Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт

Если в нашу задачу входила подготовка, а не исполнение, даже тогда наша разделенность имела смысл. Мы должны сохранить то, что получили, и быть готовы встретить все, что бы ни пришло.

Далеко не все разделяли такое видение ситуации, а среди его сторонников оставались разногласия по поводу лучших способов выполнения задачи. Как и после смерти Успенского, возникали типичные фракции. Одни настаивали на скрупулезном сохранении без изменений всего того, что Гурджиев делал и говорил. Другие были уверены, что он дал им персональные указания работать независимо от остальных. Третьи могли пожертвовать всем ради объединения. Многие, естественно, с легкостью перекладывали ответственность на чужие плечи и были счастливы, если могли получить помощь и руководство от более опытных, чем они сами. Я считал, что важнее всего объединение, и был готов стать частью любого целого, но я также знал, что единство не означат единообразия. Мне представлялось, что моя роль на данном этапе заключается в усилении Кумб Спрингс. Я помнил слова Гурджиева о необходимости места, где люди могли бы вместе жить и работать, таким образом набираясь опыта, который пригодится им в самостоятельной работе с другими.

Я поставил перед собой сложную задачу подчинения себя целому и в то же время сохранения собственной целостности. Я размышлял, найду ли я в себе или в группе, в которой тогда работал, ресурсы реальной помощи тем трем сотням человек, которые тогда посещали группы. Я мог бы держать их на расстоянии. За два или три год большинство много почерпнуло из обучения, упражнений и, в особенности, из практической работы, которой мы занимались в Кумб Спрингс. Но я видел, что те, кто работают так много лет, начинают двигаться с постоянной скоростью. Не на месте и не назад — ведь Гурджиев снабдил нас столь обширным количеством идей и методов, что мы могли постоянно разрабатывать новые упражнения, создавать новые условия и поддерживать жизнь в учении. Скрупулезно следовать букве учения претило моей натуре. Я был готов экспериментировать с новыми идеями и методами, если, конечно, они соответствовали основным принципам гурджиевской работы.

Как я понимал, к этим принципам относилось представление о человеческом организме и психических способностях к ощущению, чувствованию, мышлению и желаниям как о всего лишь очень сложно устроенной машине, неспособной к независимой деятельности. Подлинный человек, «постоянное неизменное Я» должно быть хозяином и управителем этой машины. Но почти у всех людей этот хозяин отсутствует или спит. Таким о разом, внешне напоминающие людей, они на самом деле автоматы, отвечающие на стимулы, приходящие от их органов чувств. Иллюзия обладания «Я» исходит от природы сознания, придающего вкус реальности всему, до чего бы оно ни дотрагивалось. То, что люди называют «Я» не более чем текущий поток сознания. В этом Гурджиев полностью соглашался с философами-скептиками, в особенности с Дэвидом Хьюмом. Однако, человек мог приобрести «постоянное неизменное Я», разумеется, за определенную плату. Никто не мог заплатить за другого. Каждый должен был сделать свою работу сам, но только очень немногие могли сделать ее в одиночку. Поэтому группы и учителя необходимы для создания верных условий, а не для того, чтобы давать помощь, которую несет группа.

Создание верных условий зависит от силы и мудрости того, кто за это берется. Я все больше убеждался в ограниченности моих сил и тем более мудрости. Я не смел взять на себя ответственность за внутренний мир другого человека, как это делал Гурджиев. Помню, как однажды он особенно мерзко вел себя с одной почтенной дамой, сидящей за его столом, а потом повернулся ко мне и спросил: «Вас шокирует такое бесстыдство?» Я ответил: «Нет. Вы знаете, что делаете». Он ответил «Да. Это наука. Я владею наукой о человеке и человеческой психике. Поэтому я могу делать то, чего не могут другие. Если другие станут поступать, как я, они могут убить. Даже я иногда допускаю ошибки: но я умею их исправлять».

Семинар 1953 года был рискованным мероприятием. Помимо моей воли сложились более напряженные условия, чем я мог предвидеть. Несколько человек прошло через жесточайший эмоциональный кризис. На какой-то момент ситуация стала угрожающей, но потом чудом все стало на свои места, и многие из присутствовавших уезжали уверенные, что для работы необходимы еще более суровые условия. Другие были напуганы и не согласились бы пережить такое еще раз.

За те две недели, что мы провели вместе, я получил четкое указание во время одной из медитаций. В грудной клетке я услышал голос, который несколько раз произнес: «Иди на Восток». Я рассказал жене и ближайшим друзьям об этом переживании, и они согласились, что я должен следовать полученному указанию.

Глава 23

Юго-Западная Азия

Восток велик. Он простирается от Средиземного моря до Тихого океана и насчитывает в два раза больше жителей, чем во всем остальном вместе взятом мире. Куда мне направиться? Я решил, что бесполезно ехать в страну, языка которой я не знаю. Единственным восточным языком, которым я владел действительно хорошо, был турецкий. Я знал не только оттоманский и современный турецкий, но и несколько центральноазиатских диалектов. В широком смысле турецкий — это lingua franca, знание которого позволяет путешествовать от Балкан до Китайского Туркестана, от Волги до Нила — везде найдется кто-нибудь, кто поймет вас.

Хотя со времен войны и произошли огромные перемены, те, к кому я ехал, принадлежали к старому поколению. В туркоязычных странах я буду чувствовать себя как дома. Я решил провести несколько месяцев в Турции, Сирии, Ираке и Иордании, а затем определить, куда отправиться дальше. Ничто не задерживало меня в Англии. Хотя моя жена была почти совсем привязана к своей комнате, она оставалась на попечении любящих людей и полагала мою поездку необходимой. Я также хотел избежать надвигающегося на меня положения незаменимого лидера. От такой опасности я избавлялся любой ценой, даже если нужно было бросить всех и все.

Один ключ у меня был. Тридцать три года назад в Константинополе я познакомился с Али Хайдаром, последним шерифом, или стражем священного города Мекки, прямым потомком пророка Мохаммеда. У него было пятеро сыновей примерно моего возраста, один из которых, князь Абдул Меджд, был моим хорошим другом. Благочестие и бескорыстная доброта этих людей древней крови поразили меня, и я очень сожалел о, с моей точки зрения, гибельном влиянии Лоренса из Аравии, который