Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

В остальном же, Франклин, моя реакция на это интервью была весьма путаной. Привычный ужас смешивается с чем-то похожим на… на гордость. Он был рассудителен, уверен в себе, обаятелен. Меня тронула эта фотография над его кроватью, и меня немало разочаровало то, что он ее все-таки не уничтожил (наверное, я всегда предполагаю худшее). Узнавая в обрывках его монолога собственные произнесенные за столом тирады, я чувствую себя не только униженной, но и польщенной. И меня совершенно поразило то, что он вообще решился зайти в Barnes&Noble, чтобы посмотреть на плоды моих трудов, к которым в его сочинении «Познакомьтесь с моей матерью» не прослеживалось никакого особого уважения.

Но меня привели в смятение его недобрые замечания на твой счет, и я надеюсь, ты не принял их близко к сердцу. Ты так усердно старался быть внимательным, любящим отцом. А я ведь предупреждала тебя, что дети необычайно чувствительны к притворству, поэтому есть логика в том, что он насмехается именно над твоими усилиями. И можно понять, почему в отношении тебя – кто бы мог подумать! – он чувствует себя обязанным изображать себя жертвой.

Адвокаты Мэри долго поджаривали меня на тему «тревожных сигналов», которые я должна была уловить достаточно заблаговременно, чтобы предотвратить беду; однако я думаю, что большинству матерей было бы трудно заметить какие-то явные признаки. Правда, я спросила о том, для чего ему нужны пять велосипедных замков фирмы Kryptonite, когда FedEx доставил их к нашей двери, поскольку у Кевина уже был велосипедный замок – как и велосипед, на котором он никогда не ездил. Однако его объяснение показалось мне правдоподобным: он сказал, что наткнулся на очень выгодное предложение в Интернете и собирается продать эти замки, которые в магазинах шли по 100 долларов за штуку, в школе с выгодой для себя. Даже если он прежде и не проявлял такой предпринимательской хватки, это заблуждение кажется явным только сейчас, когда мы уже знаем, для чего были предназначены эти замки. Я не знаю, каким образом он добыл школьные фирменные бланки – я никогда на них не натыкалась. И хотя за несколько месяцев он накопил внушительный запас стрел для своего арбалета, он никогда не заказывал их больше чем полдюжины за раз. Он всегда заказывал стрелы, и запас, который он хранил в сарае во дворе, не привлекал ничьего внимания.

Единственное, что я действительно заметила в конце декабря и в первые месяцы 1999 года – это то, что к его привычному Ух ты, пап! добавилось Ух ты, мамси! Не представляю, как ты это терпел. Боже, у нас сегодня на ужин то классное армянское блюдо? Потрясно! Я хочу узнать побольше о своем этническом наследии! Куча ребят в школе – самые обычные белые, и они страшно завидуют тому, что я – член самого настоящего преследуемого этнического меньшинства! Прежде, если у него и были хоть какие-то вкусы в еде, армянскую кухню он ненавидел, и эта лицемерная импровизация меня задевала. Прежде поведение Кевина по отношению ко мне было таким же неприукрашенным, как и его комната – голым, безжизненным, иногда жестким и шершавым, но (или так мне казалось) не замаскированным. Я бы предпочла, чтобы оно таким и оставалось. Я с большим удивлением обнаружила, что мой сын может добиться того, чтобы казаться еще более далеким.

Я интерпретировала эти изменения как реакцию на тот разговор в кухне, который он подслушал и к которому ни ты, ни я больше не возвращались, даже наедине. Наше предстоящее расставание маячило впереди, словно огромный слон в гостиной – он периодически трубил или оставлял огромные кучи помета, о которые мы спотыкались.

Но как ни удивительно, наш брак расцвел и превратился во второй медовый месяц – ты помнишь? Мы провели то Рождество с необычайной теплотой. Ты подарил мне две книги армянских классиков: подписанный автором экземпляр «Черной собаки судьбы» Питера Балакяна[277] и «Путь к Арарату» Майкла Дж. Арлена[278]. В ответ я подарила тебе экземпляр «Америки Алистера Кука»[279] и биографию Рональда Рейгана. Если мы подшучивали друг над другом, то эти поддразнивания были нежными. Мы побаловали Кевина спортивной одеждой, которая выглядела гротескно, так как была слишком маленького размера; Селия же, характерным для нее образом, была так же очарована оберткой из пузырьковой пленки, как и завернутой в нее антикварной куклой со стеклянными глазами. Мы занимались любовью чаще, чем это случалось уже долгие годы, под видом того, что делаем это во имя нашего прошлого.

