Удаленный контакт. Сборник рассказов - Юрий Соколов

— Давай, давай, хозяйствуй, — подбодрил отец, раскатывая на широких деревянных нарах спальники. — Только смотри, не задуши нас.

— Как разгорится, я дверь приоткрою…

— Зачем — дверь? Вон, окошко волоковое — видишь, задвижкой закрыто. Его и открой.

Дальше все было просто. По крайней мере так представлялось Сергею, когда он задумал историю. Ночной пожар от выпавшего из печки уголька. Двое усталых путников спят крепко. Катя — та вообще без задних ног. Отец просыпается, когда половина избушки уже объята огнем. Горит потолок, горит дверь, горят запасы хвороста в сенях; горит растекающийся из расплавленной пластмассовой канистры керосин. Печка в избушке дырявая, а крыша хорошая, и все под ней сухое как трут. Нельзя потушить огонь, нельзя выйти, только и остается, как выхватить из спального мешка надышавшуюся дымом, испуганную и полусонную Катю, и вытолкнуть ее в узенькое волоковое окошко — высотой в одно бревно и шириной в три четверти. Горит, горит на спине рубашка, горят нары, спальники, пол под ногами; а Катя, стоя босиком на снегу, с ужасом слушает доносящиеся изнутри удары топора, которым отец пытается расширить слишком узкое для него окно; и все рвутся один за другим патроны. Пылает крыша, трещат стропила, рушится потолок, летят во все стороны головни. Вокруг избушки быстро тает снег, лицо жжет нестерпимым жаром, а спину холодит зимним ветерком…

А потом Катя еще долго будет сидеть у догорающих бревен, понадеявшись, что зарево и дым пожара заметят лесники или жители той деревни, откуда их подвез тракторист. Да и как еще согреться без одежды в начале ноября? Когда она решится уйти, огня у нее не будет: спичек нет, а головню далеко не унесешь. Но она встанет и пойдет, когда ей станет слишком холодно даже лежа на слое остывающего пепла. А искать Катю начнут нескоро — тогда, когда мать в городе забеспокоится, что нет звонков. И те, кому надлежит оперативно реагировать, будут убеждать женщину, что ее муж и дочь просто зашли туда, где не действует сотовая связь, и раскачаются только на второй день; а раздолбай Матюхин, которому следовало бы скоординировать действия частей МЧС и добровольческих поисковых групп, ничего толком не скоординирует, хоть и должен. А Катина тетушка позвонит через пол-страны Катиной маме только затем, чтобы закатить скандал и обвинить сестру во всех смертных грехах; и мама попадет в больницу с нервным расстройством…

И Катя собьется с дороги, напуганная одиноким волком — покалеченным волком с перебитой капканом передней лапой, отощавшим и слабым, но все еще очень опасным. И единственное оружие, которое у нее будет, это выкопанная из-под снега суковатая палка, потому что ствол отцова «тройника»[1], найденный на месте сгоревшей избушки, окажется слишком тяжел. И когда волк наконец, обезумев от голода, бросится на нее, Катя будет драться с ним и врежет ему с размаху своей палкой по самому чувствительному месту — по носу, а когда зверь повторит попытку, ей снова повезет, и она врежет ему еще раз. И этот матерый волчина, сейчас еле живой от недоедания, а когда-то — смелый и безжалостный охотник, отскочит в сторону и заскулит как беспомощный щенок, которого двинули сапогом, чтоб не мешался на дороге. Но совсем он не отстанет, и пойдет по Катиным следам, дожидаясь момента, когда девочка умрет. А Катя будет идти по зимнему лесу трое суток без остановки, потому что останавливаться нельзя, потому что тогда замерзнешь, и потому, что сзади идет волк.

Будь нож, она бы сделала себе из бересты обувь. Из бересты много что можно сделать, но отцов нож она так и не нашла, сколько ни рылась на пепелище, обжигая руки, а когда наткнулась на обгоревшие кости, перестала искать. Из одежды — только трико и футболка. Днем пригревало солнышко и становилось чуть теплее, снег начинал подтаивать. Ночью он застывал, покрываясь коркой, которая ломалась под ногами и резала ступни не хуже бритвы — но кровь из них уже не текла.

На третьи сутки, когда стемнеет, Катя совершенно обессилеет и, раскопав толстый слой палой хвои под огромным кедром, зароется в нее, но в насквозь промерзшем теле уже не найдется ни единой калории тепла, чтобы согреться. И удивительно, что еще бьется в этом теле сердце и что вдруг потекли из глаз слезы… И последнее, что увидит Катя, будет силуэт крадущегося к ней волка.

