Тирмен - Генри Олди

Кондратьев покосился не без опаски. Не там ли сочиненный неведомо кем некролог о «верном товарище и надежном работнике»? Когда только успели?!

— Разрешите предъявить, товарищ старший лейтенант? Ну-с?

«Канари Андрею Ивановичу. Вам предписывается отправиться в местную командировку сегодня... »

Все чин-чинарем. Только не слепым шрифтом на папиросной бумаге — кривые буквы плясали «цыганочку» на листке, выдранном из блокнота. У старшины и в лучшие годы с почерком был полный аврал.

«Место работы: больница № 4 (неотложка), круг 18-го троллейбуса... »

Адрес верный. Откуда только узнал, псих? Цель командировки: «личный отчет», как уже было доложено «почетным гражданином города». Вместо подписи — веселый рисуночек: сжатый кулак с торчащим большим пальцем, весьма похожий на кукиш. Татуировка не вместилась, зато внизу красовалось знакомое:

И понимай, как знаешь!

Посмотрел тирмен Кондратьев в радостные глаза психа Канариса. И внезапно захотел обратно на «минус третий», в уютное помещение Г-211. Василий Александрович, Владислав Владиславович, выручайте!

А как не выручили, то сгреб Адмирала одной левой — за ворот, поближе к горлу.

— Himmelherrgottnochmal! Колись, старшина, живо! Der Teufel soil den Kerl buserieren!..

Почему по-немецки, и сам не понял. Фронтовая привычка, видать.

Мигнул Канарис: раз, другой, третий. Губами слюнявыми плямкнул:

— Стравусы!

Разжались пальцы безотказной шуйцы. Не выдержал Петр Леонидович — застонал. Что у них там, на Сабуровой даче, санитары в отпуске?

— Стравусы! — уверенно повторил псих, присаживаясь рядом на скамейку. — Лучше всего «Гремми». Виноват, товарищ старший лейтенант, «Эмми»...

— Страусы, — непонятно для кого перевел Кондратьев. — Эму. Австралийские.

От Канариса он был готов удрать даже в Австралию. «Там девки пляшут голые, там дамы в соболях... » Или это не в Австралии? Зря от вертолета отказался. Предлагал Боря, добрая душа!

— Стравусы! — с еще большей уверенностью констатировал псих. — Замкнутый цикл, тыща товарных стравусей в год. Главное в них — мясо, но кожа, перья и эти... яйца. Взрослые стравуса, старшой, ростом с тебя будут...

Канарис смерил оторопевшего Кондратьева внимательным взглядом:

— Точно с тебя, старшой. Метр девяносто, никак не меньше. И худые такие же. Перо на шляпки бабские идет и на поплавки. Самое то, в магазинах рыбаки метлой метут...

— Шамилей, — уточнил Петр Леонидович, уже ни на что не надеясь.

Псих не слушал. Глаза горели, острым клювом вытянулся нос, из горла несся клекот.

— Забивают их, старшой, когда они и весом с тебя становятся. Ну, может, меньше, кило сорок-пятьдесят. Полезного мяса маловато, конечно. Вдвое урезать надо, считай...

Старик поглядел в небо, где без забот веселилось майское солнце, и позавидовал стравусу. Всего-то и требуется австралийцу «Эмми» — до полста килограммов дотянуть. А там забьют без всякого тирмена, и свободен, как ветер в пустыне Виктория.

К Великой Даме воззвать, что ли? А еще говорят, не опаздывает!

— Я чего про стравусей этих, Петро? Отставка тебе положена, верно? Утром не попали, днем дострелят.

Не хотел Кондратьев, а вздрогнул. Черт бы побрал тебя, Канари! Совсем дурак — или прикидываешься?

— Вот и будем мы с тобой, старшой, два отставника на пенсионе. — Канарис подмигнул. — Силы есть, башка варит, наградные опять же положены. И стрелять больше неохота. Вот я, значит, про стравусей и вспомнил. Все разведал, повыяснял. Нет у нас в регионе стравусей, только в зоопарке. И то хилые, некондиционные. Ближайших в Орловской области разводят, в городе Новисиль. Концерн «Курочка Ряба». Назвались, идиоты! Хоть бы иначе как-то...

— «Стравус Рябко».

Старик попытался встать, но предательница-нога скользнула по траве, предательница-рука бессильно мазнула, не уцепив, по спинке скамейки. Нет, не упал — Канари подхватить успел. Сжал ребра так, что в глазах потемнело.

Усадил обратно.

— Крепко тебя приложило, Петро! Знал бы, какого козла по твою душу присылали, лично бы оформил. В три приема, чтоб полгода в параличе повалялся!

Петр Леонидович сцепил зубы. Серая папка, номер «12-а». «Неудачные стрельбы (1984—2008)».

— А ты, Андрей? Если бы повестка и вправду пришла? На меня — повестка? Если б ты знал заранее?

— Повестка? — Старшина Канари достал из кармана филькину грамоту с кукишем, ударил взглядом-прицелом. — На вопрос твой отвечу честно: хрен его ведает. Сам понимаешь, амнистии по нашим делам не бывает. Только я бы в лес коньяку захватил. Хлебнули бы с тобой напоследок, от души. И клянусь тебе чем хочешь — знал бы я заранее, так не промазал бы!.. Адресок безрукого, часом, не знаешь?

На миг Кондратьеву стало страшно. Андрей Канари, вынырнув из безумия, не шутил. Пешавар, Anno Domini 1983, прицельный выстрел по движущейся цели, два километра триста пятьдесят метров...

— Заткнись! Молчать, старшина! Давай лучше про этих твоих... «Гремми».

Глаза психа опять накрыла пелена. На губах заиграла блаженная улыбка.

— Стравусы... Цыпа-цыпа-цыпа!

Подпрыгнул, хлопнул руками по бедрам, колыхнул белым халатом.

Орденами-медалями зазвенел.

— Цыпа-цыпа-цыпа! Цыпа-цыпа!.. Все будет путем, старшой! Лишь бы мертвый тирмен не пришел. А то настанут кранты всем по списку...

Он крутанул худой шеей, огляделся, наморщив нос.

— Не пришел, не пришел!.. Нет! Пришел, пришел! Синий след, старшой! Видал, синющий какой? Синий тума-а-ан! Мертвый тирмен, мертвый!..

Петр Леонидович перевел дух. Хвала Даме! Лучше псих Канарис со своим мертвым тирменом, чем Андрей Канари, живой тирмен без промаха и упрека. А непредсказуемый Адмирал уже уходил — отплывал противолодочным зигзагом, но не к остановке, а в глубь больничного городка, ведя эскадру по узкому фарватеру между скалами-корпусами.

— Мертвый тирмен, мертвый тирмен под окном шатается, Мертвый тирмен, мертвый тирмен девкам очень нравится!

Подпрыгнул. Отдал честь ополоумевшей медсестре.

Исчез.

Петр Леонидович с силой провел ладонью по лицу. Фу ты! И что теперь делать? Смеяться? Плакать? Песни хором петь?! У проходящего мимо дворника удалось стрельнуть сигарету. Старик жадно затянулся, откинулся на спинку скамейки, без особого интереса покосился в сторону троллейбусной остановки.

И увидел Даниила.

Глубоко затягиваясь, старик смотрел, как молодой тирмен приближается к нему: медленнее, еще медленнее, совсем медленно, словно бежал туда-сюда пешком, и ноги в финале забега налились свинцом. Пух от тополей, которых здесь не было, закручивался вокруг туфель, словно тирмен шел по зиме, которой здесь тоже не было.