Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

— Что вы строите? — спрашивали их из толпы.

— Мы строим благо для Республики — отвечали плотники

— А по чьему повелению? — снова спрашивали люди.

— По велению благоразумной царственной женщины — отвечали плотники

— Кто же она, ваша госпожа? — снова спрашивали их.

— Наша госпожа — Монна Флоренция — отвечали плотники и вопрошающие отступались в смятении.

После полудня звонари устали бить в колокола, охрипли хористы и Якопо Чинко, мастер цеха сукновалов закричал, что Медичи, верно убили в дороге по приказу Альбицци, а посреди площади возводят позорный помост gogna, на котором выставят на позор и обезглавят, как воров и иных злодеев, всех медицейских сторонников и сродников.

Народ заволновался и сгоряча порешил громить дворец дельи Альбицци.

— Звони, звонарь, звони, звонарь к оружию, чтоб тебя повесили! — зычно кричал Якопо Чинко и цеховые горожане обнажили клинки уличных мечей, мясники и песковозы потрясали кольями, тесаками и топориками и даже женщины из крестьянских предместий в великой ярости вооружились серпами, ослепительно блестевшими на солнце, простоволосые, подоткнувшие посконные юбки до тяжких ляжек, на манер голобедрых вакханок, сделались они страшны, как тигрицы.

Из Опера ди Сан-Джиованни впервые за много мирных лет выкатили боевую знаменную телегу — кароччу, всякому знакомо это горделивое и грозное сооружение и вдвойне страшна была карочча под полным солнцем мятежа — о четырех тяжких колесах, запряженная двумя нехолощенными рыжими быками, алая, как открытый ад, ощетиненная флагштоками — на одном из которых крепилось знамя комунны — белый шелк с красными лилиями, а на втором — Знамя Народа — белый шелк с алым крестом Святого Иоанна, и знамена распахнулись разом и затрепетали на жарком ветру, надежно охраняемые фигурами ангелов свирепых ратоборствующих и львов рыкающих — кароччо издавна служила нашим предкам знаком триумфа, достоинства и отчаянной военной доблести — и охрана кароччо, флорентинская гражданская пехота готова была скорее умереть, нежели допустить, чтобы святыня Народа осквернилась прикосновением врага.

Зарокотали грубые колеса по мраморным брусам улиц, взревели быки, вскидывая головы, увенчанные лирами рогов, и следом за знаменной телегой с великим ревом и грохотом, дрогнув, тронулась вооруженная атакующая толпа в радужных одеждах.

До стен дворца Альбицци уже долетал площадной шум, и наряжавшийся к неведомому празднику мессер Ринальдо улыбался перед зеркалом, и повторял своей жене монне Беатриче:

— Послушай-ка, душенька, как граждане любят меня.

Осторожная женщина со страхом и сомнением предостерегла его:

— Супруг мой, не кажется ли вам, что их любовь чересчур страстна?

Когда же гам и гвалт стал невыносим для ушей, Альбицци вышел на балкон, чтобы поприветствовать граждан, и едва не был искалечен, градом старья, гнилья и вывороченных из мостовой каменьев.

А стража дома Альбицци уже пала под ударами кос и мечей.

И дому этому Господь не пророчил долготу дней.

В тот день во Флоренции никто не работал, закрыты были лавки и мастерские, Приоры и мирные граждане стоя на площади, терпеливо ожидали Государя, и каноники облачились в Пасхальные ризы.

Но вот — негаданно — на Лоджии Приоров появился мессер Козимо в простой дорожной одежде и, дождавшись тишины, заговорил с удивлением:

— Что здесь происходит? Разве сегодня Пятидесятница или Праздник Тела Христова, а может быть — празднование и величание святого Иоанна Крестителя, покровителя Флоренции, разве была война и мы одержали победу? Разве сегодня мы избрали гонфалоньера Справедливости и устраиваем церемониальную процессию? Почему закрыты мастерские, почему поют дети, зачем украшены лентами лошади и ослы, зачем вывешены из окон дорогие ткани?

— Мы приветствуем тебя, принчипе! — кричала толпа. — Долой Альбицци! Да здравствует "Установление Справедливости!"

— Тому два дня, как я приехал через ворота Сан-Никколо, а не через Сан-Галло, как вы ожидали — сказал мессер Козимо. — Сегодня будний день, ординарный четверг. Прошу вас, разойдитесь, приступите к своим обыденным занятиям. Давайте достойно проведем будний праздник.

И граждане Флоренции с радостью присягнули первому среди равных.

Тут появился зачинщик славного погрома Якопо Чинко и его люди, ведущие арестованных дельи Альбицци и тех, кто вступался за них.

Толпа возмутилась и кричала о казни.

Но мессер Козимо, рассмотрев израненных и измаранных грязью неприятелей, повергнутых у ног его, рассудил так:

— Тот, кто казнит или изгоняет своих врагов, тем самым показывает меру своего страха перед ними

Я предложу Синьории изгнать только тех, кто поднимал вооруженный мятеж и нанес ущерб имуществу горожан. Сродники же Ринальдо дельи Альбицци, если захотят, пусть остаются в городе, выплатив в казну пеню за смуту и нарушение "Установления Справедливости". Но сам Ринальдо должен будет искупить свою вину там", — и мессер Козимо указал в сторону плотницкой работы.

Монна Беатриче дельи Альбицци, испуганная избитая, в разорванном платье, зарыдала, и заламывая руки, стала умолять мессера Козимо сжалиться над ее своевольным мужем.

Мессер Козимо ласково успокоил ее, а люди на площади стали громко смеяться, потому что поняли наконец, что же за сооружение возвели плотники на помосте.

То была большая деревянная арка, изогнутая в форме замочной скважины.

Капитан Народа протащил мессера Ринальдо сквозь нее дважды — туда и обратно, изрядно поободрав ему бока.

Бывший при этом мессер Никколо да Удзано сокрушался и твердил:

— Язык! Будь проклят мой язык. Зачем я передал глупую шутку моего бывшего друга хитроумным Приорам…

Когда Ринальдо дельи Альбицци, пройдя сквозь замочную скважину, поспешно покинул площадь вместе со своими удрученными домочадцами, мессер Козимо сказал, оглядывая усмиренный город со спокойной суровостью праведного мужа:

— Вот теперь я вернулся навсегда. И с этого дня — запомните мой слова все — ни один, носящий родовое имя Медичи, не покинет Флоренцию. Скорее уж вот эта безгласная, бездушная и бездыханная статуя обретет голос, движение, ярость и страсть. — и мессер Козимо указал на изваяние гордой Иудеянки Юдифи, работы маэстро Донателло, эта статуя издавна была символом свирепого правосудия Флорентийской Республики — царственная женщина с лукавой и победоносной улыбкой заносила над головой поверженного Олоферна меч искривленный, будто адамантовый серп оскопитель Крона. К вящей радости народа — изваяние осталось безгласным, как и было — а если и почудилось старухам легкое движение плеча статуи — так то была всего-лишь бабочка траурница, вспорхнувшая с нагретой бронзы.