Хроника гнусных времен - Устинова Татьяна Витальевна

Черт знает что.

Хуже всего было то, что еще тогда, в доме, он понял, что дело нечисто. В доме пахло не просто бедой. В доме пахло убийством, хотя он совершенно не мог объяснить, почему.

И пробки выбило так странно.

Он не мог сказать ей, что у нее паранойя, так как носом чуял, что дело вовсе не в уроненном в воду фене.

– Ваша бабушка была богатой женщиной?

Настя нетерпеливо дернула головой:

– Я сто раз об этом думала. Я очень люблю детективы, а там всегда первый вопрос про завещание. У нее дом и квартира в Питере, на Каменноостровском проспекте. В ней живет тетя Нина, папина сестра. У бабушки двое детей, мой папа и тетя Нина. Папе она оставила свою «Волгу», тете Нине квартиру. Мне – дом. Сережке, это тети-Нинин сын, дедову коллекцию книг. Свете, это ее дочь, какие-то сапфировые серьги.

– Дом и коллекция книг – это разные весовые категории, – сказал Кирилл неторопливо.

– Ну конечно. Она очень меня любила, больше других внуков и племянников. У нее еще двое племянников, Соня и Владик. Бабушкина сестра, тетя Александра, намного младше бабушки, и ее дети почти мои ровесники. Владику бабушка оставила картины, Соне – бриллиантовое ожерелье, старинное и очень дорогое, а тете Александре Библию. – Тут Настя улыбнулась. – Они никогда не ладили, бабушка и тетя Александра. Тетя считала, что бабушка живет непозволительно легкомысленно. Они всегда из-за этого ссорились и в последнее время почти не виделись. Бабушка говорила, что слишком стара, чтобы тратить драгоценное время на выяснение отношений.

– Значит, – заключил Кирилл, – если вы не убивали вашу бабушку, это сделал кто-то из любящих родственников. Правильно я понял?

Настя вдруг изменилась в лице так сильно, что Кириллу показалось, что она сейчас хлопнется в обморок. Он даже отодвинулся немного, чтобы успеть ее подхватить.

– Я боюсь об этом думать, – выговорила она, старательно складывая губы, как будто контролируя каждое слово, – я не могу об этом думать. Потому что если это правда, даже частично, значит, вся моя жизнь кончилась. Навсегда. Понимаете?

Он молчал, глядя на нее.

– Моя семья – самое главное в моей жизни. Все имеет смысл, только когда есть семья. Всю жизнь я очень люблю родителей, бабушку, тетю, Сережку, Соню, всех. Я не помню ни одного Нового года, когда бы мы не собирались у бабушки. Даже когда я в университете училась. Надо мной весь курс смеялся, потому что все в общежитии праздновали, шампанское пили, по углам целовались, а я у бабули на даче с мамой и папой гуся жареного ела. Иногда я от них устаю, иногда они меня бесят, особенно тетя Нина, которая всех учит жить, но я их люблю. Вернее, только их я и люблю. И если то, что вы говорите, правда, значит, вся моя жизнь – псу под хвост.

– А Киру? – спросил Кирилл, пропустивший мимо ушей большую часть ее речи.

– Что – Киру?

– Киру вы не любите?

– Господи, что вы все время меня о нем спрашиваете?

Он спрашивал потому, что этот Кира не давал ему покоя, просто в бешенство приводил.

У девушки с гладкими темными волосами, бледными щеками и зелеными петербургскими глазами не должно быть фактурного пляжного любовника. Тем не менее он был, и его наличие оскорбляло Кирилла.

– Кира совсем из другой оперы, Кирилл Андреевич, – сказала она и потянула со свободного стула его давешнюю газету, взятую «для форсу». Развернув, она стала зачем-то внимательно ее изучать. – Мне двадцать девять, на горизонте никого, на работе сплошь сорокалетние пузатые придурки, которые всем рассказывают, как у них не сложилась семейная жизнь, и… в общем, это совсем неинтересно. А вы читаете по-английски?

– С трудом, – почему-то честно ответил Кирилл, и она посмотрела на него с печальным изумлением.

Официант принес какие-то сверхсложные салаты, которыми славился этот ресторан, и некоторое время они молча ели, как будто обдумывая то, что только что сказали, а еще больше, чего не сказали друг другу.

– Слава богу, что вы приехали, – наконец произнесла она, – мне совершенно не с кем поговорить об этом. Не с Кирой же, в самом деле!..

