Русский транзит - Измайлов Андрей

– Лови!.. Дай ему. Напоследок.

Я еле расслышал пальцами вену на локтевом сгибе Валькиной здоровой руки (пульс почти нулевой), вколол. Десятка секунд не прошло, как пульс ожил – мощные толчки. Но и кровь из простреленного плеча – мощными толчками. Ремешочки-жгутики сгодятся для остановки крови. Ну?

Валька ожил. Не знаю, что за препарат, но… мне бы такой! Не просто ожил – силы утроил! Причем глаза не бестолковые, а осмысленные. И огрызнулся осмысленно, хотя для непосвященного – бред:

– А ты меня Родиной не запугивай, понял?!

Это когда Валька, придя в себя, стал по-новой в пиджак облачаться (вероятно, в крови у штатных сотрудников КГБ – без пиджака ни шагу! а как же без него, если под ним кобура, даже если пустая!., то есть и кровь почти вся вытекла из офицера Головнина, но последние капли вопият: ни шагу без пиджака!).

– Живей! – гаркнул Лихарев.

– А ты меня Родиной не запугивай, понял?! – вполголоса процедил Валька и свойски подмигнул афганскому товарищу по оружию, Боярову Александру Евгеньевичу.

(Для непосвященных, не нюхавших Афгана: страшней угрозы не было, в устах старшего офицера, чем «В двадцать четыре часа отправлю на Большую Землю!» – то есть обратно, в Союз. Что там какие-то наряды вне очереди! И взъерепенившийся штрафник пер на рожон: «А ты меня Родиной не запугивай!». Парадокс! Хм, разумеется, парадокс для тех, кто не нюхал Афгана).

Нет, не товарищ ты мне, Валентин Сергеевич Головнин. Или Смирнов? Степан Сергеевич? Я – почти гражданин США, а ты – и есть сукин сын отечества, пугающего любого цивилизованного человека хотя бы существованием подобных Головниных-Лихаревых. Ожил? Взбодрился? За работу! Не так энергично, не так рьяно! Ишь, раззудись плечо, размахнись рука! Время надо тянуть! Понял? Ва-лен-тин!

Он не понял. Он даже чуть не брыкался прикованной ногой, когда я пытался притормозить, некоторым образом снизить накал трудового энтузиазма. Оно конечно, любой труд почетен, но вдохновенно грузить трупы в бездыханный автомобиль под присмотром двух стволов, догадываясь о сходном будущем для себя… как-то н-не греет.

Погрузили, утрамбовали, дверцу захлопнули.

Лихарев, не отводя от нас взгляда, махнул командно залысому подручному. Тот нажал на кнопку – мостовой кран пришел в движение, навис над нашими головами. А на конце троса – не крюк, но этакая загребущая клешня-хваталка.

Пополам перекусит запросто. Ну что, ей Богу, за игры в «Челюсти»! Стреляли бы уже в затылок, как нормальные люди! То есть… что я говорю! До хорошенького же состояния доведен Бояров, если стрельбу в затылок воспринимает: нормально! Хотя… все познается в сравнении. Грешен – душа в пятки, отпустите на покаяние!

Но то пока не по мою, не по нашу душу. Клешня-хваталка прикусила «линкольн»-катафалк и плавно перенесла груз на монолитную плиту. Я уже понял, что будет дальше с «линкольном». Я никак не хотел той же судьбы для себя. Потому старался следить больше за Лихаревым и за его подручным, нежели за прессом. А они волей-неволей отвлекались от нас с Головниным. Некоторый глазомер требуется даже при полной автоматизации, да и как же не посмотреть на такое! Какое? Я «видел» ушами: хрупающий скорлупочный звук – раздавленный салон «линкольна», раздавленные черепа… бульканье-скворчание – масло, тормозная жидкость, лопнувший желудок, вонючие кишки наружу… негромкий хлопок – покрышка испустила дух, прокуренные легкие напоследок выдохнули под многотонным гнетом. Бр-р-р!

Я «видел» ушами, но глазами отслеживал: вот еще бы на метр-два поближе к стеночке – и мы в мертвой зоне для залысого «крановщика». Еще бы градусов на пятнадцать отвернулся Лихарев – и не поймает боковым зрением, когда я задействую «томас». Только мне очень мешал сиамский брат- Головнин. Он, кажется, и не помышлял о возможности использовать шанс. Опять брыкался: мол, не мешай смотреть!

Было б на что смотреть… Хрум-хрум – и аккуратный кубик из металла, пластика, резины, человечины. Та же клешня-хваталка вцепилась в этот кубик, переставила на ленту конвейера и – прочь-подальше из ангара. Если такой кубик уронить ненароком в залив, трупы ну никак не всплывут. Да и где они, трупы?! Нетушки. И не было никогда. Хоть у кого спросите! Хоть у Лихарева, хоть у залысого помощника! А больше не у кого… С нас спрос короток – мы поедем следующим кубиком. Иначе зачем бы нам демонстрировать столь поучительное действо? Затем, чтобы Головнин раскололся подчистую, пока пресс не расколол Головнина. Это я понять могу, это я даже зауважаю: оригинальный метод дознания – ни уговоров, ни «сыворотки правды», ни полиграфа, ни угроз, ни пыток… а вот так вот – весомо, грубо, зримо: вы следующие, пожалте в авто! предыдущие, правда, с пулей во лбу были, но живьем даже интересней! пожалте, пожалте! М-мда, понять могу, принять – нет. Головнин нужен? Вот ваш Головнин. А я на кой сдался?! Да готов я, готов расколоться подчистую – знать бы о чем! Убедили, сволочи! Все скажу! Что говорить-то?!