Я не была уверена, пересматривал ли ты решение о разводе предстоящим летом или тобой просто двигало чувство вины и печали, и ты старался максимально воспользоваться тем, что было необратимо конечным. Как бы то ни было, есть что-то расслабляющее в том, чтобы достичь дна. Если мы вот-вот должны были развестись, ничего хуже уже, наверное, не могло случиться.

Вернее, мы так думали.

Ева

5 апреля 2001 года

Дорогой Франклин,

я знаю, что для тебя это больная тема. Но я тебя уверяю: если бы ты не подарил ему на Рождество этот арбалет, то вместо него был бы большой лук или отравленные дротики. Если уж на то пошло, Кевин был в достаточной степени изобретателен, чтобы извлечь выгоду из Второй поправки[280], и он завладел бы более традиционным арсеналом в виде пистолетов и охотничьих ружей, которые предпочитают его более современно мыслящие коллеги. Откровенно говоря, традиционные инструменты, применяемые в вооруженных атаках в школах, не только уменьшили бы допущенную им погрешность, но и повысили бы вероятность того, что он возьмет верх в этом соревновании по количеству смертельных исходов – это явно было одним из его руководящих мотивов, поскольку прежде чем двумя неделями позже появились эти выскочки из Колумбайна, он возглавлял все чарты. И можешь быть уверен: он обдумывал все это очень долго. Он сам сказал в четырнадцать лет: «Выбор оружия – это половина битвы». Так что при поверхностном взгляде выбор этого архаичного оружия кажется странным. Он ему помешал – или так лишь казалось.

Может быть, ему это даже нравилось. Может, я передала ему собственную склонность бороться с трудностями, тот самый импульс, который изначально заставил меня забеременеть этим мальчиком. И хотя он, возможно, получил удовольствие от того, что нанес своей матери, воображавшей себя такой «особенной», оскорбление в виде клише – нравится ей это или нет, но мисс Международная Путешественница станет еще одной в потоке матерей вульгарного американского типа, а ведь он знал, как меня раздражало то, что мой дерзкий фольксваген «Луна» теперь был у каждого пятого на северо-востоке – ему все же нравилась идея выгодно отличиться самому. Поскольку после событий в Колумбайне он ворчал, что «любой идиот может выстрелить из ружья», он, должно быть, понял, что стать «мальчиком с арбалетом» – это верный способ оставить след в людских умах. И правда: к весне 1999 на этом поле уже было полно народа, и когда-то неизгладимо отпечатавшиеся в памяти людей имена Люка Вудхэма и Майкла Карнила начинали стираться.

Более того, он совершенно точно рисовался. Может быть, Джефф Ривз брал крутые риффы на гитаре, Соуэто Вашингтон мог со свистом рассекать воздух свободным броском мяча, а Лора Вулфорд, проходя по коридору, могла заставить целую футбольную команду пялиться на свою стройную попу, но Кевин Качадурян мог всадить стрелу в яблоко – или в ухо – с пятидесяти метров.

Тем не менее я убеждена, что основная его мотивация была идеологической. Не вся эта чушь про «у меня есть сюжет», которой он вводил в заблуждение Джека Марлина. Скорее, я имею в виду ту «чистоту», которая восхищала его в компьютерных вирусах. Отметив непреодолимое желание общества извлекать какой-то ясный и четкий урок из каждого глупого приступа массовых убийств, он, должно быть, тщательным образом проанализировал будущие отрицательные последствия своего собственного поступка.

Его отец, по крайней мере, вечно тащил его в какой-нибудь полный хлама Музей коренных народов Америки или на скучное поле битвы времен Войны за независимость, так что любой, кто попытался бы изобразить его заброшенной жертвой брака, в котором оба родителя эгоистично занимаются лишь своей карьерой, столкнулся бы с практически невыполнимой задачей, и что бы он там ни почуял, мы не были