Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В епархию Хинцпетера входило все, что касалось воспитания сыновей Викки и Фрица. Занимался он с Вильгельмом и физическими упражнениями. Никто, кроме родителей, не имел права вторгаться в воспитательный процесс, да и те, как представляется, были порой бессильны перед вдохновенным ревнителем кальвинистской доктрины.
Маленький Вильгельм часто разражался плачем. На Хинцпетера это не производило ни малейшего впечатления: он был «глух к просьбам и слезам». В своих воспоминаниях бывший император утверждает, что именно Хинцпетер учил его верховой езде. Не владея левой рукой, он непрерывно падал с пони, но его воспитатель заставлял его снова и снова взбираться на спину животного, до тех пор пока принц не научился удерживать равновесие в седле. Интересно то, что в качестве главного виновника своих страданий Вильгельм называет Викки:
«Эта пытка… была предписана моей матерью; она не могла вынести мысли, что наследник трона не сможет гарцевать на коне… Когда никто не видел, я плакал».
Биографы Вильгельма скептически относятся к версии о Хинцпетере как учителе верховой езды, указывая, в частности, на имеющиеся доказательства того факта, что малыш Вильгельм уже в возрасте двух лет катался на ослике и, значит, научился должным образом держать равновесие в седле — задолго до появления Хинцпетера. Возможно, в доорнском изгнании мемуарист спутал его с прежним своим ментором фон Дрески. Что касается отношения Викки к делу воспитания наследника, то в письме матери от 28 мая 1870 года она высказалась следующим образом:
«Рука у бедняжки не становится лучше, и Вильгельм начинает чувствовать, что он отстает от сверстников в физических упражнениях — он не может быстро бегать, потому что теряет при этом равновесие, не может гарцевать на лошади, не может влезть на дерево, не может как следует обходиться с ножом при еде и т. д. Боюсь, он переживает из-за этого. Его воспитатель считает, что эти его переживания со временем будут только усиливаться, он будет чувствовать себя все более несчастным из-за того, что ему недоступно то, что могут делать другие, — тем более что он во всех других отношениях вполне здоровый и сильный мальчик. Это тяжкое испытание для него и для всех нас».
Озабоченность здесь чувствуется, но считать, что именно от Викки исходила идея применения «пыток» для исправления положения, оснований нет.
Как бы то ни было, жесткая тренировка принесла свои плоды, хотя Вильгельм по-прежнему не мог самостоятельно одеться и обходился за столом только с помощью специального приспособления, соединявшего функции ножа и вилки, сила и ловкость его правой руки в значительной степени компенсировали беспомощность левой. Однако должный баланс — в том числе и в плане моральном — был достигнут только после того, как прекратились бесчеловечные эксперименты над больной конечностью. Как вспоминал его американский приятель детских лет (о нем речь впереди), «левая рука у него не такая уж неподвижная, как это может показаться любому, кто видит его в седле — держащим узду лошади в ладони одной правой, а второй рукой неестественно сжимающим эфес сабли. Однако физический недостаток очевиден, и то, что он сумел при всем этом стать отличным стрелком и вообще обходиться одной рукой, где обычным людям нужны обе, свидетельствует о недюжинной силе духа и упорстве императора».
Тем не менее, по мнению некоторых, физический порок наследника ложился темным пятном на репутацию Гогенцоллернов. Принц Фридрих Карл позволил себе однажды фразу: «Однорукий не имеет права претендовать на корону прусского короля».
Даже в преклонном возрасте Вильгельм так и не мог сделать окончательного вывода о педагогической методе Хинцпетера: пошла ли она ему на пользу или во вред. Во всяком случае, разочарований было предостаточно. По традиции дети Гогенцоллернов обязаны были освоить какое-либо ремесло. Вильгельма попытались научить переплетному делу, но для этого нужны были обе руки, и дело не пошло. Вместо Вильгельма профессию переплетчика освоил его брат Генрих — и не без пользы: она позволила ему удержаться на плаву в период инфляции 20-х годов.
Вильгельм больше всего любил Потсдам. У него осталось немного воспоминаний о своей комнате на верхнем этаже дворца Кронпринцен, над покоями своей матери, и о долгих берлинских зимах. Он помнил походы в зоопарк, в драматический театр и оперу, в цирк, на пасхальные гулянья в парках Шарлоттенбург или Шенхаузен (при дворце настоящего парка не было) и рождественские ярмарки… В своих мемуарах экс-кайзер пишет: «Как мы были счастливы, когда приходила весна, и мы возвращались в Потсдам». Там, в новом дворце, Вильгельм и Генрих делили комнату с круглым окном в мансарде, гуляли в просторном парке Сан-Суси. Отец устраивал им экскурсии к величественному Городскому замку на Хавеле, к гробнице Фридриха Великого и его отца в гарнизонной церкви, в «Дикий парк» в Борнштедте, на вершины Пфингстберг или Фуксберг и на остров Пфауэнинзель — любимое гнездышко его прадеда, короля Фридриха Вильгельма III. Вторая морганатическая жена, принцесса Лигниц, жила на вилле у центрального входа в парк Сан-Суси. Вильгельм время от времени по просьбе матери приносил ей цветы. Недалеко жила и вдовствующая королева Элизабет (другой ее резиденцией был дворец Шарлоттенбург). Она владела замечательной, с точки зрения принца, игрушкой разборным макетом Иерусалима: дети снимали и вновь водружали на место купола храмов древнего города.
