Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры - Олег Хлевнюк

В достаточно унизительное положение был поставлен Молотов во время работы XVIII съезда ВКП(б). 14 марта 1939 г. он выступил на съезде с традиционным для председателя СНК докладом об очередном (третьем) пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. По содержанию доклад не представлял собой ничего особенного, и его основные положения были заранее согласованы и одобрены Политбюро. Однако уже на следующий день, 15 марта, Политбюро, несомненно по инициативе Сталина (на подлиннике постановления сохранилась сталинская правка), приняло постановление «О докладе т. Молотова на XVIII съезде ВКП(б) о третьей пятилетке». В нем говорилось: «1) Признать неправильным, что т. Молотов в своем докладе […] не остановился на итогах дискуссии и на анализе основных поправок и дополнений к тезисам. 2) Предложить т. Молотову исправить это положение»[1066]. Выполняя это решение Политбюро, Молотов в заключительном слове 17 марта изложил основное содержание предсъездовской «дискуссии», признав при этом (естественно, без ссылок на постановление Политбюро от 15 марта), что исправляет упущение, сделанное в докладе[1067].

В общем, ничего необычного в требовании дополнить доклад материалами предсъездовского обсуждения не было. Необычной была формула этого требования: демонстративное решение Политбюро, официальная констатация ошибки Молотова. Все это разительным образом отличалось от аналогичных ситуаций, возникавших в 1920-х гг. и в первой половине 1930-х годов. 7 ноября 1926 г., например, Сталин так писал Молотову по поводу публикации их выступлений на XV конференции: «Я теперь только понял всю неловкость того, что я не показал никому свой доклад […] Я и так чувствую себя неловко после позавчерашних споров. А теперь ты хочешь меня убить своей скромностью, вновь настаивая на просмотре речи (выступления Молотова. — О. X.). Нет уж лучше воздержусь. Печатай в том виде, в каком ты считаешь нужным»[1068]. Сохранившиеся письма показывают, что, по крайней мере, вплоть до 1936 г. Сталин демонстративно одобрял качество публичных выступлений Молотова. «Сегодня я читал международную часть. Вышло хорошо», — писал он в январе 1933 г. по поводу предстоящего доклада Молотова на сессии ЦИК СССР[1069]. «Просмотрел. Вышло неплохо», — так оценил Сталин предварительный текст доклада Молотова о советской конституции в феврале 1936 г.[1070] Если у Сталина и возникали в этот период какие-либо замечания, то он высказывал их Молотову приватно. «Глава о “принудительном” труде неполна, недостаточна. Замечания и поправки смотри в тексте», — писал Сталин Молотову по поводу проекта доклада последнего на съезде Советов СССР в марте 1931 г.[1071]

Дискредитированным перед войной оказался другой старый соратник Сталина, К. Е. Ворошилов. Проведя по приказу Сталина широкомасштабную чистку в армии, Ворошилов, и без того не отличавшийся особыми способностями как руководитель военного ведомства, был полностью деморализован. «Чем дальше, тем больше он терял свое лицо. Все знали, что если вопрос попал к Ворошилову, то быть ему долгие недели в процессе подготовки, пока хоть какое-нибудь решение состоится», — вспоминал адмирал Н. Г. Кузнецов[1072]. В довершение всего на Ворошилова была возложена ответственность за поражения в ходе советско-финской войны. В мае 1940 г. он был заменен на посту наркома обороны С. К. Тимошенко. В период передачи дел новому руководителю в Наркомате обороны провела проверку комиссия, в которую входили А. А. Жданов, Г. М. Маленков и Н. А. Вознесенский. Составленный по результатам проверки акт содержал резкие оценки состояния дел в военном ведомстве[1073]. Хотя отставка Ворошилова была проведена достаточно аккуратно и внешне выглядела повышением (накануне Ворошилов был назначен заместителем председателя СНК и председателем Комитета обороны при СНК), в сталинском окружении зафиксировали факт значительного охлаждения вождя к своему давнему другу. «Сталин […) в беседах критиковал военные ведомства, Наркомат обороны, а особенно Ворошилова. Он порою все сосредотачивал на личности Ворошилова […] Помню, как один раз Сталин во время нашего пребывания на его ближней даче в пылу гнева остро критиковал Ворошилова. Он очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова. Тот тоже вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение: “Ты виноват в этом, ты истребил военные кадры” Сталин тоже ответил. Тогда Ворошилов схватил тарелку […] и ударил ею об стол. На моих глазах это был единственный такой случай», — вспоминал Хрущев[1074].

