Шоссе Линкольна - Амор Тоулз

Возьмите, к примеру, легенду об Ахилле.

Дочь Нерея Фетида, желая сделать сына непобедимым, берет младенца за пятку и опускает в воды реки Стикс. С этой изначальной точки — с пальцев, сжимающих пятку, — начинается история Ахилла. Кентавр Хирон обучает подросшего Ахилла истории, литературе и философии. В состязаниях он обретает силу и проворство. Узы крепчайшей дружбы завязываются у него с Патроклом.

Молодым мужчиной Ахилл заявляет о себе, совершает один подвиг за другим, поражает всевозможных соперников, и молва о нем разносится по всему свету. И вот, на самом пике славы и боевой удали, он направляет парус к Трое и там, на стороне Агамемнона, Менелая, Улисса и Аякса, сражается в величайшей битве в истории человечества.

Но именно тогда — тогда, когда он плыл по Эгейскому морю, расходящиеся лучи жизни Ахилла незаметно для него самого отклонились в сторону и устремились навстречу друг другу.

Десять лет проведет Ахилл под Троей. Десять лет, за которые войска подступят к самым стенам осажденного города и сузится поле их битвы. Поредеют некогда бесчисленные отряды греков и троянцев, и войско будет уменьшаться с каждой новой смертью. И на десятый год, когда сын троянского царя Гектор убьет возлюбленного его Патрокла, мир Ахилла сузится еще сильнее.

С этого момента для Ахилла все войско противника сокращается до человека, руки которого окрашены кровью друга. Вместо бескрайних полей брани — лишь шаги, что отделяют его от Гектора. А на смену долгу и жажде почестей и славы приходит лишь жгучее желание отомстить.

Так что, возможно, не стоит удивляться тому, что уже через несколько дней после убийства Гектора отравленная стрела пронзает единственное беззащитное место на теле Ахилла — пятку, за которую держала его мать, окуная в воды Стикса. И тогда все его мечты и воспоминания, чувства и привязанности, пороки и добродетели — все исчезает, как гаснет пламя свечи, если сжать пальцами фитиль.

Да, много лет назад Абакус понял, что истории величайших героев напоминают собой бриллиант. Но недавно им завладела мысль о том, что не только жизни прославленных людей подчиняются этому закону. Ему подчиняются и жизни шахтеров и грузчиков. Жизни официанток и нянек. Жизни людей «третьего ряда» — безвестных, незначительных, забытых.

Все жизни.

Его жизнь.

Его жизнь тоже началась с точки — с пятого мая тысяча восемьсот девяностого года, когда в спальне маленького домика на острове Мартас-Виньярд родился мальчик по имени Сэм — единственный отпрыск страхового оценщика и швеи.

Как и всякий другой ребенок, первые годы жизни Сэм провел в теплом семейном кругу. Но однажды, когда ему было семь, случился сильный ураган. Отец как представитель страховой компании поехал оценивать урон от кораблекрушения и взял Сэма с собой. Судно унесло от Порт-о-Пренса до самого Вест-Чопа в Массачусетсе — и там оно село на мель: корпус пробит, паруса изорваны, ром из трюма плещется у берегов.

С того дня стены жизни Сэма начали раздвигаться. После каждого шторма он упрашивал отца взять его с собой посмотреть на обломки — шхун, фрегат, яхт, выброшенных на камни или разметенных бурным течением. Он смотрел на них и видел перед собой не просто корабли, потерпевшие бедствие. Он видел за ними мир. Видел порты Амстердама, Буэнос-Айреса и Сингапура. Видел специи, и ткани, и посуду. Видел моряков — потомков мореплавателей со всего света.

От восхищения кораблекрушениями Сэм перешел к фантастическим рассказам о море, вроде историй про Синдбада и Ясона. А от них — к историям про величайших исследователей, и картина его мира ширилась с каждой страницей. Наконец, неиссякаемая любовь к истории и мифам привела его в осененные плющом коридоры Гарварда, а оттуда — в Нью-Йорк, где он, окрестив себя Абакусом и приняв звание писателя, встречался с музыкантами, архитекторами, художниками, коммерсантами, а равно и с преступниками и изгоями. И наконец, он встретил Полли — чудо из чудес, подарившую ему радость, поддержку, дочь и сына.

Какой необыкновенной главой стали те первые годы на Манхэттене. Тогда Абакус на себе ощутил это жадное, вездесущее, столь по-разному проявляющееся движение вовне, каким и является жизнь.

Или, скорее, первая половина жизни.

Когда все переменилось? Когда векторы внешних границ мира сменили направление и устремились к неизбежной точке схода?

Ответа у него не было.

Должно быть, вскоре после того, как дети выросли и уехали. Но точно еще до смерти Полли. Да, скорее всего, это случилось, когда ее время стало подходить к концу — пусть они этого и не замечали, а он все так же беззаботно занимался своим делом в так называемом расцвете сил.

Больнее всего оттого, что о роковом отклонении узнаешь всегда неожиданно. А избежать этого нельзя. Потому что сходиться линии жизни начинают, когда находятся так далеко друг от друга, что заметить это невозможно. В первое время мир все еще кажется полным возможностей, и ни о каком сужении даже не подозреваешь.

Но однажды, годы спустя, можно не только ощутить смену вектора — но и различить впереди точку схода; и остается только смотреть, как все теснее, с нарастающей быстротой, сдвигаются стены.

В те золотые годы, когда ему еще не исполнилось тридцати, вскоре после переезда в Нью-Йорк, Абакус нашел трех отличных друзей. Двоих мужчин и женщину — вместе они были отважнейшими соратниками, путешественниками по волнам знаний и духа. Бок о бок с должным прилежанием и редкостной выдержкой бороздили они воды жизни. Но вот за последние пять лет одного поразила слепота, другого эмфизема легких, а третью — деменция. Вам, быть может, захочется отметить, сколь различны их участи: утрата зрения, свободы дыхания, разума. Но в действительности все три недуга сводятся к одному и тому же сужению в одной, финальной, точке. Понемногу арена их жизни, равная некогда целому миру, сжалась до страны, города, дома и, наконец, до комнаты, в которой они, слепые, задыхающиеся, беспамятные, обречены были закончить свои дни.

И хотя у Абакуса не было еще недугов, достойных упоминания, его мир тоже уменьшался. Он тоже смотрел на то, как некогда обнимавшие весь видимый свет границы его жизни сузились до острова Манхэттен, до заставленного книгами кабинета, в котором он с философским смирением дожидался того дня, когда пальцы сомкнутся на фитиле. А потом вдруг…

Вдруг!

Вдруг события приняли совсем другой оборот.

У него на пороге появился мальчик из Небраски с кротким нравом и фантастической историей.