У Вильгельма были приятели, с которыми он играл в парке Сан-Суси или в Борнштедте. Принц, по воспоминаниям одного из участников этих мальчишеских забав, «не строил из себя главного, запросто общался со сверстниками, очень тепло относился к родителям». Среди приятелей можно назвать Мортимера фон Рауха, фон Хэниша, двух отпрысков семейства фон Брониковских, принца Георга Радзивилла, в также Карла и Лотара фон Бунзенов. Их отец, фон Бунзен, впоследствии стал депутатом рейхстага; их мать и бабушка были англичанками. Возможно, по этой причине они удостоились от Хинцпетера характеристики не просто «плохо воспитанных», а вовсе «невоспитанных». Ближе всех Вильгельм сошелся с Ойгеном фон Редером, чье происхождение, по мнению Хинцпетера, было безупречным. Отец мальчика пал в битве при Сен-Прива, где погиб цвет прусской гвардии. Как приличествовало детям из добропорядочных семей, они играли в «маневры», и здесь Вильгельм «не терпел противоречий, всегда присваивал себе роль командующего и каждый раз настаивал на том, что его армия победила, хотя зачастую это было несправедливо».
Последняя характеристика принадлежит американскому приятелю Вильгельма Паултни Бигелоу, о котором стоит рассказать подробнее — он оставил самое полное описание детских лет будущего кайзера. Создание сочинений на тему «Вильгельм и я» стали его почти профессией, причем до 1914 года они содержали восхваление достоинств принца и кайзера, позже — лишь разоблачение его пороков. Отец Паултни был американским дипломатом и дружил с семьей Бунзенов. Супружеская пара Бигелоу часто была в гостях у Викки и Фрица. Своего сына они отправили на обучение в семью профессора Шильбаха, который жил в отнюдь не аристократическом квартале Потсдама. И вот однажды перед его домом остановилась карета с королевским гербом. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Хинцпетер во фраке и с цилиндром на голове. Паултни приглашали к принцам.
Судя по воспоминаниям Бигелоу, написанным как раз перед вступлением США в Первую мировую войну, воспитатель Вильгельма сразу возбудил в нем активную антипатию: «Тип сухого ментора-пруссака, надменного и откровенно кичащегося своей ученостью». Чувства были взаимными. Во время их последней встречи Хинцпетер высказался вполне откровенно: «Никогда не мог понять, что такого император нашел в Вас». Тем не менее Паултни стал едва ли не самым желанным партнером в играх для Вильгельма и Генриха.
Бигелоу так описывает прием, оказанный ему во дворце.
«Старший из принцев протянул мне руку; глаза его сияли, он приветствовал меня на хорошем английском и предложил поиграть в индейцев… Я был в восторге…»
Выбор американца в качестве приятеля для принца объясняется просто. В то время Вильгельм зачитывался приключениями Фенимора Купера, и предполагалось, что Паултни было известно абсолютно все о «краснокожих дикарях Дикого Запада». Сверстники из аристократических прусских семей в этом смысле ему сильно уступали, да к тому же, по мнению самого Бигелоу, не имели вкуса к настоящей игре «по-американски» — состязательной и жесткой борьбе за первенство. Сыновья прусской знати неоднократно становились жертвами новоявленных охотников за скальпами.
Бигелоу пишет:
«Его интересовали только военные игры, и больше ничего. Поскольку я только что приехал из Америки, то меня сочли если не индейцем по крови, то по крайней мере знатоком обычаев и приемов краснокожих. Уже во время нашей первой встречи мы всласть наговорились о Фениморе Купере, Зверобое, Чингачгуке, а ко второй я приготовил принцу Вильгельму подарок — индейский лук с фестонами и связку стрел с затупленными концами… Как только Вильгельм II овладел этими бесценными сокровищами, он сразу же предложил сыграть в войну ирокезов с белыми поселенцами. Мы назначали себя членами Древнего и Почетного Ордена Краснокожих, а всех остальных объявили бледнолицыми врагами. В качестве таковых оказались представители чопорной прусской аристократии, и нам доставляло неимоверное удовольствие гоняться за ними среди кустов большого парка, хватать их за волосы, привязывать к стволам деревьев и затем расстреливать из лука — последнее, разумеется, понарошку… Моему бедному мальчишескому мозгу пришлось немало потрудиться, выдавая сведения об обычаях аборигенов Верхнего Миссури и Рио-Гранде. Приобретя репутацию эксперта в этой области, я уже не мог остановиться, ибо признаться в том, что я никогда в жизни не видел живого индейца, означало бы потерять весь мой авторитет при дворце».