Белая западинка. Судьба степного орла - Гавриил Колесников

Я выбрался из путаницы ветвей. Вокруг расстилалось безбрежное белое пространство. Природа словно умылась. Мухомор стоит на том же месте, где был стреножен с вечера, с торбой на морде, мирный, сонный. Доброе животное уже ничему не удивлялось.

По расчётам мы должны были быть уже на месте, в колхозе. Сам я мог продержаться ещё дней десять. Сложнее было с Мухомором. Даже если кормить его совсем экономно, впроголодь, и тогда корма ему хватит только на два дня. На подножный корм надежда плохая — .ягель Мухомор не ел, а съедобных трав мы почти не встречали. Нужно было спешить.

Я расчистил для костра просторную площадку вокруг гнёзда кедрового стланика. Освобождённые от снега и согретые тёплым майским солнцем ветви стланика снова потянулись вверх.

Развести костёр оказалось не так просто. Спички в кармане окончательно и безнадёжно отсырели. Воспользоваться моим непромокаемым запасом из стеклянной бутылочки я тоже не мог. Дело в том, что для воспламенения спички нужно чиркнуть её о достаточно нагретую чурку. Проще всего для этого взять две сухие палки, расположить их крестообразно и нагреть быстрым трением. К несчастью, не нашлось ни одной сухой палки. Я собрал вокруг открытого куста достаточно много веток, но все они отсырели от снега. Хорошо, что я запасся испытанным «огневым резервом». Простенький опыт! Он поразил меня ещё в институте, когда мы проходили химическую практику. Если кусочки марганцовки завернуть в вату, смоченную глицерином, вата через некоторое время воспламенится. Этой своеобразной спичкой я и воспользовался. В одном кармане в плоской металлической коробке я хранил кусок ваты, смоченной глицерином, в другом — в плотной промасленной бумажке — щепотку мелких кристалликов марганца. Крошечная пирамидка из самых тоненьких веточек стланика легко загорелась от самовоспламеняющейся ваты. Через полчаса пылал жаркий костёр.

Позавтракав «канадской кашей», я напился чаю. Но что же все-таки делать? Все возможные ориентиры скрыты под снегом. Правда, он стремительно таял… Но это было, пожалуй, ещё хуже. И без того заболоченная местность увлажнялась ещё больше, становилась непроходимой, а кое–где просто опасной: можно попасть со своим Мухомором в какую‑нибудь вязкую трясину, прикрытую красноватыми мхами, и без следа исчезнуть с лица земли.

Решаю двигаться на юго–запад, к опушке черневшего там леса. Если лес — значит, и твёрдая почва, рассудил я. Ведь не может же лес расти на болоте. И я… ошибся.

С большой осторожностью, не сходя с пригорка, мы с Мухомором приблизились к опушке леса. Он состоял из редких и некрупных лиственниц, узловатых и корявых, какими обычно бывают деревья в редколесье на заболоченной местности. Мы понуро брели по вязкой и мшистой почве. Следы наших ног чётко отпечатывались в мокром грунте и сейчас же заполнялись водой. Местами вода хлюпала под ногами.

Свернули вправо, в лес, рассчитывая выбраться на более сухую и твёрдую почву. Деревья становились крупнее, росли более часто, стволы лиственниц выпрямлялись и хорошели, но почва оставалась влажной и зыбкой. Было похоже на то, что лес рос по сплошному болоту, только слегка затянутому сверху почвой, образовавшейся из сгнивших мхов. Мощная корневая система лиственниц распростёрлась почти по поверхности. Крупные деревья стояли очень неустойчиво. Временами казалось, что они пляшут, как пьяные мужики. Это изгибалась почва под тяжестью наших шагов. Сколько же могла наработать в таком лесу хорошая буря!

Между тем почва становилась устойчивее. Мы поднялись на сопку. Теперь уже окончательно стало ясно, что мы сбились с дороги. Далеко внизу зеленела просторная долина. Возникала и пропадала на поворотах лента какой‑то незнакомой мне речки. Должно быть, она текла параллельно Нерелеху по эту сторону перевала. Р&з есть речка с такой зеленой долиной, значит, где‑нибудь около неё должны жить и люди. Решил пробиваться к речке.

Набросал карту местности, засёк по компасу направление своего маршрута и начал осторожно и медленно спускаться. Почва под ногами оставалась устойчивой и спокойной, двигались мы легко, пока дорогу не преградила небольшая седловина, покрытая снегом. Похоже, что здесь произошёл обвал. Всюду торчали корни нависших над обрывом лиственниц. Я решил разведать эту седловину, срубил дерево молодой лиственницы, обтесал его, заострил и с таким шестом спустился на снег. Он оказался достаточно плотным и подо мной не проваливался… Шаг за шагом продвигался я вперёд и наконец уверился (в том, что снег плотен и раз меня держит надёжно, то Мухомора с его четырьмя точками опоры удержит тем более. Подсчитывая преимущества Мухомора с точки зрения законов земного тяготения, я вдруг безнадёжно провалился в свой надёжный снег. Инстинктивно развернул горизонтально шест, и это спасло меня. Я провалился по самые плечи и держался только за шест. Ноги болтались в пустоте. Снег прикрывал что‑то очень глубокое. Некоторое время я висел так, размышляя о том, как выйти из этого глупого положения. Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, но тогда мне было не до смеха.