В сложном положении оказались в конце 1930-х годов и другие уцелевшие от репрессий старые члены Политбюро. Все они потеряли в предвоенный период кого-либо из родственников или ближайших друзей и сотрудников (наиболее известен факт заключения в лагеря жены М. И. Калинина). Все находились под постоянной угрозой каких-либо политических обвинений. Выступая на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны СССР 2 июня 1937 г., Сталин публично напомнил, например, что секретарь ЦК А. А. Андреев «был очень активным троцкистом в 1921 г.» (имелась в виду позиция Андреева в период дискуссии о профсоюзах на X съезде партии, когда Андреев поддержал позицию Троцкого[1075]), хотя теперь «хорошо дерется с троцкистами»[1076]. По данным Р. Медведева, в 1950-е годы Микоян рассказывал, что вскоре после смерти Орджоникидзе Сталин угрожал и Микояну: «История о том, как были расстреляны 26 бакинских комиссаров и только один из них — Микоян — остался в живых, темна и запутанна. И ты, Анастас, не заставляй нас распутывать эту историю»[1077].

Известные факты подтверждают точку зрения о полной зависимости старых членов Политбюро от Сталина. Причем эта зависимость сталинского окружения, как точно заметил М. Левин, носила рабский характер: «Сталин мог сместить, арестовать и казнить любого из них, преследовать их семьи, запрещать им посещать заседания тех органов, членами которых они являлись, или просто обрушиться на них в порыве неконтролируемой ярости»[1078]. Хотя подобные формулировки некоторым историкам кажутся преувеличенными[1079], у нас есть все основания настаивать именно на них. Оставляя в стороне многие другие соображения, еще раз подчеркнем главное — Сталин действительно мог (и неоднократно делал это) в любой момент лишить не только поста, но и жизни любого из членов Политбюро.

Важной частью формирования новой системы высшей власти было выдвижение молодых лидеров, получавших свои посты и власть непосредственно из рук Сталина. В марта 1939 г. на пленуме ЦК ВКП(б), избранного XVIII съездом партии, в состав полных членов Политбюро, помимо Андреева, Ворошилова, Кагановича, Калинина, Микояна, Молотова, Сталина, были введены Жданов и Хрущев. Новыми кандидатами в члены Политбюро стали Берия и Шверник. Тенденция к разбавлению Политбюро «молодежью» еще раз проявилась два года спустя. В феврале 1941 г. кандидатами в члены Политбюро стали сразу три выдвиженца: Н. А. Вознесенский, Г. М. Маленков и А. С. Щербаков.

Назначения в Политбюро отражали изменения положения соратников Сталина во властной иерархии. В годы террора произошло дальнейшее расширение функций А. А. Жданова, представлявшего в Политбюро среднее поколение выдвиженцев. 16 апреля 1937 г. Политбюро приняло решение, согласно которому Жданов, начиная с мая 1937 г., должен был работать поочередно месяц в Москве и месяц в Ленинграде[1080]. Напомним, что прежнее решение Политбюро от 20 апреля 1935 г. предписывало Жданову проводить в Москве лишь одну десятидневку в месяц. В соответствии с постановлением о распределении обязанностей между секретарями ЦК ВКП(б), принятым Политбюро 27 ноября 1938 г., на Жданова были возложены «наблюдение и контроль за работой органов комсомола», а также «наблюдение и контроль за органами печати и дачу редакторам необходимых указаний»[1081]. Благодаря частому пребыванию в Москве, Жданов принимал более активное участие в работе Оргбюро и Политбюро, часто посещал кабинет Сталина[1082]. Судя по протоколам, в отсутствие Сталина Жданов в этот период фактически замещал его в Политбюро. Во всяком случае, на многих решениях Политбюро, принятых без Сталина, первой стоит подпись Жданова[1083].

Сам Сталин, как и прежде, демонстрировал свое особое расположение к Жданову. Можно отметить, что, как правило, Политбюро удовлетворяло все ходатайства, с которыми обращался Жданов как руководитель Ленинграда. 4 апреля 1939 г. Политбюро рассматривало Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении передовиков сельского хозяйства Ленинградской области. Сталин собственноручно внес имя Жданова в список награждаемых орденом Трудового Красного знамени[1084]. Незадолго до начала войны, 10 июня 1941 г., Политбюро рассматривало записку начальника лечебного управления Кремля о необходимости предоставить Жданову месячный отпуск в Сочи в связи с болезненным состоянием и «общим крайним переутомлением». Таких записок, касающихся различных чиновников высокого ранга, поступало много, и обычно Политбюро следовало рекомендациям медиков. Однако Жданов на этот раз получил больше, чем просили врачи. Политбюро приняло решение о полуторамесячном отпуске по резолюции Сталина: «Дать т. Жданову отпуск в Сочи на 11/2 месяца»[1085].