Наука и религия - cвятитель Лука (Войно-Ясенецкий)

«Нужно быть слепым, чтобы не быть ослепленным картиной природы, нужно быть глупым, чтобы л признавать ее Творца, нужно быть безумным, чтобы пред Ним не преклониться. Атеизм опасен у людей ученых, хотя бы жизнь у них была вполне нравственна», — писал Вольтер.

«Моя религия, — говорил А.Эйнштейн, — состоит в чувстве скромного восхищения перед безграничной разумностью, проявляющей себя в мельчайших деталях той картины мира, которую мы способны лишь частично охватить и познать нашим умом. Эта глубокая эмоциональная уверенность в высшей логической стройности устройства вселенной и есть моя идея Бога».

Ответ этих высоких ученых настолько ясен, что всякие комментарии здесь излишни.

Евангелие есть призыв к свободе, и воспринято оно может быть только свободно. Если кто хочет последовать за Мной — так начинает Христос Свой призыв к подвигу новой морали.

Евангельскую мораль нельзя насильно навязывать человеку. Весь смысл учения Христа в том, чтобы человек принял Евангелие как нечто прекрасное и желанное.

У Достоевского в романе «Братья Карамазовы» великий инквизитор упрекает Христа именно за то, что Он отверг всякое принуждение в выборе мировоззрения, и предлагает то, что заурядному человеку труднее всего, — свободу выбора: «Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел за Тобою, прельщенный и плененный Тобою».

Вся проповедь Христа направлена на то, чтобы пробудить в человеке сознательное и свободное проявление своей любви к Добру, к Свету, к Истине.

Евангелие учит, что корень греха таится в самом человеке, в человеческом сердце и его желаниях. Но так как общество слагается из людей, то грех выходит за пределы человеческого сердца и наполняет общество, общественную среду. Среда становится греховной от того, что ее делают такой сами же люди.

Можно ли уничтожить зло, не изгнав его из самой глубины, то есть из человеческого сознания? Если останется корень, то это ядовитое растение может снова вырасти в любой среде. Злые намерения могут прийти на сердце человеку даже тогда, когда он имеет абсолютно все необходимое и живет в самых справедливых условиях.

Как бы ни был сыт человек, он может желать еще большего или изысканного. Человек может быть эгоистом в любви в поистине райских условиях, но может и остаться на высоте духа даже в ужасных условиях. Отсюда ясно, что христианство не «оправдывает существование несправедливости и зла», но учит, как их искоренять. Зависимость человека от Бога — Творца и Подателя жизни не означает лишения нравственной свободы. Достаточно указать, что если бы было в действительности так, то у человека не было бы возможности восстать против Бога и Его законов.

Христианство есть религия любви к Богу. Классическая фраза апостола разъясняет это: Бог есть любовъ, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4,16–18).

Мы любим солнце, любим и природу, каждую сверкающую росинку, каждый всплеск волны, любим все переливы красок, которыми так богата природа, веселящаяся под лучами солнца.

Мы любим Бога, любим и человека — образ Божий, то есть все лучшее в нем. Говорить же о том, что любовь к человеку может быть поглощена любовью к Богу, может лишь тот, кто сознательно хочет извратить учение.

Один христианский мыслитель любовь к Богу и человеку изобразил схематически: в круге радиусы соединяют окружность с центром. Чем они дальше от центра, тем дальше и расстояние между радиусами; чем ближе к центру, тем ближе и радиусы. Так и в христианской любви: чем ближе люди к Богу, тем ближе друг к другу.

На обвинение, что христианство якобы требует вражды к людям иной веры, иной национальности, может быть, даже излишне и возражать. Никакой религиозной и националистической ненависти и презрения к человеку другого верования и другой нации в христианстве нет. По словам апостола, Богу приятен всякий, поступающий по правде, в каком бы народе он не жил.

Евангелие говорит, как Христос, обличая тех Своих современников, которые разжигали религиозную ненависть, рассказал им притчу о милосердном иноплеменнике. Человек чужой веры, из враждебного племени, не только оказал несчастному первую помощь, но даже излечил его за свой счет. Кто же оказался «ближним» для пострадавшего? Эта притча ясно говорит о взглядах Основателя христианской религии на религиозную и национальную вражду и рознь.

