Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима - Льюис Уоллес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже поздней ночью возвращался домой Марк бен-Даниил в обществе провожавших его друзей и новых товарищей по оружию, сражавшихся вместе с ним сегодня в рядах храброго Силы. Они шли по узким улицам веселой гурьбой. Широкоплечий книжник, у которого вместо чернильницы, знака его звания, болтался у пояса огромный нож, освещал путь факелом. За ним шествовал Абнер под руку с зилотом, волоча по земле длинный кавалерийский меч. Далее следовал Марк с галилеянами и несколькими гражданами, жителями Сиона.
— Да, небесной молнией ударили мы на них! Будут нас помнить язычники! — хвастал книжник, размахивая в азарте факелом.
— Ревнители народного блага спасли святой город от гибели и доставили Израилю торжество над римлянами, — возразил ему смуглый зилот с острым носом, загнутым наподобие клюва хищной птицы.
Вдруг на перекрестке двух улиц показалась тощая фигура человека, одетого в рубище. Под шапкой всклокоченных волос сверкали воспаленные глаза. Он вытянул руки навстречу проходившим и крикнул:
— Голос с востока, голос с запада, голос со всех четырех ветров! Горе Иерусалиму и храму! Горе женихам и невестам. Горе грядущим, горе всему народу. Все побледнели и невольно остановились.
Но странный человек исчез подобно тени.
XXV
На следующий день Береника переехала из башни Мариамны в Асмонейский дворец.
Народ встречал по дороге кортеж царицы радостными криками, зато ее гвардия была предметом общей ненависти, и Филипп бен-Иаким сумрачно ехал во главе своих солдат, слушая угрозы и ругательства толпящегося по улицам народа.
Береника была потрясена кровавыми событиями и, чувствуя свое бессилие перед грозой, разразившейся так неожиданно, негодовала на ее виновников: Гессия Флора и Филиппа бен-Иакима. Свое дурное расположение духа царица вымещала на прислужницах, одевавших ее к парадному выходу. На дворцовом дворе многочисленные представители знати и духовенства, в том числе и сам первосвященник, ожидали появления сестры Агриппы.
А в это время прислужницы прикрепляли к диадеме царицы вуаль из тончайшей косской кисеи и накидывали на ее плечи в виде мантии поверх иудейской туники из ослепительно белой шелковой материи, расшитой жемчугом, греческий диплоидиом из яркого пурпура, затканного золотыми пальмовыми венками. Выйдя из уборной, Береника направилась в сопровождении своих женщин в малую приемную, где ее ожидали приближенные царедворцы: домоправитель Птоломей, Баркаиос, Иосиф бен-Матфей, Лизандр с дворцовой стражей. Тут же находился и Лахмус Энра, раздушенный и напомаженный, в короткой мантии из фиолетового пурпура, согласно последней римской моде. Увидев секретаря, царица остановилась и, презрительно смерив глазами согнувшегося в три погибели египтянина, спросила Птоломея, с какой стати клиент Гессия Флора находится в ее дворце.
— Он прислан от прокуратора, чтоб испросить у тебя прощения, лучезарная звезда Востока! — с низким поклоном ответил домоправитель.
— Вот как! — воскликнула Береника, с негодованием оборачиваясь к Лахмусу Энре, который, преклонив перед ней колени, смиренно скрестил на груди руки.
— После стольких поруганий твой патрон еще вздумал насмехаться надо мной?!
— Богоподобная! Гессий Флор в отчаянии, что обстоятельства помешали ему лично облобызать край твоей одежды. Он поручил мне коснуться недостойными устами ремня твоих сандалий. Соблаговоли принять искреннее уверение Гессия в его любви и дружбе.
— Скажи прокуратору, что я содрогаюсь от омерзения и ужаса при одной мысли о нем.
Царица круто повернулась и вышла из приемной в сопровождении своей свиты. Лахмус Энра поднялся с колен и, чмокнув губами, преспокойно уселся на диван, покрытый золототканым дамасским ковром.
Пока Береника восседала на золотом кресле под портиком двора в тени пурпурных занавесей и совещалась с духовенством и членами синедриона о мерах для умиротворения народа, Лахмус Энра тихо беседовал с Филиппом бен-Иакимом, явившимся в комнату по уходе царицы:
— К ней нет приступа, она зла, как тигрица, у которой похитили тигренка, — говорил вполголоса стратег.
— Еще бы! Несчастная женщина! На нее разом обрушилось столько бед: и народный бунт, и измена любовника! — усмехнулся секретарь. — Однако, — добавил он на ухо своему собеседнику, — ведь ты находишься под дамокловым мечом. Очевидно, ты забыл мудрое предостережение Катона, — остерегаться трех величайших несчастий: измены отечеству, гнева богов и любви женщины.
— О, нет! Я спокоен: Антониадос вернулся.
— Значит, вещественное доказательство убрано? — полюбопытствовал египтянин.
