дела в лаборатории корпуса N. Гуго Брике утверждает, что, выходя из лаборатории, он видел фон Вальдена, который сидел за столом, просматривая новые графики Шлезингера по крысам-головастикам. Шлезингер стоял у окна, глядя на шефа. Кроме них, в комнате никого не было. Буквально через минуту после того, как Боцке вышел из лаборатории, Марта, находившаяся в соседнем помещении, услышала пронзительный крик. Вбежав в лабораторию, она увидела распахнутую дверцу клетки и фон Валъдена, который, прикрыв лицо локтем левой руки, пытался правой ударить пресс-папье кидающегося на него Ганса. Лапы гигантского муравья скользили по кафельному полу, и он никак не мог дотянуться до лица фон Валъдена. Шлезингер рассказал, что Марта на миг, остолбенела, затем, выхватив откуда-то из-под халата маленький браунинг, выстрелила в упор в глянцевитую голову Ганса. Но за секунду до этого синевато-черные, как вороненая, сталь, челюсти муравья с хрустом вонзились в аккуратно подстриженный затылок шефа.

6 ноября Курт Шлезингер был арестован и привлечен к следствию по делу о смерти доктора Отто фон Валъдена.

Александр Колпаков И возгорится солнце

Михаил Соколов должен был выехать к 78-й секции Космотрона, но задержался в диспетчерской башне, ожидая вызова Дайна.

Дежурный фотоэнергетик Цыба, длиннорукий, нескладный, но удивительно подвижный парень, работал одновременно на двух пультах. Кроме того, как человек общительный, он еще вел разговор с Михаилом.

Они говорили о Космотроне.

– Ничего у них не выйдет!…- бубнил Цыба.- Ровным счетом.

Коротко прогудел сигнальный робот. Цыба кинулся к главному пульту. Некоторое время он молча нажимал разноцветные клавиши, направляя избыточную энергию в башни аккумуляции.

– Меркурий-не зеленая лужайка под Эвенкором. Это там можно экспериментировать. Сколько влезет! А здесь…

Угловато повернувшись, он ринулся к другому пульту, чтобы погасить коронные разряды, голубым ореолом опоясавшие Концевой Параболоид.

Михаил улыбнулся:

– Брось хныкать… Прошлого не вернешь. Забудь о нирване.

Цыба вздохнул и промолчал. Он понимал, что сонному житью давно пришел конец. Бывало, на Меркурий годами не заглядывали гости с Земли, можно было спокойно дремать в диспетчерском кресле и думать о поездке на родину. А теперь вертись, как дьявол, едва успевая подавать энергию бесчисленным потребителям.

Соколов вплотную подошел к обзорной стене. К югу от башни на искусственной черно-коричневой равнине лежал ГАДЭМ, как сокращенно именовали Главную Автоматическую Энергоцентраль Дневной стороны Меркурия. Раньше здесь была маленькая научная станция: несколько фотоэлементных приемников, бронированный жилой купол, десятка два гелиоэнергетиков. Ученые не спеша изучали ритм деятельности Солнца. Спокойная, размеренная жизнь… Оживление наступало лишь к концу года: с Земли прибывала ракета, доставлявшая продовольствие и смену ученых. А потом все изменилось. Возник ГАДЭМ, город с тысячами “рабочих” - механо-автоматов, кибермонтажников, биороботов. С подземным поясом, где было все для жизни людей: комфортабельные жилища, плавательные бассейны, воздух, насыщенный запахом моря и степей, уголки субтропической зелени.

Сооружения ГАДЭМа улавливали энергию Солнца и запасали ее впрок.

Михаил перевел взгляд. Сотни фотоэлементных зеркал и леса колонн-волноводов придавали городу странное сходство с громадным судном, распустившим ярко сверкающие паруса; башни аккумуляции, где накапливалась энергия для Космо-трона, напоминали утесы, мимо которых плыл этот корабль Вселенной. Но все подавлял размерами выходной раструб Космотрона, или, как его называли, Концевой Параболоид. Он парил в пространстве над ГАДЭМом, словно невесомый, нацелив свою гигантскую чашу в созвездие Весов - на Титан, спутник Сатурна, где создавался второй Космотрон.

Чудовищный дымный диск Солнца, выпустив багровые щупальца протуберанцев, изливал на Меркурий океаны света. Казалось, раскаленная поверхность планеты вот-вот вспыхнет. Но тем не менее снаружи кипела жизнь. Непрерывно прибывали грузовые автоматические ракеты. Едва коснувшись посадочной площадки, они лопались, как созревшие почки. Космотронные роботы тут же набрасывались на них, выгружая строительные машины, сложные сферические конструкции, охлаждающие установки, генераторы, вездеходы… Пустая ракета “складывалась”, невидимый импульс включал ее двигатель, и она отправлялась в далекий путь к Земле. Другие роботы стаскивали грузы в громадные штабеля, словно холмы, высившиеся в окрестностях ГАДЭМа.

Строительство ГАДЭМа идет к концу. Энергию только подавай. Цыбе, конечно, не легко. Да и не только Цыбе. Взгляд Соколова блуждал по меркурианскому горизонту - расплывчатому, незаметно переходящему в черный фон небосвода. А мысли были обращены к далекой родине. Михаил думал о том, что за восемь лет работы на Ночной стороне Меркурия, где планетологи прокладывали трассу для Космотрона, он совсем отвык от Земли. Правда, иногда он испытывал смутное желание пройти по шумным улицам Эвенкора, встретить сверстников и знакомых. Но не настолько сильное, чтобы его осуществить. Огненные равнины Дневной стороны и ледяные пустыни Ночного Меркурия - весь этот мир, не имеющий ничего общего с земным, был ему ближе, роднее.

Временами Михаилу казалось, что нет и никогда не было уютной зеленой планеты Земля, что вырос он не на берегах Енисея, а на сожженных Солнцем плоскогорьях, с которых безостановочно текут реки жидких металлов.

Он опять взглянул на город, на панораму строительства. Кольцевое тело Космотрона, подобное гигантскому валу, уходило от ГАДЭМа на запад, к Сумеречному поясу, за которым лежало царство мрака и холода. Да, машина созидания пущена, и ее не остановить.

– С такими методами далеко не уедешь,- продолжал ворчать Цыба.- Сидят себе в Эвенкоре и руководят по космофону, а на Меркурий их не затащишь арканом. Потому и частые неполадки…

– Ты думаешь, в этом дело? - заметил Соколов.- Вряд ли. Беда в том, что передоверили все электронным машинам. А здесь нужен живой человеческий ум…- Он помолчал.- И такой ум есть. Это Кедров.

– Не знаю такого! - сказал Цыба.- Все они хороши! Одно слово - корифеи… Теоретики.