Обвинение, будто христианство приветствует нищету духа, то есть бедность, якобы скудость ума, тоже несправедливо. В заповеди: Блаженны нищие духом речь идет не об уме. Чувство нищеты духовной — это сознание недостаточности духовного богатства своей личности. Самодовольство, зазнайство чужды христианской морали. Только тот, кто сознает себя нищим духом и прилагает все усилия к обогащению своего духа, может продвинуться вперед в своем духовном росте. Кстати, если говорить и об уме, то ведь всякий истинный ученый сознается, что он очень мало знает, и вот это сознание и является стимулом дальнейшего интеллектуального развития его.

Христианство никогда не призывало к нищете духа, то есть к скудоумию: Братия не будьте дети умом, — призывает апостол Павел, — на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни (I Кор. 14, 20).

«Наш руководитель — разум, — говорит основоположник христианского богословия Григорий Богослов, — полагаю же, что всякий, имеющий ум, призывает первым для нас благом — ученость».

Евангельская заповедь о чувстве «нищеты духа» требует вечного стремления к полноте жизни. Такой смысл этой заповеди.

Евангельская мораль, как высшая форма нравственности, не была доступна для первобытных людей. От кочевников, живших несколько тысяч лет тому назад, нельзя было требовать высокой морали. В силу этого Библия включает в себя два Завета, соответствующих двум стадиям развития человечества: Древний (Ветхий) Завет, в котором дается кодекс морали в той мере, насколько он был по силам древнему человеку, и Новый Завет, в котором излагается мораль, заповеданная Христом.

Оба моральных кодекса — Ветхий Завет (Библия) и Новый Завет (Евангелие) — различаются между собой не только по содержанию, но и по форме. Древний кодекс дан в форме призывов. Древний кодекс был примитивен по сравнению с Новым. Вот основные заповеди Библии: не убей, не укради, не прелюбодействуй, не клевещи, не пожелай чужой жены, чужой земли, не пожелай всего того, что составляет основу существования твоего собрата.

Вполне возможно, что внешне выполняя требования закона, человек в глубине своего сердца мог оставаться жестоким и эгоистичным. В том-то и отличие Евангелия от Древнего Закона (Библии), что оно не только требует выполнения примитивного морального кодекса, но и призывает человека внутренне переродиться, призывает осуществлять принципы истинного гуманизма. Если древний закон, как повествует Библия, был написан на каменных скрижалях, то есть воздействовал на человека извне, то Новый Завет (Евангелие) должен быть написан на скрижалях сердца.

Особенно резко сказывается различие между Древним и Новым Заветами в вопросе об отношении к врагам. Если у полудикого человека возникает желание воздать за обиду в десять раз сильнее (это возникает и у современного человека), то древний религиозный закон (Библия) предписывал не воздавать обидчику более того, что получил от него. За удар нельзя отвечать убийством, за оскорбление — увечьем. При отсутствии надлежащей централизованной государственной власти и государственного суда человек мог сам, вкупе со своими родичами, требовать расплаты за ущерб, за обиду, за убийство, но ему запрещалось требовать более того, что потерпел сам. «За око только око; за зуб только зуб» — но не более. Таков был закон древнего мира, но отнюдь не христианства.

Так заповедь Христа о любви к врагам подвергается обычно самым сильным нападкам. Евангельская мораль, запрещая воздавать врагу злом за зло, призывает любить каждого человека, поскольку вообще каждый человек достоин уважения. Любовь к человеку должна быть выше личных отношений. Такова принципиальная установка христианства в вопросе о взаимоотношениях с людьми. И если это не понятно, то проще пояснить примером из обычной жизни. Должен ли врач любить человека (подчеркиваем — всякого человека) и оказать ему помощь независимо от личных симпатий к нему? Зачем же удивляться, если христианская мораль требует от каждого, кто ей следует, быть выше всяких личных отношений. Христианская мораль призывает всех людей, забыв о личных обидах, подняться на ту высокую ступень, когда все мелкое и личное уходит из человеческого сердца, становится ненужным. Христианская мораль возводит на ту вершину, когда человек стремится самого себя отдать на служение человечеству, не подсчитывая, сколько людей ему дорого и сколько безразлично.