Измена (Книга Слов - 2) - Джулия Джонс

Джек высвободился, чтобы проститься с часовым. Дилбурт понимающе кивнул:

- Похвально, парень. Я тебя подожду.

Что такого было в этом человеке? Дилбурт как будто читал мысли так же легко, как другие разбирают слова. Он скромно отошел в сторонку, сверкая при луне плешью, словно донцем опрокинутой чаши. Джек положил ладонь на руки часового. Лицо солдата блестело от пота, и он весь дрожал. Правая нога была откинута в сторону, и кожа выше колена побелела и натянулась над раздробленной костью.

- Я сожалею, - прошептал Джек.

Глаза солдата открылись. Он посмотрел на Джека ясным, полным бесконечного сочувствия голубым взором и сказал просто:

- Я знаю.

Джек сжал его руку - слишком крепко, быть может: на сердце было тяжело, и он не совсем понимал, что делает.

- Спокойной тебе ночи, друг, - сказал он и ушел.

Дилбурт подал ему руку, чтобы опереться. В третий раз за эту ночь кривозубый хальк прочел мысли Джека, потому что не сказал ни слова, а просто вывел его из лагеря.

Полчаса спустя Джек и Дилбурт, слишком изнуренные, чтобы говорить или думать, подошли к маленькому опрятному деревянному домику. Дилбурт почти уже тащил Джека на себе.

- Ну вот и пришли, парень. Родной очаг, стало быть. - Занимался рассвет, и первые лучи солнца окружали уютный домик ореолом.

Женщина с лицом большим и гладким, словно круг сыра, вышла им навстречу.

- Муженек! - вскричала она. - Что это ты торчишь на дворе, да еще с болящим? Входи сейчас же и дай мне заняться им. - Квохча, как рассерженная курица, она подхватила Джека под другую руку. - Ну, Дилбурт Вадвелл! Я всегда говорила, что у тебя вместо мозгов свечное сало, - так оно и есть: ночной пожар, видать, вконец его расплавил.

Джек оказался прижатым к внушительной груди тетушки Вадвелл. От нее шел восхитительно знакомый запах дрожжей и масла - хоть сейчас в печку сажай. Через дверь, такую низкую, что им всем пришлось пригнуться, она ввела его в теплую, ярко освещенную кухню. Камыш, совсем свежий, трещал под ногами. Не успев войти, тетушка Вадвелл принялась погонять мужа:

- Дилбурт, не стой так, будто ожидаешь второго пришествия Борка. Налей парню кружку сбитня - да не так, как ты обычно наливаешь, а до краев. Крепкие руки усадили Джека на что-то мягкое. - А потом принеси мне таз с водой - парня надо отмыть.

Дилбурт, поймав взгляд Джека, скорбно улыбнулся:

- Да, из моей жены получился бы отменный полководец, родись она мужчиной.

- Хватит болтать, муженек, - отрезала тетушка Вадвелл, которой эти слова пришлись явно по вкусу. - Парень ждет не дождется моего сбитня. - Она положила тяжелую руку Джеку на лоб и, почувствовав жар, закатала рукава. Вижу, тут на все утро работы хватит.

Джек откинулся на спинку удобного стула и предоставил ей хлопотать. Руки у нее были умелые, хотя и грубоватые, а рвение не знало границ. За четверть свечи она побрила его, обмыла все, что позволяло приличие, втерла бальзам в многочисленные собачьи укусы и положила холодный компресс на лоб. Рану от стрелы она оставила напоследок. Обмывая Джека, она только коснулась влажной тряпицей запекшегося кровавого струпа - теперь она занялась им вплотную.

- Оставь компресс, муженек, и принеси нашего лучшего летнего вина. Дилбурт проворно шмыгнул куда-то, а хозяйка прошептала Джеку на ухо: Сдается мне, что под этой коркой я найду очень скверную стреляную рану.

Джек открыл было рот, чтобы оправдаться, вспомнил, что говорить ему нельзя, и только пожал плечами.

Тетушка Вадвелл придвинулась совсем близко, касаясь огромной грудью его лица.

- Хорошо, что у тебя язык не повернулся солгать мне, парень. Это только расстроило бы моего Дилбурта. У него доброе сердце, и он не может видеть страждущего, чтобы не притащить его домой. Он забрал себе в голову, что я умею лечить лучше всякого доктора, и скажу не чинясь - так оно и есть. - Она потрепала Джека по руке. - Я к чему это говорю: если мой муж не считает нужным задавать вопросы, то и я их не задаю. Я очень даже хорошо понимаю, откуда взялись раны на твоих руках и ногах, хотя сомневаюсь, что мой Дилбурт тоже понимает. Но я полагаюсь на его чутье. Он еще ни разу не приводил в этот дом дурного человека, и не думаю, чтобы он начал с тебя.

Джек почувствовал, что пора высказаться, и сказал:

- Спасибо.

Тетушка Вадвелл щелкнула языком.

- Благодари моего Дилбурта, парень, не меня.

Дилбурт вернулся с кувшином вина, взломал запечатывающий горлышко воск и стал разливать густо-красную жидкость по трем чашам.

- Нет, муженек, - это вино для промывки раны, не для питья.

- Может, оно и так, женщина, но нам всем, по-моему, самое время выпить.

Жена, как ни странно, не стала спорить с мужем, а благосклонно приняла свою чашу и подала другую Джеку.

- Я хочу сказать тост, жена.

- Что ж, скажи, муженек. - Тетушка Вадвелл важно кивнула своей большой головой.

Дилбурт поднял чашу:

- За долгую ночь, яркий огонь и друзей, нашедших друг - друга в беде.

- Хорошо сказано, муженек. - Тетушка опорожнила свою чашу одним глотком, смачно рыгнув напоследок. - А теперь помоги мне уложить мальчика в постель. Когда я промою и перевяжу ему рану на груди, он у меня будет спать.

XXVI

- Нет, Боджер, здесь я с тобой не соглашусь. Когда нашему Хвату придет время заняться этим делом, лучше ему выбрать взрослую женщину, а не пигалицу без мяса на костях и волос над верхней губой.

- А сколько ж ей должно быть лет, Грифт? - спросил Хват, в воображении которого возник образ усатой старухи.

- Достаточно, чтобы она знала, что делать в потемках, Хват.

- Я не знал, что у женщин зрение улучшается с годами, Грифт, - заметил Боджер.

- Зрение у них не улучшается, Боджер, зато прибавляется умения ублажить мужчину. А потом они тебе и спасибо скажут.

- За что? - спросил Хват.

- За компанию. Запомни мои слова, юноша: зрелая женщина не только умеет показать себя на простыне, она потом эту простыню тебе еще и выстирает.

- Я бы ей не позволил, Грифт, - сказал Боджер. - Чистые простыни раздражают мою золотуху.

Пока Грифт излагал Боджеру наилучший способ лечения золотухи, Хват приложился к элю. Хотя было совсем еще рано и в воздухе стоял предрассветный холодок, мальчуган уже слегка захмелел. В последние дни он подружился с двумя стражниками, охранявшими часовню, и порой пропускал с ними стаканчик, когда выныривал из потайных коридоров. Боджер и Грифт полагали, что он свято чтит память матери и все свободное время проводит в часовне, молясь за упокой ее души. Хват чувствовал легкую вину по этому поводу, но без Таула он остался не у дел, и потайные ходы служили ему единственным развлечением. Это, да еще добрый эль и глупые советы Боджера и Грифта. Женщина с волосами на верхней губе - еще чего!