Дрессировщик. Приручение (СИ) - Николаева Ольга "Anabolik"

Не сразу смогла проглотить ком в горле — так разнервничалась. Сипло прошелестела (сама свой голос не узнала):

— Очень хорошо кормят, спасибо, мне всего хватает. Вдоволь. Огромное вам спасибо, правда!

— Тогда… зачем эти стратегические запасы? — Он обошел вокруг стола, ближе к девочке, навис над ней своей внушительной фигурой. Заставил еще больше вжимать голову в плечи. Женя старалась не съеживаться, держать спину гордо и прямо. Но как же это было сложно и страшно… — На случай побега готовишь? Так я уже говорил: не мечтай. Уйдешь отсюда, лишь когда позволю. И с тем, что разрешу взять.

— Что вы! Я даже не думала ни о каком побеге! Здесь у вас так замечательно! Я никогда раньше так хорошо не жила! — Это волнительная скороговорка вылетела из уст быстрее, чем девочка успела подумать.

Суворов слегка потеплел взглядом (или Жене так хотелось верить?), выдержал паузу…

— Тогда — будь добра, объясняй. И так, чтобы я поверил.

— Ну, нельзя же его выкидывать! Как вы не понимаете? Столько людей по миру ходит, которым он пригодился бы!

— Так ты решила благотворительностью заняться, за мой счет?

— Да… Нет.. — Запнулась, не ожидала такого подвоха… — Какая же это благотворительность? Сухие корки и огрызки! Если только втихаря отдать бездомным… Чтобы не умирали совсем… Знаете, как больно живот крутит, когда три дня ничего не ел? А от воды — только хуже еще становится?!

Последние фразы она выкрикивала, уже не сдерживая себя. Слишком жива была еще память. А хозяин дома невозмутимо молчал и смотрел непроницаемым взглядом.

— Конечно! Откуда вам знать, что эти сухари для целых тысяч людей — несметное богатство! Вы такой гадости, как они, и не пробовали никогда! А для меня… — потеряла запал, не встречая сопротивления, — для меня — самое желанное и дорогое когда-то было! В деревне люди выкинули, а я подобрала. На целую неделю хватило. Хоть там совсем была гадость, а лучше, чем воздух и лебеда.

И сжалась после этой тирады, ожидая: теперь уж точно выгонит. Напросилась. Но не жалела: сколько можно молчать и со всем соглашаться?

— Женя… — Он, кажется, впервые обратился к девочке по имени. И это… напрягло. — Давай договоримся?

— Смотря о чем…

— Ты посмотри, как осмелела, а? — Усмехнулся, неожиданно. — Правильно. Нельзя ни на что соглашаться заранее. Опасно это и непредусмотрительно.

— Я понимаю.

— Но, однако же, однажды пообещала…

— Тогда очень жить хотелось. Страшнее, чем остаться — не было ничего.

— Ты даже не представляешь, насколько страшнее может быть…

— Это просто вы не представляете, от чего я сбежала.

— Поделишься?

— Нет. Простите, но не могу.

— Договорились.

Какое-то странное ощущение возникло: Игоря Дмитриевича будто подменили, в момент. И он, удивительно, впервые с ней разговаривал. По-человечески. И даже принимал, местами, ее право молчать и спорить.

Подозрительно. Очень подозрительно. Однако, раз начал говорить — нужно ловить момент.

— А почему вы, вдруг, так со всем соглашаетесь? В чем подвох?

— У тебя мнение есть. Позиция определенная. Умеешь ее отстаивать. Это полезно для будущей жизни. — Он вернулся обратно, расположился в удобном кресле… Затянул паузу. — А я тебя ломать и превращать в ничтожество не собираюсь. Не фанат таких развлечений, знаешь ли.

Женя молчала, не зная, что на это сказать.

— Но имей в виду — это касается только тех моментов, где я готов признать твою правоту. Ошибешься — лучше не спорь и не нарывайся.

Глава 7

Игорю абсолютно не нравилось происходящее. Даже не то, что в доме творилось с появлением этой девочки: Светкины метания и причитания легко было игнорировать. Порой забавно было наблюдать, так взрослая и неглупая, в общем-то, женщина, такой ерундой страдает. Грустно — от того, какой недалекой она оказалась, не желающей смотреть на мир глазами ребенка, хлебнувшего немало бед за свою короткую жизнь. Вроде бы, и сочувствовать она умела раньше. Но совместное переживание с подругой из-за неудачной прически — такая мелочь, когда человек не замечает голода в чужих глазах.