Все было продумано — все, но повествование замерзло гораздо раньше главной героини, и Сергей не находил в себе сил, чтобы его оживить. Несколько дней он мучился, пытаясь продолжить — писал и стирал написанное, потом бросил. Попробовал взяться за очередной детектив, но вышло еще хуже. Дни складывались в недели, работа стояла. К концу второго месяца полного бездействия Сергей понял — убить Катю он не сможет.

Катя не хотела умирать. Она хотела жить, и он, ее творец и бог ее мира, ничего не мог с этим сделать.

На третий месяц он сдался. Летит к черту весь первоначальный замысел? А кому он нужен, такой замысел?!..

Сергей сел за стол и включил компьютер.

Для начала он открыл документ с рукописью и немедленно удалил в названии слово «Смерть», заменив его на «Жизнь» с восклицательным знаком, хоть и понимал, что его придется удалить в окончательной редакции. Потом перешел к последнему эпизоду, в котором Катя и ее отец готовились лечь спать. Охотничья избушка с дырявой дымной печуркой, деревянные нары…

— Трико и майку мы оставим, — сказал отец, потрепав Катю по голове. — Не протопился хорошо сруб, остынет быстро, ночью может быть холодно. А носочки сними, иначе резинками надавит. Сейчас я еще дровец подброшу…

Сергей читал, надолго задумывался, правил, дописывал, пока не дошел до места, где девочка, почти через десять часов после пожара, уходила прочь от догоревших головешек. Дальше ничего не было. Дальше была только пустая страница вордовского документа — белая, как мелованная бумага, как снег, по которому шла босиком Катя.

Сергей вернулся по рукописи назад и убрал раздолбая Матюхина, поставив на его место инициативного и умного начальника, который грамотно скоординировал действия поисковых групп из добровольцев с частями МЧС. Он в спешном порядке исправил характер Катиной тетушки. Она стала доброй и отзывчивой. Она не стала по телефону закатывать истерику Катиной маме. Она потратила последние деньги на самолет, пересекла пол-страны, поддержала сестру морально, и та не попала в больницу…

Нет, не то! Сергей оттолкнул от себя клавиатуру. Совсем не то! Уж проще сразу послать вертолет к сгоревшей избушке. Или сделать так, что одинокий охотник постучится в дверь тогда, когда только закурится дымок от вылетевшего из печки уголька.

Не так надо, не в этом дело. Оно вот в чем: он не может убить Катю, но не может и убрать эти трое суток перехода по лесу от пепелища до добровольно вырытой могилы в кедровой хвое. Она их уже прошла — если не в романе, то в его мыслях, и эти дни и ночи никуда не денешь.

Сергей вздохнул, посмотрел на стоявший справа от монитора Катин портрет и начал писать. Будто и не было двух месяцев, когда он не мог выдавить из себя ни единого абзаца. Но теперь он перестал быть посторонним наблюдателем, перестал быть гостем в чужой жизни, которого пустили туда и снисходительно терпят постоянное подглядывание. Он стал действующим лицом особого рода — призраком автора, который не оставляет следов в своем собственном романе. Кате сейчас было не до него — впрочем, ему самому тоже. Теперь он пробуждался в объятой огнем избе, его выталкивали через узенькое окошко, а потом он рылся в пепле и головнях в поисках ножа. Он ел кусочки коры с молодых осинок и орехи из палых кедровых шишек; ногтями и зубами рвал обшивку сиденья брошенного на старой вырубке трелевочника, пытаясь изготовить себе хоть какую-то одежду; брел по снегу рядом с Катей, вместе с ней дрался с волком, терял последние силы и зарывался в мерзлую хвою, чтобы умереть.

Какая разница, что телом он остался в своей квартире? Он забывал есть, он забывал спать. Несмотря на то, что на улице стояло жаркое лето, ноги замерзали в теплых комнатных тапочках, а руки коченели так, что пальцы начинали бестолково тыкаться в клавиатуру, плодя бесконечные ошибки. Сергей шел в ванну и подставлял руки под струю горячей воды — никакая разминка и гимнастика не помогали. Три дня повествования растянулись на пятнадцать дней работы, и под конец Сергей начал думать, что не выдержит этого похода по зимнему лесу первым.

Дважды за это время прямо над Катей пролетал вертолет, но оба раза она как на беду оказывалась в слишком густых зарослях и не успевала выбраться на открытое место. И с каждым сделанным шагом она подходила все ближе к старому кедру, под которым должна была закончиться ее жизнь и последняя глава романа. И не виделось никаких выходов, и ничего не придумывалось…

А зачем что-то придумывать? Ничего мне не нужно придумывать! У меня есть моя послушная-непослушная Катя с длинными ресницами и волосами цвета горелого дерева, которая очень любит жизнь — и этого достаточно. Может, она и заплакала бы перед смертью, да она и плакала не раз в эти дни; но она не останется лежать в тайге, зарывшись в заиндевелые иголки. Она встанет и пойдет дальше.