Кровь и свет Галагара - Аркадий Застырец

Что было делать? Конечно, предложение Конрада Линца вовсе не походило на то, что я надеялся от него услышать, но оно и в самом деле казалось ничуть не обременительным. А все же я позволил себе, прежде чем давать согласие, пробежать глазами несколько листов, наугад извлеченных из кейса…

— Но это же итальянский! Кроме нескольких музыкальных терминов и начальных слов арии Моцарта «Per pieta, non ricercate», я не знаю по-итальянски ни звука! — Воскликнул я невольно и даже захлопнул кейс.

— Не скрою, — без тени смущения заявил на это Линц, — одна из трудностей, с которыми вы столкнетесь, если все же решитесь продолжать мою работу, заключается в том, что разные части рукописи, которые могут и должны быть связаны в единое целое, написаны на разных языках. Кроме итальянского и французского, вы встретите английский, немецкий и португальский.

— Но я — отнюдь не полиглот и, кроме французского со словарем…

— Не скромничайте, — мягко перебил он меня, — латынь, английский и немецкий вам все же знакомы.

— С чего вы решили? — Пробормотал я, смущенный точностью его догадки: в детстве я действительно изучал азы латинского и немецкого, а английский не был мне чужд, благодаря былому страстному увлечению поп-музыкой.

— Я читал ваши стихи и обратил внимание на органичные и абсолютно не книжные цитаты. Но позвольте напомнить, что я не связываю вас никакими обязательствами. А если вы все же возьметесь за перевод всего этого на русский — к чему лукавить? конечно же, я надеюсь, что рано или поздно это произойдет — то вспомните мои слова: переводчик в первую очередь должен знать тот язык, на который он переводит.

— Ну что ж, — сказал я, стараясь придать голосу решительную твердость, — отсутствие повелительных распоряжений и назначения каких-либо стеснительных условий, вроде срока исполнения, не только делает ваше предложение заманчивым, превращая его всего-навсего в просьбу принять щедрый дар, но и вдохновляет меня на труды. Я не могу ничего обещать, но в глубине души уверен, что эти бумаги не залежатся в каком-нибудь чулане, а потому нуждаюсь в подробных разъяснениях по поводу их содержания и того, как с ними следует обходиться с чисто литературной точки зрения.

— Следует ли понимать ваши слова как выражение принципиального согласия? — Спросил Конрад Линц, оживившись.

Я кивнул, и он, с благодарностью пожав мне руку, заявил:

— В таком случае примите вот этот конверт, содержащий мою инструкцию относительно дальнейшей работы над галагарскими рукописями. Такой вариант позволит нам избежать пробелов, вполне возможных при устном выяснении деталей. К тому же, наше соглашение заслуживает небольшого пиршества в хорошем ресторане, куда я и намерен незамедлительно вас пригласить. Как вы относитесь к устрицам?

Ему не удалось сбить меня последним вопросом, равносильным для меня одному из тех, какими озадачивали Алису жители Уандерландии. Теперь я заметил загадочное слово и сам спросил Конрада Линца, пропустив устриц мимо ушей:

— Вы назвали свои рукописи «галагарскими». Это от слова «Галагар»?

— Да, от слова «Галагар».

— И что же это такое?

— Честное слово, я не хочу сегодня говорить о Галагаре! — Воскликнул он тоном заправского гуляки, которому напомнили о семейных обязанностях. — Считайте, что это страна, планета или одна из неизвестных вам французских провинций! И давайте беседовать о чем-нибудь более близком и понятном. Позднее вы узнаете о Галагаре все, что возможно, и — поверьте — он вам еще надоест, как некстати одолевающая простуда!

Я не посмел возражать и отказался от дальнейших расспросов, так же, как и от устриц, отдав предпочтение более привычным блюдам, во время роскошного ужина, которым в тот вечер меня угостил Конрад Линц.

А когда мы прощались под утро, он сам вернулся к тому, о чем столь решительно отказывался говорить:

— Открою вам большую тайну. Хотя я действительно собираюсь обогнуть на своей яхте земной шар, цель моего плавания заключается вовсе не в том, чтобы вернуться на эту пристань с грузом ярких впечатлений.

— Ну, разумеется, — вставил я, восхищенный раскованностью, то есть тем качеством, в которое перешло количество выпитого мною.

— Боюсь, вы не так меня поняли, — продолжал Конрад Линц. — Дело в том, что в итоге своего плавания я рассчитываю попасть в Галагар, в тот самый Галагар…

Заметив, как вытянулось мое лицо, — а я и в самом деле вдруг начал подозревать, что имею дело с клиническим случаем, — он рассмеялся так весело и естественно, что рассеял все мои сомнения по поводу его душевного здоровья.

— Вы конечно знакомы с тем принципом, которым в свое время неосознанно воспользовался Колумб?

Я неуверенно кивнул, и он на всякий случай пояснил:

— Великий мореплаватель отправился на запад для того, чтобы попасть на Восток. И в результате…

— Открыл Америку?

— Совершенно справедливо. Так вот, я несколько развил колумбов принцип и почти уверен, во всяком случае надеюсь, что в результате осуществления своего маршрута открою Галагар. Информация о нем, которой я по воле случая располагаю уже несколько лет, подсказала мне следующее решение. Для того, чтобы открыть новый материк, подобно Колумбу, следует проделать нечто по видимости противоположное здравому смыслу. Бессчетное число мореплавателей и путешественников обогнули планету со времен Магеллана, и кажется, на сегодня уже не осталось неоткрытых земель — каждый островок в океане назван и нанесен на карту. Что уж говорить о материках! Но я уверен, грядет эпоха новых ошеломляющих географических открытий. И для вступления в неведомые просторы вовсе не понадобится отрываться от поверхности Земли и, тем более, выходить за пределы Солнечной системы. Нужно всего лишь сделать то, что до сих пор никому не приходило в голову!

— Что же именно? — Воскликнул я, сильно заинтригованный.

— Всего-навсего не останавливаться и, обогнув Землю один раз, продолжать движение по ее поверхности — подобно спутнику, зайти на второй виток.

— И к чему же это приведет?

— Согласно моим расчетам, в начале третьего витка должен произойти переход в экзосмос планеты Земля. Этот термин, изначально химический, не совсем удачно, как и большинство ему подобных, перенесен мною на конус гравитационно привязанного к Земле пространства, чья совокупность с пространством, открытым нами, напоминает две жидкости различной плотности, разделенные, к примеру, органической перепонкой. Собственно, экзосмосом называется постепенное смешение таких жидкостей. А в новом смысле я употребляю это слово по созвучию с термином «космос». Вполне ли вразумительны мои объяснения? Простите, я сам не терплю наукообразия, затемняющего вопрос, но в данном случае…