— Разумеется! И как раз кстати: в тот же день начались беспорядки.
— Понимаю: вы отправили ее на лоно Авраама? Это самое надежное средство заставить молчать навеки. — Лахмус Энра одобрительно кивнул головой. — Однако, любезный Филипп, как же мы теперь устроим дело? Ведь партия мира, очевидно, восторжествует. Прокуратор будет спокойно сидеть в Цезарее, после того как обжег себе лапу в Иерусалиме. Да кто мог думать, что отборные войска потерпят поражение от этой сволочи?
— Не говори. План был хорошо обдуман. Но дело не потеряно. Напротив, оно разыгрывается теперь в настоящую войну.
— Ты полагаешь?
— Конечно! Иудеи подняли носы. Вот увидишь: теперь самые робкие из них начнут говорить свысока. Стоит только их поддразнить, и они станут бесноваться. Нет, дорогой Лахмус Энра, я уверен, что они еще раз попадутся нам в когти, а тогда уж мы не выпустим их больше!
Тут в комнату вошел Птоломей. Оба собеседника обратились к нему с расспросами о том, что происходит на совещании.
— Иудеи просят царицу заступиться за них перед наместником Сирии и обжаловать действия Гессия Флора, просят Агриппу прибыть в Иерусалим и требуют, чтобы царь содействовал удалению прокуратора. Народ же обступил дворец и ждет решения, — сообщил домоправитель.
— И что же думает сделать Береника? — спросил стратег.
Птоломей пожал плечами.
— Иосиф советует царице принять предложения синедриона и войти в сделку с непокорными вождями мятежников, которые благодаря вчерашнему успеху приобрели громадный вес в глазах народа. Элиазар Ганан открыто выступил в роли главы движения. Он собрал вокруг себя всех иудеев и заставил их принести ему клятву верности. На его сторону перешло множество фарисеев, и ученики школы Шамая вместе с зилотами укрепились в храме.
— И этот Иосиф советует Беренике войти в переговоры с явными бунтовщиками! — воскликнул Филипп бен-Иаким, вскакивая с дивана. — Да разве он не знает, куда приведет подобный шаг?
— Это равносильно оскорблению ее величества, — сухо заметил Лахмус Энра.
— Между нами будь сказано, бен-Матфей весьма подозрительный человек, — заговорил Птоломей, понизив голос. — Он честолюбив, хитер и к тому же фарисей. Я посоветовал бы тебе, любезный Филипп, быть настороже, тем более что даже первосвященник требует твоего удаления из Иерусалима, а Иосиф и тут советует царице уступить им.
В это время в комнату вошел Баркаиос. Он был взволнован, и его полное лицо приняло багровый оттенок.
— Птоломей, я тебя ищу! Иди же поскорее к царице. Тебе сейчас будут вручены письма к царю и проконсулу Сирии.
Тяжело переводя дух, Баркаиос грузно опустился на диван, на котором только что сидел стратег, и прибавил:
— А ты, Филипп, потрудись сдать Лизандру начальство, а сам бери посох и вместе с Тероном отправляйся отсюда вон.
— Тогда и мне здесь нечего делать? — ехидно улыбнулся Лахмус Энра.
— Я тоже так думаю, — кивнул головою Баркаиос. — Птоломея отсылают в Сирию и Египет с письмами, Филиппа — в лагерь заниматься обучением солдат, меня, вероятно, к сатане под левый рог, остается один Иосиф.
— Так как мы все одинаково попали в опалу, то предлагаю с горя распить у меня по чаше мамертанского, — произнес египтянин, драпируясь в фиолетовый плащ.
— Ступайте! Я скоро присоединюсь к вам, — сказал Баркаиос, направляясь к выходу.
— Не забудь привести с собой Птоломея, — крикнул ему вслед секретарь и, взяв Филиппа под руку, вышел из дворца.
Спускаясь со ступеней портала, они увидели на балконе Беренику, окруженную духовенством. Народ ликовал, приветствуя царицу. Она раскланивалась с сияющим лицом, сверкая диадемой.
— Величественна и прекрасна, как Юнона, но легкомысленна и ветрена, как Пандора! — заметил Лахмус Энра. — Право, Филипп, не стоило ради нее убивать той бедной девушки!
Стратег слегка побледнел, и его рука, на которую опирался секретарь, нервно вздрогнула.
XXVI
Уступая необходимости, Филипп бен-Иаким уехал из Иерусалима в лагерь войск архистратега Дараиоса, расположенных у Бефорона, в восьмидесяти верстах от иудейской столицы. Одновременно с тем Береника отправила Птоломея в Антиохию, к наместнику Сирии, Цестию Галлу, с собственноручным письмом и с жалобой синедриона на бесчинства и беззакония прокуратора, а Баркаиоса послала гонцом в Александрию, к своему брату, Ироду Агриппе II.