Дети выживших - Сергей Смирнов

И, внезапно развернувшись к магистрату, так, что тот даже попятился, Фрисс крикнул:

— Тогда зачем же он убил Лайсу??

Широко открыв глаза и рот, магистрат тряс головой, не в силах вымолвить ни слова.

Взгляд Фрисса внезапно потух, и он сказал прежним ровным голосом:

— Может быть, он догадался, что она тоже была не той, какой мне казалась?..

Они помолчали, наконец Фрисс повернулся к выходу.

— И еще мне непонятно, — проговорил он, когда магистрат поспешил следом, торопясь покинуть эту обитель безумия, — Непонятно, откуда он взял краски?

Магистрат даже приостановился от удивления.

— Краски?..

— Ну да — те, которыми он нарисовал меня.

— Вас, ваше величество? — заплетающимся языком промямлил магистрат, уже не способный ничему удивляться.

— Ну да. Меня. А кого же еще он изобразил? — ответил Фрисс, покачал головой и двинулся вниз по лестнице.

Магистрат, не чуя ног, семенил следом и с опаской глядел на большую голову Фрисса. Эта голова, думал он, тоже совсем не в порядке.

Труп Ибрисса, завернутый в какое-то тряпье, сбросили с городской стены в ров. Туда бросали падаль, и — что бывало довольно редко, — трупы врагов и казнённых преступников.

Поздно ночью стражник, дежуривший на стене, услышал какой-то треск. Он пошел на шум и очутился на выступе, с которого днем сбросили труп брата короля.

Шум доносился именно отсюда.

Луна выбежала из облаков, будто торопясь посветить стражнику. Опираясь о копьё, он перегнулся через парапет, вглядываясь вниз. Снизу тянуло тошнотворным запахом гнили. Стражник морщился.

Некоторое время он не мог понять, что происходит во рву, — ров оставался в тени. Ему показалось, что там грызутся собаки.

И внезапно увидел, как из рва, тяжело переваливаясь через край, выползает черный человек. Нет, он не был черным — это было только первое впечатление, из-за обманчивого лунного света.

Чёрными у него были только руки.

Стражник, внезапно осенённый догадкой, присел, не в силах отвести взгляда от ожившего покойника.

А покойник вылез изо рва, переполз через заросшую травой и кустарником насыпь, и двинулся прочь. Он шёл хорошо узнаваемой неровной походкой, — переваливаясь с ноги на ногу, втянув голову в плечи. Он даже размахивал черными обгоревшими культяпками, словно это были его прежние руки.

Так, не торопясь, он пересёк открытое пространство, залитое мраморным светом луны, и исчез под сенью вечнозеленых дубов.

А стражник, вцепившись в древко копья, всё глядел ему вслед.

Туманные горы

По северным отрогам Туманных гор вилась караванная дорога. По ней уже много дней шёл Сейр. Он был одет в простую холщовую рубаху, в плащ с головной накидкой. На ногах были хуссарабские войлочные сапоги, подбитые кожей, старые, в заплатах.

Когда мимо проносились отряды воинов, Сейр отходил на обочину, садился, и молча ждал, следя за всадниками.

Отрядов было много. Они торопились — сотни и тысячи, под хуссарабскими стягами. Но среди них было больше намутцев, аххумов, жителей гор и западного побережья, чем самих хуссарабов.

Они шли на войну, и за ними тянулись тысячи повозок на деревянных колесах. В повозках везли оружие, разобранные метательные машины. А еще в повозках ехали женщины — жёны, наложницы, прачки, кухарки, служанки.

Обозы тоже торопились, и Сейр уступал им дорогу, садясь на придорожный камень и ожидая, когда пройдет очередная вереница повозок.

Из-за пологов на него глядели любопытные чёрные глаза, и какая-то женщина бросила ему кусок лепешки.

Сейр поднял её и, встав во весь рост, долго глядел вслед повозке, а женщина, сидя у откинутого полога, свесив ноги в пестрых шароварах, тоже глядела на него.

Сейр шёл и шёл, и никто ни разу не остановился и ни о чём не спросил его.

У каждого было своё дело. Наверное, было оно и у этого странного старика с гривой седых волос, с изборожденным глубокими складками лбом.

Может быть, он тоже идёт на войну. Может быть, он хочет пристать к войску и после победы получить свою долю добычи, сняв с убитого сапоги, или подобрав седельную суму.

Он старик, он прихрамывает на одну ногу, он никому не опасен.

Пусть идёт.

А вокруг медленно поворачивались крутые синие склоны гор, уходивших своими вершинами в туманную высь, и в расщелинах шумели водопады, а в рощах пересвистывались птицы.

Потом дорога, петляя, стала спускаться. Еще немного — и впереди показалась громадная впадина Зеркальной долины со сверкающими зеркалами озёр и серебряными нитями рек.

Здесь, в этой долине, должно было решиться, кому теперь предстоит править над миром. Кому умереть с честью, а кому — жить дальше под голубым небом, под ласковым солнцем, наслаждаясь всем тем, что нельзя унести с собой по ту сторону света.

Наррония

Потрёпанный отряд появился со стороны пустыни из раскаленной, огнедышащей пасти Арары. Едва две сотни человек, пешие, без доспехов дошли до Нарронии, потеряв в ущелье большую часть воинов, а в пустыне — всех коней.

Шаган плёлся вместе со всеми, и, увидев в просвете между горными склонами что-то, похожее на город, указал на него камчой, с которой не расставался, хотя конь давно уже был съеден.

Воины подтянулись, приободрились.

— Может быть, там, в городе, Занн. Может быть, он ждет нас с отрядом верных ему людей… — Шаган говорил механически, не зная, слушают ли его или нет.

Скорее всего, он говорил для себя самого, хотя ему было больно шевелить обескровленными потрескавшимися губами, и распухшим шершавым языком.

Но чем ближе они подходили, тем более странным казался город.

На какое-то мгновение Шагану даже показалось, что он видит перед собой обыкновенный мираж.

Но город не таял и не отдалялся, — он приближался, вырастал прямо из красного песка.

На крепостной стене сидел шакал.

Дороги к городу не было: она была занесена красным песком. И ворота засыпаны песком, и песок лежал у подножия, в углублениях отсечных стен.

И оттуда, из-за стен, доносился долгий шакалий вой.

Они обошли город к вечеру. Здесь, наконец, появились первые деревья, хотя и припорошенные красной пылью, и колодец, хотя в воде после первых двух ведер появился взбаламученный песок.

Привал оказался вовсе не таким весёлым, как представлялось.

К кострам собирались стаи одичавших собак. Их отгоняли огнем, они рычали, пятились, но не уходили.

Никакой другой дичи, никаких признаков жилья. Казалось, в Нарронию пришла вечная ночь.