Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей - Епископ Михаил

***

Я не говорю, что это есть, но что это может быть, может начать случаться. Кто изведал сумерки души человеческой, мерцания души человеческой?..

***

Перейдем к ясным фактам. Выдающаяся умом, знаниями студентка рассказывала:

„Наша подруга умерла... „Тетя Кленя“, как ее звали дети, которых она учила, и так же приучились звать ее и мы, ее подруги. Кончила самоубийством“...

Опа, такая жизнерадостная, лица которой нельзя было представить без улыбки! Да я без улыбки никогда и не видал ее...

Красивая, она не нравилась только тем, что казалась кокетливой: для чего же всегда этот безукоризненно свежий воротничок и всегда завитые, в кудряшках, волосы?

„Но они сами вились у нее. Что касается воротничков, то это простиралось и далее, на все белье: правда, она не имела средств шить себе часто новые платья. Но на тем платье, которое она носила, если оно и сшито было давно, нельзя было никогда найти пятнышка. Что касается белья, то она шила его из довольно дешевого материала, но зато очень много и чрезвычайно часто меняла. Скудное свое жалованье она и тратила больше всего на прачку и вот на воротнички и манжеты. Мы над нею смеялись, потому что это переходило в какую-то манию: она была в постоянном страхе, что тело ее нечисто, и постоянно мылась и одевала все чистое и чистое белье. Шею же и лицо мыла по несколько раз в день, — все смеясь. Потому что вы знаете, что она постоянно смеялась“.

— Мне казалось, она кокетничает... т. е. желает нравиться.

„Ничуть, потому что она любила. Не было серьезнее девушки, но она запуталась в любви. Уже года три тянулся роман и не роман. Вы знаете, она вся была воплощенная энергия и живость, он же был нерешительный и вялый. Все кончал курс и никак не мог кончить... Дворянин, из хорошей семьи и такой славный сам, но совершенно безвольный... Она решила, наконец, прийти к какому-нибудь концу, и вот они все вместе ездили здесь по священникам, ища, кто согласился бы обвенчать. Потому что, хотя никаких препятствий и не было,—она — девушка, он — холостой, не родственники и совершеннолетние, — однако была нужна еще бумага от учебного заведения, где они оба учились, и никак они не могли ее достать (по причине летних каникул или по другой причине, я не упомнил). Нашли, наконец, на каком-то кладбище или в каком-то приюте. Но ее брака с этим довольно безнадежным студентом никак не хотел ее брат, священник же: дело в том, что она нравилась другому молодому человеку, инженеру, и с успехами в службе и жизни; и брат-священник настаивал, чтобы она вышла за него. Когда она решила брак с вялым женихом своим, то он объявил, что „этому не бывать“ и разослал всем здешним священникам письма, говоря, что они должны спросить у его сестры („имя рек“) и ее жениха (тоже „имя рек“) все до мельчайшего документы, иначе он подаст жалобу на венчающего священника и привлечет его к ответу за неправильные действия. Это братнино письмо было получено священником, согласившимся венчать, в самый день, когда было назначено таинство; молодые приехали в церковь, а священник выходит к ним и говорит: „Я не могу венчать, без разрешения от начальства (такого-то) учебного заведения“...Ничто не могло поколебать его твердости... И вот, когда мы вместе с нею вернулись к ней в квартиру, я увидела, что она — не жилица... Такой у нее был вид. Видно, что решение это и все подготовления, все хлопоты ей стоили страшнаго усилия.. Иногда, почти дотянув, она все-таки не дотянула, — струна лопнула“...

Мне это было все-таки непонятно: два месяца подождать, еще похлопотать...

„Не в этом дело, а в безволии жениха и, очевидно, в страшном собственном колебании. Я также чувствую, что она, такая строгая и требовательная, такая чистая идеалистка, стала ловить себя „на дурном“. Именно в ней, повидимому, начало происходить колебание, — уж не выйти ли в самом деле за инженера, т. е. за богатство, довольство и покой, хотя без любви. Торопливое ее желание обвенчаться с инвалидом было собственно убеганием от этой „подлой мысли“; и настоящая причина самоубийства лежит, я думаю, в ставшем закрадываться недоверии к себе, презрении к себе. Впрочем, она ничего не говорила, и так я думаю только, припоминая некоторые отрывистые ее слова да жалобы ночью, „как все люди скверны, даже те, которых все любят за их высокие качества“... Она поехала домой, к отцу, в село. Он тоже священник... Но прожила недолго... И там, как здесь, она была окружена детьми, которых учила, „чтобы не терялось даром время“. В ночь как умереть с нею лег ее маленький братишка. Она с ним играла, разговаривала. И когда он уснул, она вынула из-под подушки коробочку с цианистым кали и умерла моментально. Ha-утро нашли ее гроб“...

Я что-то воскликнул, — понятно, по адресу ее брата. Рассказывавшая кончила:

„Множество детей шло за ее гробом, и эти же дети все носили цветы на ее могилу“. Наша тетя Клёня (Клеопатра) любила цветы, и ведь она все жива, хотя и под землею. „Они не понимали, что она „умерла“. Я была у нее на похоронах. Смерть ее не произвела никакого впечатления на родных, отца и мать, и за „похоронным обедом“ они хорошо кушали и громко говорили о таких мелочах своего обихода, что было страшно слушать. Умершую никто не жалел и не вспоминал“.

Должно быть, „братец“ отписал домой о поступках сестрицы.

***

К рассказу я не прибавляю ни слова, не переиначиваю в нем слова. Рассказчица жива, и каждое ее слово может быть перепроверено.

***

Кто не думает никогда о самоубийстве?

Те, к кому смерть сама идет.

В противоположность двум молодым цветущим самоубийцам я припоминаю приемную профессора-гинеколога Н. Н. Феноменова. О, как печальны эти „приемные“ докторов, как они страшны!.. Сколько уходят отсюда с надеждою и сколько потеряв надежду!..

Комната, — обширная, вся с мягкою мебелью, — тихая, страшно тихая, полу-затенена. В полуоткрытую дверь „в квартиру“ я вижу мерцающую лампадку. „Вот и врач, материалист, а верит“. Это как-то сроднило его со мною и, я думаю, сродняет со всяким больным. Феноменов — вообще светило науки, светило своего дела и, кажется, глубокий и прекрасный русский человек. В сумраке замечаю женщину, чрезвычайно худую и пожилую, особенностью которой было то, что, должно быть, припухшие