Мумия для новобрачных - Мария Вадимовна Жукова-Гладкова

Я позвонила нашему ветеринару, быстро описала ситуацию. К счастью, она прямо сейчас была свободна и сказала, что ждет нас.

Костя пошел вслед за мной в клинику.

– Я вам двери буду открывать, – сказал он.

Я предлагала деньги за то, что подвез. Он отказался. И тогда понял, что я не знаю, кто он. А я поняла, что мне не хватит денег, чтобы заплатить за операцию. Я же за продуктами шла. Карточку не взяла. За продукты обычно плачу наличными – так не наберешь лишнего, а то с карточки все спустить можно. Наличные же видишь и держишь в руках. Это останавливает от «эмоциональных» покупок. По крайней мере, меня.

Я сказала ветеринару, что мне нужно съездить домой за деньгами. Она меня знает много лет, лечила всех животных, которые у меня были и есть, и у нее не могло возникнуть сомнений, что я вернусь.

Костя слышал, о чем мы говорили, и объявил, что оплатит операцию.

– Я не могу вам этого позволить!

– Почему? – удивленно посмотрел он на меня. – Это же не ваш кот, но вы его спасаете. Считайте, что я принимаю участие в спасении бездомного животного. Я могу принять участие только деньгами – как если бы пожертвовал приюту. А вы ведь его потом будете выхаживать, оставите у себя или найдете ему семью. Так?

Я кивнула. И в тот момент впервые рассмотрела глаза этого мужика – цвета моря в ненастную погоду. Красивые и очень выразительные глаза. А вообще передо мной стоял совершенно обычный мужчина: роста где-то метр семьдесят пять или шесть. Сухощавый, но с крепкими мускулистыми руками. Одет был в потертые джинсы и свободный свитер, из-под которого виднелся расстегнутый ворот рубашки без галстука, на ногах – дорогие и очень удобные кроссовки. И машина дорогая. Вроде простой, но не простоватый. Так одеваются люди, которые знают, чего они стоят. Им не нужно себя «показывать» одеждой. Им нужно, чтобы им самим было в этой одежде удобно и комфортно. Но я с ходу не могла определить из какого он «социального слоя», да меня это и не интересовало.

Коту сделали операцию. Мы сидели в клинике (больше никого не было – время «не ходовое») и разговаривали. Мне сразу же стало легко общаться с Костей, а ему со мной. Нашлось столько общих тем…

Кота я забрала выхаживать домой. Костя проводил нас до квартиры, но в квартиру зайти отказался. Приехал через день проведать кота (он так сказал), привез много еды – и мне, и коту. Юльки тогда дома не было. Я тогда впервые увидела татуировки, но решила, что вроде не зековские. А если и зековские? По статистике, у нас в стране каждый третий мужчина сидел. На Костю произвела большое впечатление моя оранжерея. «Никогда не видел столько кактусов и столько алоэ одновременно», – признался он. Я ответила, что их у меня было бы больше, если бы позволяла площадь. Я рассказала, что еще «мои» растения стоят в двух салонах цветов. Костя просто сказал, что занимается музыкой – без уточнений. Хотя спросил, хожу ли я на какие-нибудь концерты. Я сказала, что не хожу, мне медведь на ухо наступил, в музыке я вообще ничего не понимаю. «Танец маленьких лебедей», конечно, узнаю, но этим, пожалуй, и заканчивается мое знакомство с классикой. Современная эстрада меня никогда ни привлекала, в общем, этот пласт культуры как-то выпал из моего образования. Мои предки растениеводством и плодоводством занимались, и я увлекаюсь растениями с детства.

Кот поправился. Он оказался молодым (ветеринар решила, что ему лет пять) и в общем здоровым. И явно домашним. Потом бабки в нашем дворе сказали мне, что в двух соседних домах умерли их знакомые. Коты были и у той, и у другой. Возможно, родственники одной из них выбросили на улицу ненужное им животное.

Претендентов на кота не нашлось, никто объявлений не вывешивал, да я и не собиралась его пристраивать. После того, как посидишь с животным ночами, прислушиваясь, дышит или нет, повозишь каждый день в клинику, оторвать его от себя невозможно. И к двум моим кошкам прибавился Филька. У нашего ветеринара таких уже четверо. Взяла выхаживать – и остались.

А у меня в жизни появился Костя. И остался в ней. На два с половиной года.

Потом…

Не будем вспоминать про «потом». Главное – сейчас. Мы снова вместе. Мы снова муж и жена.

Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год

Я обещала рассказать про нашу семью, но все время отвлекаюсь. Хотя я ведь про нее и рассказываю, правда? Вы поняли, что нас, Свиридовых, было четверо детей: Алексей, Михаил, я и Степушка. Остальные умерли. После Степушки доктор сказал маменьке, что рожать больше нельзя, и они с папенькой разъехались по разным комнатам. Я в детстве мало видела папеньку – он разъезжал по уже имевшимся кирпичным заводам и строил новые.

Это все дед придумал. В смысле, кирпичи делать. Строить заводы там, где люди начинают селиться. Вы по русским дорогам ездили? Ну, тогда понимаете, что кирпичи на дальние расстояния отвезти невозможно. И не только дальние. Они бьются. Не довезти. И как только люди ни изощрялись – бесполезно! Их прокладывали овчиной, каждый кирпич тряпкой оборачивали, но они все равно бились и трескались. А расходы? А время? И сколько подвод нужно? Пока они едут к месту, пока порожняком обратно… Лошадей кормить, кучеров кормить…

Гораздо дешевле построить небольшой заводик.

И наш дед построил. Потом еще один, и еще, и еще. В таких местах и появились три наших имения. Одно из них предназначалось Алексею, второе Михаилу, третье мне в приданое. Потом появился Степушка. Но Степушка родился уже в Санкт-Петербурге, в особняке, купленном отцом. Он курсирует между тем домом, где я жила девушкой и откуда с маменькой выезжала на балы, и этой квартирой, в которой я пишу дневник. Эта квартира Лешеньки. Он сам ее купил. Степушка тоже любит Лешеньку. И меня. И не ладит с Михаилом. Я не