Шиза, Хром и всякая хтонь - Влада Багрянцева

И еще хотелось взвыть, как совсем недавно голосил прижатый к снегу Шиза. Хром снова посмотрел на его лицо, целиком принадлежавшее теперь Оле, отметил все различия между ними, которые успел выучить за это короткое время, проведенное в этой компахе, – она понимающе улыбнулась ему в ответ, достала камень и сказала:

– Шаманка защищает камень от людей и людей от камня. Как будет «камень» по-нганасански?

– Ху-а-лэ, – буркнула бабка. – Вот ведь, так ее и звали!

Ольга кивнула:

– Значит, пора звать снова.

В чуме пахло травами, горячим деревом и чем-то животным. Дождавшись, пока ночь приблизится к концу, бабка велела задремавшему было Хрому надеть звенящую металлическим хламом дубленку, которая весила будь здоров, накидать сухих веток возле костра и сесть на них, а сама устроилась сбоку на оленьих шкурах. Взяла бубен, провела им над дымом, тянувшимся в отверстие наверху, и затараторила что-то напевное, скрипучее. Хром с такой же сонной Ольгой переглянулись. В нужный момент бабка бросила в костер кусочки оленьего сала и сказала им обоим сделать так же. Потом обошла их, окуривая скруткой из сухих трав, и вернулась обратно бренчать в свой бубен.

– Ты не думай только… – шепнул Хром Оле тихо. – По справедливости-то оно так. Плохо, что жизнь одна.

Оля в ответ улыбнулась и мягко дотронулась до его руки, положив сверху ладонь.

– Ну, тогда мне повезло. У меня две было. А ты, Вася, – она запнулась, сделав строгое лицо, как у училки, что вкупе со смешной челкой дылды и грохочущим на фоне бубном выглядело довольно дико. – Как бы сейчас сказал Максим, свою не просвисти.

Хром усмехнулся. Он был уже в той кондиции, когда любое крепкое слово, сказанное Олей, превращалось в анекдот, вот только у этого анекдота осадочек был горький. Через мгновение рука Оли перестала греть его запястье, и тяжело Хром выдохнул: это действительно единственный способ спасти хотя бы одного из них, как он старательно себя убеждал. Чтобы больше ловить кочующее под ребрами сожаление, он уставился на раскачивающуюся в трансе бабку.

На бубне была нарисована черная птица с оленьими рогами, о которой в своем дневнике как раз и писал этнограф. Все, что привыкшему уже к хтони Хрому до этого казалось выдумкой, с каждой секундой становилось реальнее, но ощущение складывалось такое, словно это он сам падал в параллельную вселенную. В его реальности, с ковром, буфетом и гаданиями, с сосунами и мануалами, такой первобытности места все равно не находилось. А здесь, на краю земли, каждая деталь так натурально вплеталась в реальность, будто Хром ее уже знал такой, но забыл когда-то давно.

– Уа-уа, ялэ-танэ-уа-уа, – слышалось Хрому неразборчивое, среди чего он только иногда выцеплял имя шаманки – «Хуалэ». Камень бабка не трогала, его держала Ольга, а Хрому дали меха, чтоб следить за огнем костра. Правда, глаза у него слипались от монотонного пения и запахов, голова кружилась, и образ бабки двоился, снова разделившись на силуэт старухи и второго неизвестного персонажа, у которого теперь угадывались смутные очертания крыльев за спиной. «Как у ангела», – подумалось вдруг Хрому.

Шиза с Ольгой тоже раздвоились: вот сидит дылда, а совсем рядом сидела она, то сливаясь с ним в одно целое, то разделяясь на два образа, один из которых был слегка более резким, чем другой. Хром посмотрел себе за спину, и на мгновение ему почудилось, что там стоит он сам. Силуэт размытый, нечеткий, такой, каким он его помнил откуда-то совсем из глубокого детства. Каким его всегда хотелось рядом. И позади – еще две тени поменьше, не человеческие и не звериные, – их Хром тоже вспомнил – рисовал когда-то давно в альбоме гуашью. В детстве они казались большими и страшными, на одном шевелились узоры, в другой было страшно лезть за игрушками, и Вася старательно рисовал их яркими цветами на бумаге, чтобы подружиться. «Привет, ковер! Привет, буфет!» – подумал Хром, ощущая, как на него тоже смотрят оттуда.

В палатке вдруг стало очень много места – расстояние до этих теней вмиг увеличилось до взлетной полосы, в ушах загудело почти так же, как при резком скачке давления. Голова и тело стали легкими, воздушными, Хрома будто подбросило вверх, а потом резко ухнуло вниз, как во сне, когда под спиной резко обнаруживается кровать.

– Пойте! – скрипуче протрещала бабка. – Они только пение понимают, пойте им, птицам.

Шиз-Ольга напротив Хрома мерно раскачивалась с черным идолом в руках. Губы ее шептали слова, ладони сжимали черный камень, глаза закатились, и словно изнутри тела тихо запел чужой, как со старых пластинок, голос дылды:

– Утомленное солнце… нежно с морем прощалось…

Показалось, что в чуме резко погас свет, – теперь их наскоро собранный шалашик виделся Хрому маленькой точкой где-то внизу. Вокруг он чувствовал воду и, словно вынырнув из глубины, сделал глубокий вдох, потом зашатался, но не упал – неведомые силы поддержали за плечи и вернули к Шизе и Ольге, хором голосившим слова песен столетней давности.

– Хуалэ. Она пришла, – сказал голос Шизы монотонно и по-русски, а потом вдруг заверещал на непонятном языке. Не понятном мозгу, но Хром словно знал все, о чем просил этот голос, – о наставлениях, защите, помощи.

Хром потянулся туда, к диалогу душ, но ему будто что-то мешало, хотелось отрубить веревки-тормоза, привязавшие его за ноги к корням, и взмыть вверх из болота, крепко державшего на земле за щиколотки. Он схватился за водку, отхлебнул раз, другой и моргнул. Сознание сделало кульбит, чум закружился и перевернулся, приложив Хрома башкой о жесткую, как камень, землю. Петь он не умел, поэтому лежал и тихо повторял имя шаманки, силуэт которой с каждым словом проступал четче, набирая плоть, как густой туман, прямо из воздуха. Ее узкие глаза вдруг блеснули, и рука в ритуальной парке дернулась, указывая пальцем на вход. Рот открылся, но слов Хром так и не услышал, он их почувствовал. Что-то заставило его встать и дошагать туда, просунуть голову в реальный мир и встретиться с перепуганным таким же пьяным, как он, мужиком.

– Вертушка п-прилетела… – пробормотал тот, заикаясь. – Еле успел д-добежать…

– Свали, – буркнул Хром. – И бабку забери, живо!