Сказания и повести о Куликовской битве - Дмитрий Лихачев

Подчеркивая кротость и смирение своего героя, автор «Сказания» достаточно выразительно описывает полководческий талант Дмитрия Донского, его воинскую отвагу. Узнав, что на него идет Мамай, великий князь московский принимает энергичные меры: созывает князей в Москву, рассылает по Русской земле грамоты с призывом идти на битву против Мамая, посылает в поле «сторожи», «уряжает» полки и призывает воинов сражаться насмерть с врагом. Показав великого князя как полководца, — автор рисует его личную доблесть и мужество. Перед началом битвы Дмитрий Донской переодевается: совое великокняжеское одеяние он отдает любимому боярину Михаилу Бренку, а на себя надевает боевые доспехи, чтобы биться с врагом наравне со всеми, как простой воин.

Сподвижников Дмитрия Донского, русских князей, выступивших вместе с ним против Мамая, автор «Сказания» изобразил беззаветно преданными своему господину, все они готовы умереть за великого князя московского. В период создания «Сказания» вассальная зависимость одного князя от другого определялась термином «брат» — старший и младший, независимо от кровных отношений между этими князьями. Так, Владимир Андреевич — князь серпуховской — в «Сказании» все время называется братом великого князя, и хотя автор имеет в виду и родственные отношения между этими князьями (они — двоюродные братья), тем не менее основной смысл слова «брат» — обозначение феодальных отношений: Владимир Андреевич — младший, подчиненный князю московскому «брат». Всех русских князей великий князь московский называет «братьями», они же его, в том числе и Владимир Андреевич, или великим князем, или государем, или господином.

Большое место в «Сказании» занимает рассказ об Ольгердовичах — сыновьях литовского князя Ольгерда, пришедших на помощь к великому князю московскому. Согласно «Сказанию» Андрей и Дмитрий Ольгердо-вичи идут к московскому князю, утаиваясь от отца. На самом деле в 1380 г. и Андрей и Дмитрий состояли на службе у великого князя московского и от Ольгерда им таиться было не нужно: как мы знаем, его не было уже в это время в живых. Ольгердовичи идут на помощь к Дмитрию Ивановичу, чтобы бороться против «нечестивого» Мамая за христианскую веру — так трактует этот эпизод автор «Сказания». Такая трактовка подвига Ольгердовичей имела глубокий идейный смысл, усиливала сюжетную остроту произведения. Ольгердовичи выступают против отца, что противоречит евангельским заповедям. Но борьба Руси с Мамаем являлась святым делом, и во имя этой борьбы даже дети были вправе нарушить свою покорность родителям.

Святость борьбы московского князя с силами Мамая подчеркивалась и еще одним эпизодом произведения. Вместе с воинами на Куликово поле пошли иноки Троицкого монастыря Пересвет и Ослябя. Согласно монастырским уставам монахи не имели права выступать с оружием на поле брани. Но Пересвета и Ослябю благословляет и отправляет на Куликово поле сам Сергий. Битва на Куликовом поле — это святое, общерусское дело, в котором должны принимать участие все.

Красочно, с большой любовью описывает автор «Сказания» русское войско как единую, сплоченную, грозную силу. После переправы через Дон происходит «учрежение» — расстановка воинских отрядов. После того как полки были «уставлены», великий князь с князьями и воеводами выезжает «на высоко мѣсто», и его взору предстает русское воинство: «.. и увидѣвъ образы святых, иже суть въображени въ христианьскых зна-мениих, акы нѣкии свѣтилници солнечнии свѣтящеся въ врѣмя в'ѣдра; и стязи ихъ золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепе-щущи, хотять промолвити; богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспѣхы же русскых сыновъ, аки вода*въ вся в'ѣтры колыба-шеся, шоломы злаченыя на главах ихъ, аки заря утреняа въ вр*ѣмя ведра свѣтящися, яловци же шоломовъ их. аки пламя огненое, пашется» (с. 39). После этого автор говорит, что «умилено» и «жалостно» смотреть на такое собрание русского воинства и что все воины «равнодушьни (т. е. единодушны, — Л. Д.) единъ за единого, другъ за друга хощеть умрети» (с. 39).