Но Вальку Голову сволочи не убедили, судя по его реакции. Он, наконец, отвел зачарованный взгляд от сгинувшего кубика и обернулся ко мне. С ума сойти! Он был восхищен!

– Здорово, а?! – даже с некоторой обидой, что я не разделяю общих чувств.

Тут я и влупил ему в челюсть – у меня иные чувства, нежели у Головниных-Лихаревых.

Он упал, я – следом за ним. Скованные-то одной цепью. Элемент внезапности в таком повороте событий был – для обоих наших надсмотрщиков. Сверху, с лестницы рыгнуло короткой очередью – наугад, не прицельно. Лихарев тоже отметился одиночным выстрелом. Мимо! Мимо!

Обнявшись крепче двух друзей, мы с Головниным перекатились в мертвую зону, под кузов умершего своей смертью олдсмобиля. Я тоже хочу умереть своей смертью! Отстаньте! Вот ведь насели! С двух сторон палят, так ведь еще и Валя норовит глотку перегрызть, рычит ненавистно. Даром что обнявшись… По роже ему, видите ли, угодили, оскорбили смертельно! Ч-черт! И не отключить его никак! То есть это-то запросто, но куда я подамся с обмякшим стокилограммовым мешком?! И пяти метров не проползу. Достанут.

– ФБР! Бросай оружие! – рявкнуло ниоткуда и отовсюду.

Уф-ф-ф! Никак успели!

То ли залысый боец на верхотуре сильно дорожил автоматом «узи», то ли плохо учил английский в школе, в спецшколе – оружия не бросил и перенес огонь на тех, кто коротко и ясно потребовал этого не делать. Он еще какое-то время строчил очередями вполне наугад, а я воспользовался общим грохотом – выхватил наконец из-под тишетки «томас» и вдавил ствол под ребро Головнину:

– Тс-с-с… – убойный аргумент.

Валя моментально перестал рычать и скалить зубы, напрягся и замер. А я выстрелил. Нет, не в сиамского братца, а в перемычку наручников- «наножников». Отцепись, братец!

Отцепился. Мой одинокий выстрел потонул в общей канонаде И я стал уходить, уходить – бесшумным, стремительным пластуном. Казалось бы, теперь-то куда и зачем торопиться?! Отлежаться чуток под кузовом, пока фебрилы наводят порядок, а как стихнет все, подать голос и объявиться во всей красе, бросив оружие, – Бояров законопослушен, Бояров благодарен подоспевшим на подмогу федеральным агентам (могли бы и пораньше, засранцы!).

Но! Я достаточно хорошо знаю Лихарева. Я знаю, что он переметнулся. А еще я знаю, что он меня знает не хуже, чем я его. И чьи бы интересы он ни представлял нынче, имеется у черного полковничка личный интерес – отправить Боярова в так называемый лучший из миров. Нет уж! Мне и тут хорошо! То есть мне тут плохо, хуже некуда – но все же лучше, чем в лучшем из миров. Памятуя нашу с ним разборку во Франкфурте, когда он чуть пол-обоймы в меня не засадил «от имени и по поручению» КГБ, я не сомневался: уж здесь- то, в Нью-Йорке, он не упустит случая угробить Боярова «от имени и по поручению» ФБР. Говорю же, легкая путаница, как в Библии – и поди потом устраивай дознание, кто кого предал, Иисус Иуду, Иуда Иисуса?

Я полз и полз, а в затылок (вернее – в пятки) дышал офицер Конторы Валя Голова. Ему, да, есть смысл уносить ноги. Ну а мне… я уже объяснил. Выучка у него по части пластунских упражнений не хуже моей еще с Афгана, так что он не отставал. Кстати, немаловажная причина, чтобы незаметненько покинуть поле боя – Боярова могут ненароком шлепнуть, целя в Головнина. Ладно, братец, поспевай! Еще по давней ассоциации: «я тоже хочу умереть своей смертью» мелькнула мысль и повторяла она точь-в-точь мою фразу Льву Михайловичу Перельману незапамятных времен первого «транзита». И уж не знаю каким полушарием, но сообразил: если пристрелят кагэбэшника Головнина, а с ним заодно и Боярова, то никто не придет в частный домишко Перельмана и не размурует добровольного затворника – стучись, не стучись… Доброй ночи, Монтрезор!

Вот ведь какой я хороший! Посторонне мигнуло искрой где-то в подсознании, мальчишески-горделиво: вот ведь какой я! Молодец! Ну-ну, после будем дырки от бубликов распределять – как бы еще не заполучить дырку в себе любименьком!