Америkа (Reload Game) - Кирилл Еськов

— Довольно оскорбительно по форме, вы не находите, советник?

— По форме?! Вы лучше ознакомьтесь с содержанием!

Текст «меморандума», состоящего всего из нескольких строк, не имел официальных реквизитов и был даже не на бланке Представительства:

«Досточтимый компаньеро Император!

Мы, калифорнийцы, отлично понимаем, что мысли Вашего Величества всецело поглощены благоденствием народа России и процветанием Российского государства. Мы осведомлены о том, что Вам „нужны не великие Америки, а великая Россия“, и всегда относились с пониманием к такому положению вещей. Именно по этой причине мы — встречно — надеемся и на понимание Вами мотивов наших дальнейших действий.

Как сказано в одной хорошей книге: „Стая сильна лишь волком — волк лишь стаей силен“. Волк должен быть уверен, что попади он в беду — Стая сделает для его спасения всё, а обязательства Стаи перед собственными членами приоритетней любых ее обязательств перед другими Стаями. Вот это как раз и делает Волков — Свободным Народом.

Калифорнию часто называют „маленькой страной на огромной территории“. Да, это так: мы — „большая деревня“, где „каждый знаком с каждым через второе рукопожатие“. Оттого-то мы и никогда не сдаем своих: по-иному нам тут просто не выжить, Ваше Величество. И сейчас ради спасения наших моряков с „Кашалота“ мы готовы пойти на всё. Именно так: НА ВСЁ.

В случае чего — не поминайте лихом, Ваше Величество!

С уважением,

Полномочный представитель Конференции двенадцати негоциантов в России».

Число и подпись были проставлены позже основного текста, чернилами другого цвета.

Министр медленно провел рукою по лицу. Бог ты мой, надо быть сумасшедшим, чтобы показать такое Его Величеству! А — как не покажешь?..

«Мы, калифорнийцы» — это же ясный парафраз к «Мы, народ Соединенных Штатов»…

Устье Миссисипи близ Нового Орлеана, фрегат Королевского флота «Инвинсибл», 19 октября 1861.

— Поздравляю вас, капитан! — улыбка Пайка была хмурой, но, похоже, искренней. — Я, между прочим, проиграл пари своему второму лейтенанту Джилингу, золотую гинею: он ставил на то, что ваши исхитрятся-таки вас вытащить, а я в это, признаться, не верил… Лейтенант сражался против вас у Елизаветинска, потом провел некоторое время в вашем плену и, видать, лучше прочих проникся пониманием калифорнийского духа…

— Спасибо за новости, господин адмирал! А что произошло?

— Я только что получил свежие инструкции Адмиралтейства — теперь трансатлантический телеграф, похоже, играет на вашей стороне. Относительно вас там сказано следующее: «Числить отныне вымпел Русско-Американской компании за государственный флаг, а калифорнийские экипажи, соответственно, считать военнопленными». Похоже, у вас там, в Петрограде, дошло дело до чего-то вроде «Декларации независимости», а?

— Да, похоже на то… Вот уж не думал, не гадал!..

— Кстати: поскольку война между Калифорнией и Британской империей, насколько мне известно, не объявлена, я возьму на себя смелость предложить вам и вашим людям как можно быстрее покинуть наш борт — а то кто знает, как там дальше всё повернется в сферах? Полагаю, дикси не откажут вам в гостеприимстве.

— Мы — ваши должники, господин адмирал! Вы сейчас сильно рискуете?

— Не думаю, — покачал головою тот. — В Адмиралтействе тоже не любят, когда политиканы подставляют солдат и рядят их в преступников. И потом, рискнуть разрывом с Метрополией ради спасения полусотни своих моряков — это не может не вызвать уважения, да!

Засим — обменялись рукопожатием; левой рукой — непривычно и неудобно, но надо привыкать.

Петербург, Зимний дворец, ночь с 18 на 19 октября 1861.

— Государь еще не в курсе? — похоронным тоном вопросил министр колоний; впрочем, выражение, застывшее на лицах и всех прочих участников экстренного совещания, было таким, будто у каждого вынесли из дому по покойнику, а то и парочку. На дальнем конце стола началось уже негромкое, но нервное выяснение отношений между шефами Третьего отделения и Топографической службы — чья где «зона ответственности» и кто чего прошляпил.

— Надеюсь, что нет. Во всяком случае, не во всех этих живописных деталях.

— О, Господи!..

— Лег спать, заявивши, что до утра «слышать ничего не желает про ту Америку»… А что — его степенство?