Неосторожным движением я мог обрушить глыбы снега, более чем достаточные для того, чтобы похоронить и надёжно законсервировать себя на удивление геологам будущего. Но висеть неизвестно над чем, держась за очень ненадёжный шест, было тоже неинтересно. В этих обстоятельствах я ещё раз убедился, что в жизни всякое дело годится. В институте я увлекался альпинизмом и снарядной гимнастикой. Мой шест являл собой некоторое подобие турника. Нужно было подтянуться и выжать себя двумя руками. Приём несложный, если на вас спортивные туфли, шёлковая майка и тонкие белые брюки. Но если болотные сапоги… Уверяю вас, что гимнастический номер, который я проделал, был дьявольски труден, и мне следовало бы присвоить звание чемпиона. К сожалению, а может быть, к счастью, единственным свидетелем этого головоломного упражнения был мой верный Мухомор.

Выбравшись наконец на поверхность, я лёг на край ямы и заглянул на дно. На глубине двух с половиной — трёх метров журчала и темнела вода. Буйный ливень и дружное таяние снегов когда‑то превратили этот мирный ключ в бешеный поток неодолимой силы. Он подмыл берега, обрушил деревья. А когда вода спала, ключ оказался пв–крытым решёткой поваленных лиственниц, на которых долго удерживался плотный, слежавшийся снег.

Вести Мухомора по этому зыбкому мосту рискованно, достаточно того, что провалился я сам.

Мы пошли вдоль ручья, надеясь таким образом добраться до реки. Ключ был, несомненно, одним из её притоков.

Чем дальше мы двигались, тем круче становился обрыв. Белая полоса снега виднелась теперь где‑то далеко внизу. На обрыве пласты земли выходили наружу. Я решил обследовать это обнажение пород. Ведь чтобы разведать такую толщу в обычных условиях, нужно было бы пробить шурф глубиною семьдесят—семьдесят пять метров. А тут сама природа предоставила мне возможность заглянуть в её недра.

То, что мы делали, когда были молоды, сегодня нам кажется мальчишеским безрассудством. Но как бы мне хотелось ещё раз вернуться к своим двадцати шести годам, чтобы ещё раз проделать всю эту безрассудную дорогу в поисках пропавшей коровы…

Обрыв был очень крутой, если не сказать отвесный. Я укрепил один конец верёвки за ствол лиственницы, стоявшей у обрыва, а другим концом крепко подпоясался. Упираясь ногами в стену обрыва и перебирая в руках верёвку, стал медленно спускаться вниз.

Может быть, кроме большого риска и щекотания нервов, это обследование не сулило мне ничего интересного. Тонкий слой коричневатой почвы, обломки гранита, затем снова сероватый гранит и гранит, на изломах которого чёрными точками поблёскивала слюда. Спускался я осторожно, поверхность остро наклонённой гранитной стены была шероховатой, нога не скользила. Но неожиданно она все‑таки скользнула по чему‑то гладкому, как будто отполированному. Я больно ударился о каменную стену и едва не выпустил из рук верёвку. «Линза льда! —мелькнуло у меня в голове. —Будь она неладна!» Упираясь коленями в гранит, я спустился ещё на полтора–два метра и обомлел от неожиданной радости: моя нога скользнула по отполированной поверхности чёрных, как диезные клавиши рояля, и правильно огранённых кристаллов. Мощная жила руды на металл, который мы так настойчиво и не особенно удачно искали шурфами в россыпях, выклинивалась здесь по серому граниту. Могучим треугольником руда уходила вправо — вверх и влево — вниз.

Никаких сомнений быть не могло! Мои поиски пропавшей коровы увенчались блестящим успехом…

Может быть, вам когда‑нибудь придётся побывать в верховьях Колымы, в том самом месте, где эта холодная река, пробиваясь по узким каменистым долинам, отделяет Колымский хребет от хребта Черского. Может быть, пробираясь по берегу Колымы, в южных; отрогах хребта, вы сделаете привал у студёного ключа с очень домашним названием — Бурёнкин ключ! Это идиллическое название мало соответствует суровости окружающего ландшафта и дано такому своенравному ключу в память о злополучных поисках Бурёнки. Теперь здесь расположено три рудника. Они так и называются: Первый Коровий, Второй Коровий, Третий Коровий. Горняки знают историю этих курьёзных названий и до сих пор вспоминают с улыбкой о нашей Бурёнке.