Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юрий Ларин предпочитал бывать во второй. Привязанность эта выросла по прошествии времени из единственного краткого семейного визита в Ниду: на рубеже 1970–1980‐х он приезжал сюда с Ингой и малолетним Колей. Около двух десятилетий та поездка проходила у него по разряду ностальгических воспоминаний, пока в 2002‐м не случилось первое возвращение на Куршскую косу. И таких возвращений оказалось несколько. В отрезок с 2004‐го по 2006‐й они с Ольгой Максаковой приезжали сюда каждое лето, потом еще был сезон в 2008‐м – и последний вояж в 2010‐м.
Поскольку новая серия прибалтийских пленэров растянулась на длительное время, пусть и с перерывами, не так уж просто выявить задним числом, с какими именно из них были у Ларина связаны те или иные рефлексии и намерения. То есть номинально задача как раз не очень сложная: все работы датированы, и вдобавок от той поры остались дневниковые записи – не столько хроники внешних событий (вряд ли их бывало много), сколько размышления о свойствах дюнной природы применительно к живописи. Но корреляция между раздумьями и конкретными работами далеко не всегда прямая: процесс шел по извилистой траектории. Так или иначе, произведения куршского периода явно перекликаются друг с другом и все вместе складываются в значимый этап. Его тоже интересно рассматривать подряд и по возможности с максимальным охватом – как и другие протяженные циклы, итальянский или кавказский.
«Лишившись Юга, я, возможно, пытаюсь выстроить новый способ ведения работы на бумаге», – сообщает запись в ларинском дневнике за июль 2004 года. Понятно при этом, что глагольная форма настоящего времени подразумевает не сиюминутную попытку в диапазоне вчера-сегодня-завтра, а длительную коллизию. Мы помним, что еще за три года до того, в Созополе (и даже раньше, в крымском поселке Орджоникидзе), Юрий Николаевич экспериментировал с акварельной бумагой, пробуя отклониться от привычной технологии работы на обоях. Некоторые неудачи на этом пути его не останавливали: пробы мотивировались внутренней задачей, пока еще смутной. В Ниде она обрела вербальную отчетливость.
У меня два способа выражения природы: графический и живописный, – развивал свою мысль Юрий Ларин в том же дневнике. – На Юге, как правило, я работаю акварелью на обойной бумаге. Принципиальное отличие этого метода в том, что в пейзаже я добиваюсь предельного состояния в переходе изобразительного начала в цветопластическое. ‹…› Природа Прибалтики совершенно иная. И здесь в самой природе превалирует не живописный, а графический метод предъявления себя. Поэтому я давно заметил, что Прибалтика требует другой бумаги. Я начинал с немецкого картона (говорю о прежних временах). Сейчас стал использовать отдельные элементы живописной техники, и все время ищу бумагу, которая заменила бы мне обойную. Это должна быть белая, не тонированная бумага. Обойная бумага очень пластична и позволяет добиваться тончайших цветовых переходов. Собственно графика устраняет эту особенность, и качество бумаги должно поддерживать графические задачи.
Одно изменение влекло за собой другое. В балтийских поездках Ларин начал пользоваться смешанной техникой, соединяя акварель с гуашью – прежде всего, с белилами.
Раньше я не допускал применения белил в акварели. Это было принципиально для графических работ, где все должно быть очень точно. Графический подход не допускает никаких помарок. Вот этот пейзаж должен быть только такой и никакой иначе. Но сейчас введение белил и применение в ряде случаев гуаши позволяет мне избежать пластической ошибки. С другой стороны, работа делается менее уникальной. Применение гуаши в графических работах можно объяснить отсутствием немецкого картона, а с другой стороны, каким-то моим взрослением. Я уже не боюсь ошибиться.
Особенности природы на Куршской косе всерьез завладели сознанием Ларина – разумеется, не как естествоиспытателя (хотя вот биологов и почвоведов здешние места буквально завораживают), а как пейзажиста. Ландшафты тут кажутся скупыми, краски – неяркими, однако Юрия Николаевича эти виды привлекали до чрезвычайности. И преимущественно те из них, которые существовали, будто не замечая человеческого присутствия. «Будто» в данном случае не слово-паразит, а отражение парадокса: современные окрестности Ниды являют собой как раз результат упорной деятельности людей, боровшихся с подвижностью песков. Во многом благодаря этому труду Парнида, Скландитою и другие дюны, помельче, выглядят именно так, как выглядят. Однако загадочным образом пейзаж здесь порождает ощущение абсолютной девственности и первозданности. Человек словно выведен природой за скобки, он лишь осторожный внешний наблюдатель, а вовсе не хозяин.
Ларина роль наблюдателя вполне устраивала, о чем можно судить хотя бы по такой выдержке из его дневника – уже за следующий, 2005 год:
В Ниде освещенность Парниды и последующих дюн переменчива, поэтому нельзя создать целостную картину «кусочка природы». Тучи находят – меняется цвет, освещенность, даже вес: на дальнем плане дюна становится легче, чем предыдущая. Поэтому полное представление о Ниде появилось только тогда, когда мы опустились внутрь Парниды, и я увидел, как изменчива структура этого мира. Сиюминутные состояния этой ложбины, «внутренности» дюны, не бывают постоянными, поэтому и очень интересно, и очень трудно понять, как живописец должен относиться к этим изменениям. Перемещения гигантских масс воздуха есть фактор, который определяет совершенно другой подход к пейзажу, нежели у Сезанна. Я сочинил для себя формулу, и она неизменна. Здесь меняются категории пространственного света: миг – и все меняется. Меняющиеся формы и объемы подсказывают более абстрактное ви́дение.
В той же записи, чуть ниже, он трансформирует свое восприятие в причудливый образ: «Здесь шевелится свет и цвет огромного пространства». Космогонические мотивы нетрудно углядеть в работах этого периода; некоторые из них даже носят возвышенно-символические названия вроде «Явления воды» или «Явления земли», что у Ларина встречается редко.
Нида стала для него магнитом, чье притяжение вдохновляло из раза в раз – даже на уровне всего лишь предчувствия новой поездки. Но заведенная было регулярность возвращений на Куршскую косу в 2006‐м дала неожиданный сбой… Примечательно, что свой рассказ о драматическом моменте того лета Ольга Максакова предварила сразу двумя «флешбэками». Она сначала воспроизвела со слов мужа историю о том, как еще