Противно было от себя самого. От своих метаний и неопределенности. Вроде бы, хотел быть жестким и не вестись на эти жалкие истории о страшной жизни. И даже, в принципе, рассуждал довольно цинично и холодно. Не притворялся перед собой, ни разу. А вот глядя на саму девчонку… Терял временами настрой, и это его раздражало. Способность выдержать одну линию всегда ему помогала — в бизнесе, в дружбе, с животными, с техникой. Да с чем угодно. Не было в нем никогда ни мягкости, ни податливости. Гибким бывал — да. Но только тогда, когда это требовалось для дела.

А эта… Женя… и имя-то дурацкое какое… несколько раз меняла его настрой во время разговора. И та история с сухарями была не последней. Правда, и общались-то они редко — все больше по таким вот поводам, когда требовался вызов на ковер и разборки.

Даже от учебы в элитном лицее она отбрыкалась. Хотя на нем настаивал и он, и Света. Вымолила себе право учиться в обычной, затрапезной школе. И аргументы такие нарыла, что не придерешься. Мол, за себя не отвечает, рефлексы детдомовские остались, может покалечить какую-нибудь маменькину дочку. А Игорю потом — разбираться и расплачиваться. Даже если и выгонит Женю после такого позора, на репутации и отношениях пятно останется.

Он подумал над этим и согласился. Правда, совсем по другой причине: совершенно не хотелось светить свою воспитанницу в кругу равных себе. А она, рано или поздно, засветилась бы. Вернее, рано: в первый же день ее непохожесть и спалили бы.

Светлана тогда опять расстроилась. Ее очередная затея одарить приемыша всеми благами сразу провалилась, с треском. Но она вознамерилась нанять для девчонки кучу репетиторов, чтобы подтянуть хотя бы до среднего уровня. Для своих шестнадцати лет девочка знала критично мало. Хорошо, хоть читать умела, да цифры складывать.

И эта история со школой разозлила Суворова неимоверно. Не тем, что учиться девчонке оказалось нужным. А тем, что сам Игорь об этом не подумал. В принципе. О том, что подросткам положено учиться.

Вот что бесило: он сам себя чувствовал не готовым к тому, за что взялся. История с воспитанием из ребенка полезного человека казалась все более сложной и мутной. Слишком нюансов много вылезало, при каждом новом шаге.

И отказываться от идеи не хотелось: чересчур была заманчива.

Эти две крайности — желание отправить приемыша обратно, на холодную заправку, где и была подобрана, и самолюбивая цель — вылепить из нее нечто, полностью устраивающее самого Суворова, и очень для него полезное, — и заставляли его настроение метаться между плюсом и минусом. Делать неожиданные заявления. Принимать решения, которым сам удивлялся. Порой — бесился. Срывал недовольство самим собой на девчонке, Светлане, подчиненных. Но из раза в раз приходил к мысли, что девчонка у него останется, вместе с проблемами, что неизбежно создает. А Игорь справится. И поставленной цели добьется. Тоже, между прочим, полезный навык, который никуда от него не денется потом…

Иногда Суворов, не склонный к мистике, оккультизму, религиям и прочим бредням, подумывал, что эта несчастная Женя свалилась ему на голову не просто так. Видимо, кто-то свыше хотел над ним повеселиться, по принципу: "Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах".

Он категорически запрещал посторонним ходить в оранжерею. Знал, что ничем хорошим для растений это не закончится. Только гостей водил — редко, избранных, обязательно под присмотром. Личным.

Сам туда заходил часто. Особенно — по ночам, когда бессонница спать мешала, а к Тане ехать было поздно или лень.

Тихая уютная тень от ветвей и листьев, даже ночью подсвеченных специальными лампами, журчащий фонтанчик, чистый воздух, иногда благоухающий цветами, иногда — просто землей и зеленью… В закрытом от посторонних глаз углу у него стояло удобное кресло, где ночи проходили быстрее и приятнее, чем в душной и темной спальне.