Кирилл Костромин уже почти поверил в то, что приехал в Питер исключительно затем, чтобы встретиться с ней в этом ресторане – так она на него действовала.

Странный это был вечер. Ничего подобного с ним не случалось много лет, с тех самых пор, как он воображал себя посланцем Космоса, призванным спасти человечество от скверны. Да и тогда все это происходило не с ним, а с тем Кириллом, который был хиппи и носил старательно разрезанные в нескольких местах джинсы.

– Ну ладно, – снизошел он, доев салат до крошечки, – излагайте.

– Что? – не поняла она.

– Бросьте, госпожа Сотникова. Вы – девушка энергичная и умненькая. Прелюдию я выслушал, переходите к адажио.

– К какому адажио?

– Давайте дальше. Что вы надумали делать? Вы ведь что-то надумали, правда?

– Откуда вы знаете?

Он хотел было сказать «от верблюда», но верблюд никак не укладывался в образ столичного бизнесмена на ужине с молодой интеллектуалкой.

– Я очень умный, – заявил он, чувствуя себя именно таким.

– Понятно.

Это было сказано с ощутимой иронией, и он вдруг смутился.

Далась она ему, эта девица! С чего это он так хвост распушил? Ладно бы еще хороша была, а то ведь нет ничего, только что глаза зеленые и умненькая. Или он просто устал от макак, вроде Леночки Брускиной, которые годились только для одного, простого и понятного дела, а разговаривать с ними было так же невозможно и тоскливо, как в жару пропалывать щавель на колхозном поле. И, главное, так же бессмысленно.

– Ну так что, госпожа Сотникова?

– Почему вы все время называете меня госпожой? – спросила она и улыбнулась бледной улыбкой. – Может, мне тоже называть вас господин Костромин?

Он приложил столько усилий, чтобы иметь возможность называться господином Костроминым, что, даже случайно произнесенное, это обращение доставляло ему удовольствие.

– Вы можете называть меня Кирилл, раз уж мы с вами ужинаем второй раз.

– А вы меня – Настей. Мне так проще.

– Ладно. Настя. Что вы придумали?

– Я должна все выяснить, – заявила она решительно, как о давно продуманном, – до конца. Я должна знать, кто убил мою бабушку и за что.

– Это проще сказать, чем сделать. Или вы наймете частного сыщика?

– Я не могу никого нанимать. Это касается моей семьи, и я не стану вмешивать в это дело посторонних. Ни в какое торжество закона я не верю. Я могу только разобраться сама.

– Все это очень красиво, – сказал Кирилл с раздражением, – но, по-моему, совершенно невозможно.

– Возможно. Я уговорила всех пожить неделю на петергофской даче. Как бы в память о бабушке и затем, чтобы разобраться с ее наследством. Ну, чтобы Сережка забрал свои книги, Владик картины, Соня бриллианты и так далее. Все согласились, потому что сейчас все за мной ухаживают. Я… с трудом все это пережила, заболела даже. Владик, по-моему, считает, что у меня временное помрачение рассудка, но он тоже согласился приехать. Тетя Александра сказала, что сестра ее не признавала, так она хоть после ее смерти поживет в хоромах, в которых та жила всю жизнь. За неделю я что-нибудь выясню. Обязательно.

– Ничего вы не выясните, – сказал Кирилл. Ее самоуверенность его раздражала.

– Почему?

– Какой номер у моей машины?

– Что?!

– Номер. Номер моей машины вы помните?

– Нет. А почему я должна помнить?

– Потому что вы рядом с ней полчаса стояли. И не запомнили? Вы же на номера смотрели и спрашивали, из Москвы я или нет?

Она молчала.

– Номер вашей «Хонды» Р468ХХ. Портфель вы кладете не на соседнее кресло, а запихиваете между сиденьями. Кстати, непонятно, как вам при этом удается ставить машину на «ручник». Когда вы за рулем, сигарету вы держите в левой руке.

– Господи, – пробормотала она, – как вы все это заметили?!

– Я начинал дальнобойщиком. Если трассу не знаешь, со стоянки лучше не выезжать. Вам как раз со стоянки выезжать нельзя. Вы ничего вокруг не видите, наблюдать не умеете, детали вас не интересуют. Какой из вас сыщик? Что именно вы станете выяснять за эту неделю? Кто из многочисленных родственников ненавидел вашу бабушку больше всех?