Семь столпов мудрости - Лоуренс Аравийский

– Вперед! – сорвалась команда с окровавленных губ Насира.

И мы, яростно нахлестывая верблюдов, понеслись через гребень холма вниз, наперерез колонне отступавшего противника. Довольно пологий склон позволял нашим верблюдам мчаться в галоп, но вместе с тем он был и достаточно крутым, чтобы этот аллюр не мог не превратиться в безумный, а направление движения – в неконтролируемое. Арабы имели возможность на ходу рассредоточиваться вправо и влево и эффективно обстреливать турок. Турки были до того напуганы яростным налетом Ауды на их арьергард, что не заметили нас, когда мы показались на восточном склоне, и наш удар с фланга был для них полной неожиданностью. Натиску верховых верблюдов, мчавшихся со скоростью под тридцать миль в час, сопротивляться невозможно.

Моя вскормленная на сочных пастбищах племенем шерари скаковая верблюдица Наама буквально распластывалась в полете и неслась вниз с такой мощью, что мы с нею очень скоро оторвались от остальных. Турки сделали по мне несколько выстрелов, но большинство их, визжа от страха, обращалось в бегство. Их пули не представляли для нас опасности, потому что попасть в мчавшегося на полной скорости верблюда было вовсе не легко.

Я уже поравнялся с их первыми рядами и стрелял, разумеется из револьвера, потому что из винтовки на таком скаку мог стрелять только большой профессионал, как вдруг моя верблюдица словно оступилась и упала как подкошенная. Меня выбросило из седла, отбросило далеко от Наамы, и я грохнулся на землю с такой силой, что из меня почти вышибло дух. Я лежал, пассивно ожидая, когда придут турки, чтобы меня прикончить, и машинально повторял про себя строки полузабытого стихотворения, ритм которого, возможно, каким-то образом разбудил в моем подсознании широкий шаг моей верблюдицы, несшей меня в галоп вниз по склону:

Господь, я ушел от Твоих цветовОбрести печальные розы Земли,Поэтому ноги мои в кровиИ пот застилает глаза…

Тем временем подчинявшаяся мне часть сознания рисовала воображению страшную картину того, как я буду выглядеть после того, как по мне прокатится вся эта лавина солдат и верблюдов.

Прошло много времени, прежде чем от меня отвязались наконец эти стихи, а турки так и не проявили ко мне интереса, и ни один верблюд не втоптал меня в землю. В оглохшие при падении уши снова ворвались звуки: на этот раз это был какой-то шум, доносившийся спереди. Я с усилием оторвал спину от земли, сел и увидел, что сражение закончилось. Наши люди разъезжали группами, добивая последних солдат противника. Тело моей верблюдицы огромным камнем лежало в нескольких шагах за моей спиной и, пока шел бой, разделяло бешеный поток людей и верблюдов на два рукава, по чистой случайности защищая меня от гибели. В ее затылке зияла рана от одной из пяти выпущенных мною из револьвера пуль…

Мухаммед подвел ко мне Обейда, моего запасного верблюда; подошел и Насир, ведя за собой захваченного в плен раненого командира турок, которого он спас от гнева Мухаммеда эль-Зейлана. Глупец не желал сдаваться и пытался спасти положение своего отряда, размахивая карманным револьвером. Воины племени ховейтат были беспощадны: резня, унесшая накануне жизни их женщин, стала внезапно открывшейся для них новой и при этом особенно ужасной стороной войны. Поэтому в плен было взято всего сто шестьдесят человек, в большинстве раненых, а на дне долины остались три сотни убитых и умирающих.

Из рядов противника бежать удалось немногим: это были артиллеристы на своих упряжках да несколько верховых офицеров и солдат с проводниками из племени джази. Мухаммед эль-Зейлан гнался за ними три мили до самой Мриеги, выкрикивая на ходу проклятия и оскорбления, и, должно быть узнав его, они решили держаться от него подальше. Кровная месть Ауды и его родственников никогда не распространялась на политически мыслившего Мухаммеда, демонстрировавшего дружелюбие ко всем членам его племени всегда, когда это было возможно. Среди беглецов был и тот самый Даиф-Алла, который сообщил нам хорошие новости о Королевском колодце в Джефере.

Подошел, покачиваясь на длинных ногах, и Ауда. В его глазах все еще горел азарт сражения, а быстрая, сбивчивая речь была совершенно бессвязной: «Работа, тяжелая работа, пули, абу тайи…» В руках он держал разбитый полевой бинокль, простреленную револьверную кобуру и побитые ножны своей сабли. Его накрыло турецким залпом, лошадь под ним была убита, но ни одна из шести пуль, продырявивших его одежду, не оставила на нем ни единой царапины.

Позднее он строго по секрету сказал мне, что тридцать лет назад купил за тысячу двадцать фунтов Коран, ставший его амулетом, и с тех пор ни разу не был даже ранен. Действительно, смерть словно избегала его, кружа вокруг и унося его братьев, сыновей и просто сторонников. Эта книжка, отпечатанная в Глазго, стоила восемнадцать пенсов, но получившая широкую известность неуязвимость Ауды не позволяла смеяться над его суеверием. Он бурно радовался исходу боя, главным образом потому, что, показав, на что способно его племя, посрамил меня с моими сомнениями. Мухаммед злился на нас – пару глупцов, говорил, что я хуже Ауды: оскорбить Ауду словами было хуже, чем бросить камень в безумца, в результате чего он едва всех нас не погубил. Правда, убитыми мы потеряли только двоих – одного из племени руэйли и одного шерари.

Конечно, было прискорбно потерять любого из наших людей, но для нас слишком много значило время; а необходимость войти в Маан и деморализовать преграждавший нам доступ к морю небольшой турецкий гарнизон настолько, чтобы он сдался, была такой настоятельной, что я пошел бы на бо́льшие потери. В подобных случаях смерть оправдывалась и была недорогой ценой.

Я пытался расспрашивать пленных об их войсках в Маане, но пережитое нервное потрясение оказалось для них слишком суровым: одни просто пялились на меня и несли какую-то бессмыслицу, другие со слезами обнимали мои колени и в ответ на каждый вопрос уверяли, что они такие же мусульмане, как и мы, мои братья по вере.

В конце концов все это меня разозлило, я отвел одного из них в сторону и, как следует ему всыпав, новой болью привел в полусознательное состояние, после чего он стал достаточно вразумительно и логично отвечать на вопросы и рассказал, что их запасной батальон был направлен в подкрепление, так как имевшихся в Маане двух рот было недостаточно для его круговой обороны.

Это означало, что мы могли легко взять Маан, и люди племени ховейтат, предвкушавшие огромную добычу, требовали, чтобы их вели на город, хотя и здесь нам достались неплохие трофеи. Однако Насир, а потом и Ауда помогли мне их урезонить. У нас не было ни материального обеспечения, ни профессиональных подразделений регулярной армии, ни орудий, ни баз ближе Веджа, ни связи, не было даже денег, потому что золото уже было растрачено, и мы для повседневных расходов стали выпускать собственные банкноты, обещая оплатить их, «когда будет взята Акаба». Кроме того, общий стратегический план не был скорректирован в соответствии с достигнутыми тактическими успехами. Мы должны были прорываться на побережье, чтобы восстановить морское сообщение с Суэцем.