— Делает вид, будто по части петроградских событий знает даже меньше нашего: у вас, дескать, есть хотя бы трансатлантические рапорты Ванновского и Малицкого, а у меня — одни только газеты; вот придут новые инструкции, с обычной почтой — тогда и будут комментарии! Врет небось, сволочь — но поди проверь…

— Может, кстати, и не врет: телеобменов с Лондоном и Амстердамом у него и в самом деле не было с позавчера, а в его положении сейчас полезнее «ничего не знать»…

— Итак, господа, — начал взявший на себя председательские обязанности шеф Третьего отделения (рапорты Представителя императора в Конференции негоциантов Ванновского шли, как это было заведено еще при Николае, по линии его ведомства; министр иностранных дел, правда, ничуть не сомневался, что МИДовская информация о петроградских событиях, от Малицкого из Нового Гамбурга, стереоскопичнее и точнее — однако по собственному почину лезть сейчас на просцениум не имел ни малейшего желания), — итак, события в Русской Америке пошли по наихудшему, катастрофическому, варианту — внезапно…

«Да уж куда как „внезапно“, — ядовито хмыкнул про себя министр. — Как, однако, удачно, что сейчас, когда начнутся поиски крайнего, мы можем выложить на стол папочку — где-то в пару пальцев толщиной — с подшивкой из „особых мнений МИДа“; благо мой Петр Андреевич об этой „внезапной катастрофе“ упреждал неустанно, гласом вопиющего в пустыне, все последние полгода, а нынешняя эта отвратная история со сданным нами „Кашалотом“ — всего лишь вишенка на торте…»

— Сама по себе «Декларация о калифорнийском суверенитете», — продолжил шеф Третьего отделения, — это еще, как выясняется, полбеды. Куда страшнее то, что ради соблюдения процедуры поименного голосования Негоциантов — ведь им, по регламенту, непременно необходим был консенсус, обеспечить который при сохранении права «вето» у Ванновского, как полноправного члена Конференции, невозможно — они гальванизировали труп легенды о тайном отречении Александра Первого…

— Бог ты мой, да кого сейчас, по прошествии почти полувека, могут взволновать те замшелые басни о Таганрогском отречении и о странствии старца Козьмы из Сибири старой в Сибирь Новую? Ну, напишет, веке эдак в двадцать первом, какой-нибудь литератор-фантаст псевдоисторический роман — допустим, «Павел Второй»…

— Даю справку, — проскрипел со своего места министр юстиции: этот вообще вступал в беседу лишь при крайней нужде, — специально для лиц, обчитавшихся революционных мыслителей; для них, возможно, станет откровением, что Российская империя зиждется на Праве: данном Самодержцем, но — Праве. И вот из этой конструкции изымается замковый камень — сам Император: ведь «Закона об отречении» у нас не существует! Следовательно, всё дальнейшее — от Манифеста о восшествии на престол его преемника до возглавления тем государственной Церкви — незаконно. И дальше — коллизия: собственно, все правовые акты повисают в воздухе… Так что да: отрекшийся втайне Император — это воистину «Машина Судного дня». Неужто им там, в Петрограде, недостало ума не разыгрывать эту карту? — это ведь почище, чем «Спалить избу, чтобы вывести тараканов»!

— Ну, впрямую-то они ее, конечно, и не разыгрывали… Последовательность событий, по рапортам Ванновского, была такова. На счет «раз» — обнаруживается якобы, где-то в дебрях старообрядческой Новой Сибири, «законный наследник императорского престола»; на тот престол, впрочем, ничуть не претендующий. На счет «два» — Конференция негоциантов объявляет, с пресерьезной миной, что «Колония будет традиционно, как уже случалось при восшествии на престол Николая Павловича, поддерживать своего компаньеро — российского Императора», причем, как и тогда, «вне зависимости от позиции всей прочей Российской империи»; надо лишь определиться, кто из двоих — «компаньеро», а кто — самозванец (дело-то сурьезное, денежное!..), а пока суть да дело — временно приостанавливаются полномочия нынешнего Представителя императора при Конференции. На счет «три» — по прошествии буквально пары часов во всем уже успешно разобрались: да, император в Петербурге — по-прежнему «Компаньеро», его Представитель — по-прежнему представитель, только вот Калифорния — провозглашенная как раз ради отстаивания прав того «компаньеро Императора» — за те два часа успела уже обзавестись всеми причиндалами государственности, включая флаг. Тот самый государственный флаг, жизненно необходимый им, дабы отмазать экипаж «Кашалота» от вздорных американских обвинений в «пиратстве»…