Наряду с общей характеристикой всего русского войска приводятся имена и отдельных, наиболее отличившихся простых, неизвестных нам по другим источникам людей. Данный факт представляет для нас особый интерес, так как на основании этих, хотя и очень скудных, сведений «Сказания о Мамаевом побоище» мы можем утверждать, что в битве на Куликовом поле принимали участие самые различные слои населения.

Мамай — враг Русской земли изображается автором «Сказания» как полная противоположность Дмитрию Донскому. Если Дмитрий смирён и во всех его действиях отражается проявление божьей воли, то Мамай — воплощение непомерной гордыни и высокоумия, в его поступках проявляется воля дьявола: «.. от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай…» (с. 25).

Оба союзника Мамая, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, изображены в «Сказании» с определенной долей иронии как коварные, но неразумные предатели. Рассказывая о честолюбивых замыслах этих неудачливых союзников Мамая, автор восклицает, что они рассуждают, «акы несмыслени младые дѣти» (с. 27). «Многоразумный» Ольгерд, доверившись Олегу Рязанскому, оказался посрамленным. Автор «Сказания» особенно старается подчеркнуть ограниченность и тупость рязанского князя, о котором он в самом начале говорит, что «скудость же бысть ума въглав’ѣ его» (с. 26). Скудоумие Олега Рязанского помешало ему увидеть возросшую мощь Москвы. Узнав о том, что московский великий князь выстудил против Мамая, Олег восклицает: «Азъ чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти» (с. 35). Это признание рязанского князя, согласно мысли автора, должно не только показать «скудость ума въ главѣ его», но и подчеркнуть, что при великом князе московском Дмитрии Ивановиче установился иной, новый характер отношений Руси с Ордой.

Героический характер битвы, изображенной в «Сказании», обусловил обращение автора произведения к устным преданиям и легендам о Мамаевом побоище. Многие эпизоды «Сказания» по самой сути своей носят эпический характер, хотя в них и следует видеть эпическое осмысление действительных фактов: разведка в ночь накануне боя — то, что в современной тактике называется рекогносцировкой, — передана как «испытание примет» Дмитрием Боброком Волынским; единоборство Пересвета как богатырский поединок, и т. п.

Влияние устной народной поэзии на «Сказание о Мамаевом побоище» можно обнаружить и в использовании его автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам устного народного творчества (битва — пир, врагов побивают, как траву косят, воины — соколы и т. п.). Но в «Сказании» все эти словосочетания и формулы предстают в тесном переплетении с приемами книжной риторики, как единый цельный поэтический образ: «Единомыслении же друзи высѣдоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодицъ, ударилися на вели-киа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крупным въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови от-роци, иже сердца имуща аки лвовы…» (с. 45); «Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученикъ Бориса и Глѣба, гоняще, сѣчаху их, аки л4с клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сыновъ под конскые копыта» (с. 45).

Показательно в этом отношении использование в «Сказании» символа народно-эпического творчества — «битва — пир», который в тексте объединяется с религиозно-риторическим образом «смертная чаша». В. П. Ад-рианова-Перетц показала, что соединение фольклорного образа «битва — пир» с религиозным образом «смертная чаша» вообще характерно для древнерусской литературы. В этой связи она пишет: «Украшенное заимствованиями из „Задонщины" „Сказание о Мамаевом побоище" нередко пользуется образом битвы — пира и смерти в бою — чаши, причем сопровождает слово „чаша" то книжным эпитетом „смертная", то перенесенными из „Задонщины" — „медвяная, поведеная"».227 Великий князь накануне боя обращается к вопнам с такими словами: «.. ужо бо гости наши приближаются… утрѣ бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделѣша» (с. 39). Начало этой цитаты построено на эпическом образе «битва — пир»: враги названы гостями, вторая же ее половина строится согласно религиозной символике «смертной чаши». Но эпический, народно-символический характер этого образа преобладает, и в дальнейшем, в тех случаях, когда автор снова возвращается к мотиву «битва — пир», символика библейской «смертной чаши» исчезает. После поединка Пересвета с ордынским богатырем Дмитрий говорит: «Сэ уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и ус-нуша» (с. 43). Волынец, удерживая русских воинов от преждевременного выезда из засады, обращается к ним с такими словами: «.. будеть ваше врѣмя коли утѣшитися, есть вы с кѣм възвеселитися!» (с. 44). В этих примерах преобладает эпический, народно-символический характер образов.