Ленин и его семья (Ульяновы) - (Исецкий) Соломон

— А знаете вы его жену, Андрееву? — перебив сам себя, спросил он вдруг меня и на мой утвердительный ответ сказал: — Знаете, у Горького есть один рассказ, где какой-то из его героев, говоря своему товарищу о лешем, так характеризует его: «Леший, вишь, вон он какой — одна тебе ноздря…» — «Как ноздря?» — спра­шивает удивленный собеседник.

«Да так… просто ноздря и больше ничего, — вот он каков, леший-то…» Так вот Мария Федоровна похожа именно на горьковского леше­го, ха-ха-ха! — и Ленин весело расхохотался, доволь­ный своим, по-моему, действительно метким сравнением.

Очень зло отзывался Ленин и о Троцком, который в те времена мирно прозябал среди меньшевиков, все вре­мя — это уже у него было от младых ногтей — крик­ливо позируя и фиглярничая. Характеристика, сделанная Лениным, была не только зла, но и глубоко верна. Мне она вспоминалась впоследствии, уже в Москве, когда «маршал» Троцкий стал во главе Красной армии и одерживал одну за другой победы, выступая с крикли­выми речами «а-ля Наполеон», причем за спиной его стоял не кто иной, как Сталин, в качестве политическо­го комиссара (не называясь официально им), неумный, но напористый и, по отзывам всех, лично знающих его, до самозабвения решительный и отважный человек.

— Чтобы охарактеризовать вам Троцкого, — говорил Ленин, хитро щуря свои глазки с выражением непереда­ваемого злого лукавства, — я вам расскажу один еврей­ский анекдот… Богатая еврейка рожает. Богатство сдела­ло ее томной дамой, она кое-как лопочет по-француз­ски. Ну, само собой, для родов приглашен самый знаме­нитый врач. Роженица лежит и по временам, томно за­катывая глаза, стонет, но на французский манер: «О, мон Дье!» (О, мой Бог! — Ред.) Муж ее сидит с докто­ром в соседней комнате и при каждом стоне тревожно говорит доктору: «Ради Бога, доктор, идите к ней, она так мучается…» Но врач курит сигару и успокаивает, говоря, что он знает, когда он должен вмешаться в дело природы… Это тянется долго. Вдруг из спальной доно­сится: «Ой, вай мир, гевальт!» (Боже мой! — Ред.). Тогда доктор, сказав «ну, теперь пора», направился в спальную… Вот вспомните мои слова, что как револю­ционер Троцкий — страшный трус, и мне так и кажет­ся, что в решительную минуту его прорвет и он заорет на своем языке «гевальт»…

Мне особенно вспомнилось это пророчество, когда при приближении к Петербургу армии Юденича (в 1919 г. — Ред.) Ленин командировал в Петербург покойного Краси­на, ибо растерявшийся Троцкий (и Зиновьев с ним) обра­тился к жителям Петербурга с воззванием, рекомендуя им защищаться (это против регулярной и технически хо­рошо оборудованной армии!) постройкой баррикад. Тогда же один товарищ, имени которого я не назову, сказал мне по поводу этой растерянности Троцкого, что «у него шея чешется от страха перед белыми».

О Плеханове Ленин говорил с известным, хотя и не­добрым почтением:

— Он, знаете, склизкий и ершистый — так, голыми руками его не возьмешь. Но крупная личность с гро­мадным значением в истории рабочего движения, насто­ящий апостол русского марксистского социализма, впро­чем, с сильным креном в сторону буржуазии…

О покойной В. И. Засулич он отозвался так:

— Есть такая детская песенка, точно написанная на Веру Ивановну:

Жила-была старица

В тишине под дубом,

Пошла в баню париться, —

Братья, возликуем!.

И как баба умная

Взяла пук мочала..

Песня эта длинная, —

Начинай сначала!

И опять повторяется то же самое, как в песне «у попа была собака». Вот вам и вся Вера Ивановна…

Признаюсь, я и тогда, так же как и сейчас, не пони­маю, в чем соль этой нелепой характеристики. Одно не­сомненно, что в нее было вложено, на мой взгляд, много какой-то бессильной и беззубой злобы, причина которой мне неясна… Я знаю, что когда-то давно В. И. Засулич встретила молодого тогда еще Ленина, ставшего в ряды эмиграции, с отменным участием и теплотой, о чем мне говорил кто-то из членов семьи Ульяновых с восторгом…

Очень зло Ленин отзывался и о Литвинове, ныне благополучно добившемся поста наркоминдела. Незадолго до своего приезда в Брюссель Ленин направил ко мне Литвинова с особой рекомендацией, в которой он просил меня принять Литвинова как одного из выдающихся то­варищей, гонимого и международной полицией, и мень­шевиками. Литвинов был в то время герой, имя которо­го довольно долго не сходило со страниц мировой печа­ти. Я напомню вкратце его историю.

