Танец с чашами. Исход Благодати - О. Зеленжар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После второго рога Кеан вышел из зала и прокрался к стоянке. Последняя телега уезжала не раньше пятого, и порой, когда кто-то допускал оплошность в расчетах, возвращалась с новой партией. Крепкие парни выгружали бочки и закатывали их на кухню через черный ход, кладовщик сверялся со сметой, надзорного послушника нигде не было видно. Он пил в общем зале, откупившись от стражи. Кеан затаился в густой тени, наблюдая за процессом отгрузки. Оставалось только ждать.
Время тянулось бесконечно долго, прозвучал третий рог, подступало время четвертого. Кеан начал беспокоиться. Дайре уже должна была подойти. Неужели не вышло? Поймали? Нет, тогда поднялась бы суматоха. Что-то ей мешает? Может, вернуться и проверить? А что, если они разминутся? Что же делать?
Телеги потихоньку укатывали восвояси, скрипя в темноте несмазанными колесами. Осталась всего парочка, и те неумолимо пустели. Совсем недолго до пятого рога. Кеан представил страшную картину: Настурция отравилась рвотным корнем и теперь умирает. Нужно вернуться и проверить. Кеан вынырнул из тени и пошел в сторону главного входа. Пройдя полпути, он заметил закутанную в плащ фигуру, что быстро семенила в его сторону. Губы сами собой растянулись в улыбке. Ну что за дурочка. Походка ж совсем не мужская.
Фигура замедлилась, когда Кеан подошел ближе. Сразу замерла, вытянулась по стойке смирно, не узнав его в темноте.
– Не семени, – шепнул он, подойдя вплотную. – Иди медленней, широкими шагами, и от плеча, а не от бедра… Как тебя стража не рассекретила?…
– Они пьяные, – хихикнула Дайре, блеснув зубами из-под капюшона.
Кеан едва удержался, чтобы не сграбастать девушку в объятия. Вместо этого он вложил в ее ладонь свиток.
– Пропускная грамота, просто предъявишь, когда будешь выезжать. Ничего не говори, выдашь себя… Я испугался. Тебя очень долго не было.
Дайре схватила грамоту, спрятала за пазуху.
– Все твой дружок, – фыркнула она. – Он снова насмерть упился и устроил какой-то погром в исповедальнях. Мне было страшно, пришлось подождать, пока стихнет. Не помешало бы его успокоить.
«Ох, Кассий! Что ж я раньше не догадался!», – подумал Кеан.
– Ладно, я с ним позже разберусь, – сказал парень. – Подождешь, когда разгрузят фургон, сядешь на задок. Ничего не говори, это обычное дело. Стражники подумают, что молока не хватило. Главное, не трясись, веди себя спокойно и уверенно…
Дайре гордо вскинула подбородок:
– Трястись? Ты забыл? Я смелая.
Кеан с трудом подавил очередное желание обнять девушку. Ничего, совсем скоро у них будет целая бездна таких возможностей.
Скрываясь в тени, он понаблюдал, как девушка подошла к разгруженному фургону и села на задок. Телега двинулась к воротам, Кеан прокрался следом. Спрыгнув, девушка протянула бумагу стражнику, тот что-то спросил.
«Черт!»
Дайре ничего не ответила. Вместо этого показала, как на ее шею накинулась петля и резко вздернулась, лишая дыхания. Расхохотавшись, стражник вернул ей бумаги. Девушка снова села на задок телеги и медленно исчезла за воротами. Кеан спокойно выдохнул. Ее хватятся только через несколько часов, за это время она успеет пересечь мост и залечь на дно.
Пьянка достигла своего апогея, но вино и еда мало прельщали задумчивого протектора. Приличия ради он медленно цедил из кубка и смеялся вместе с пьяными братьями. К шестому рогу Кеан вспомнил про Кассия. Дайре сказала, что он снова буянил в исповедальной галерее. В прошлый раз, будучи в пьяном бешенстве, он отколол руки у одной из статуй и потом долго расплачивался за этот проступок. Не хватало, чтобы друг снова навлек на свою голову неприятности. Вздохнув, Кеан встал из-за стола, предупредив Бернардо и Равио, что пошел усмирять Кассия. Пьяные братья посмеялись над ним, предложив ловить на красный плащ, как разъяренного быка. Очень смешно! Идиоты.
– Не бойся, мы тебе поможем! – кинули они в спину удаляющемуся протектору.
Спустившись в исповедальную галерею, Кеан ожидал услышать нестройные песни вперемежку с медвежьим ревом и грохотом камня, но стояла мертвая тишина. Медленно, чтобы ненароком не наткнуться на обезумевшего здоровяка, Кеан приступил к осмотру камер. Они казались темными провалами на фоне слабоосвещенной галереи.
Кассий быстро обнаружился в одной и камер. Он дрых во тьме, прямо на полу, в огромной луже вина или, может, собственной мочи. Все свечи давно погасли, оставив после себя лишь запах воска.
– Кассий, – тихо позвал Кеан, – это я, – и чуть тише пробормотал под нос, – Всеблагой, пусть это будет только вино…
Кеан пошарил в поясном кошеле в поисках огнива и зажег поднятую с пола свечку.
– Кас?
Свечка задрожала у него в руках.
Стены исповедальной камеры были исписаны запретными символами. Красные потеки застыли на белом мраморе статуй, похожих на изувеченные трупы. Кассий лежал на боку. Горло растянулось в красной улыбке, а рядом, прямо в огромной луже натекшей крови, лежали бритва и книга.
– Нет… нет…
Бросив свечку, Кеан упал рядом с Кассием, пытаясь зажать рану, но тот был уже мертв. Пальцы тщетно размазывали застывшую кровь.
– Нет… не может быть…
Все внутри обмерло. Кеан запоздало обернулся на шаги и смех, доносящиеся из галереи.
– Эй, Кеан ты его усмирил?…
Слова застряли в глотке.
– Что?!
Покачивающийся круг фонаря выхватил из темноты оскверненную камеру и разом протрезвевшие лица братьев, так и застывших в проеме. Кеан отнял от раны товарища перепачканные кровью руки:
– Я…
– Зачем ты это сделал?! – закричал Бернардо. – Что ты наделал?!
Он кинулся на Кеана, вдавив в окровавленный пол, но тот совсем не сопротивлялся, превратившись в мягкую тряпичную куклу.
В голове Иллиолы промелькнули только две мысли: «Почему это произошло со мной?» и «За что?».
Эпилог
Племя волновалось.
Дельфин чувствовал это каждой полоской на теле, каждой косточкой и мышцей.
Вот-вот грянет шторм.
Буревестник больше не разговаривал с ним. После того как Дельфин вытащил его с полыхающего поля боя, драчун не проронил ни слова. Дельфин чувствовал себя предателем, и в то же время – сильным. Он принял решение и спас жизнь хотя бы одному из братьев. Он тешил себя этой мыслью, пока не увидел казнь собственными глазами. Кости Ондатры ломались, кровь лилась на доски, и люди кричали от восторга, готовые разорвать его брата на части. Красный зверь полыхал от ярости.
После казни Буревестник окончательно отрекся