В 1907 году (а может быть, и в 1906 году) в Тифли­се состоялась крупная экспроприация: на артельщиков, везших 200 000 рублей, напали кавказские революционе­ры и отобрали эти деньги, причем все дело обошлось без пролития крови. Я не буду приводить имен, замешанных в этом старом деле, ставшем уже достоянием истории. Революционеры, вступившие в 1905 году в открытый бой с царским правительством, смотрели на это дело как на один из актов военных действий.

В нем принимал уча­стие и такой известный революционер, человек незапятнанной честности, как Камо (Личность эта по своим похождениям почти легендарная. Извест­но, как он, арестованный в Берлине, чтобы его не выдали русской по­лиции, добивавшейся этого два года, находясь в тюрьме, притворялся сумасшедшим: он все время идиотски смеялся, приручил пойманного им воробья, не расставаясь с ним даже во время допросов, в комиссии для освидетельствования его умственных способностей танцевал и пры­гал, как дурачок, ел всяких насекомых, и таким образом он добился того, что его не выдали. — Авт. ). (Тер-Петросян С. А. — Ред.), армянин, почти легендарный герой, недавно погиб­ший на Кавказе во время несчастья с мотоциклетом (по­пал под машину, но не на Кавказе, а в Москве в 1922 г. — Ред.). И вся захваченная при этом «эксе» сум­ма (состоявшая из билетов пятисотрублевого достоинства) была передана партии, или, вернее сказать, большевикам. Все участники этой экспроприации остались неуловимы­ми. Русская полиция рвала и метала и, конечно, приняла все меры к тому, чтобы арестовать тех, кто попытался бы разменять эти пятисотрублевки, номера которых были известны полиции.

И вот, кажется, в 1907-м или 1908 году в Париже был арестован Литвинов, причем прокуратура инкрими­нировала ему попытку разменять эти билеты и его уча­стие в экспроприации. Он просидел в тюрьме всего око­ло двух недель, все время подвергаясь допросам, но в конце концов был освобожден за отсутствием улик. Но, кроме властей, на него нападали особенно энергично ох­ранявшие чистоту своих риз меньшевики в своем жур­нале «Социал-демократ».

Вскоре Ленин направил его в Англию через Бель­гию, где он пробыл, тоже гостя у меня, несколько дней.

И, рассказывая мне об этой истории, он сообщил мне нечто, относящееся к «белым ризам» Мартова, что я ос­тавляю всецело на его совести.

Меньшевики встретили его в Париже прямо в штыки, но

Ю. О. Мартов обещал молчать и не поднимать шума, если он поделится с ними частью экспроприированных де­нег, причем Мартов требовал для своей группы (меньше­виков) 15 000 рублей. Литвинов соглашался дать только 5000 рублей, торгуясь дальше, соглашался, понемногу добавляя, дать 7000 рублей. Здесь он уперся, и «сделка» не состоялась. Тогда Мартов открыл против Литвинова свирепую атаку, в чем можно убедиться, прочтя соответ­ствующие номера «Социал-демократа» той эпохи. Мне лично вспоминается одна особенно недостойная статья Мартова, в которой он, не стесняясь выдавать революци­онные, весьма конспиративные, псевдонимы Литвинова и обрушиваясь на него, писал об этом деле… На меня лич­но это выступление Мартова, с которым я находился в самых хороших товарищеских отношениях, произвело столь отвратительное впечатление, что при встрече с ним в Петербурге года два спустя в литературном обществе, когда он подошел ко мне с протянутой для пожатия ру­кой, я не поздоровался с ним, не пожал ему руки, в упор глядя ему в глаза, сказав только одно слово — «Литвинов»… И с тех пор мы не кланялись друг с дру­гом.

В разговоре со мной Ленин коснулся и этого дела. Я отдавал дань стойкости и выдержанности Литвинова и его самопожертвованию. Ленин, однако, все время сарка­стически морщился.

— Да, конечно, вы правы… и стойкость, и выдерж­ка, — сказал он. — Но, знаете ли, ведь это все качества хорошего спекулянта и игрока, — они ведь тоже подчас идут на самопожертвование, это все качества умного и ловкого еврея-коробейника (подлинная фамилия Литвино­ва была Валлахмакс. — Ред.), но никак не крупного бир­жевого дельца. И в его преданность революции я и на грош не верю и просто считаю его прожженной бестией, но действительно артистом в этих делах, хотя и мелким до глупости… Ну, подумайте сами, как можно было не сойтись с Мартовым? Ведь это глупо и мелочно, набавил бы еще три тысячи, и они сошлись бы… А теперь вот в «Социал-демократе» идет истерика, визг и гвалт… И я вам скажу просто и откровенно: из Литвинова никогда не выйдет крупного деятеля — он будет гоняться за миллио­нами, но по дороге застрянет из-за двугривенного. И он готов всякого продать. Одним словом, — вдруг с беско­нечным раздражением закончил он, — это мелкая тварь, ну и черт с ним!..